Знак Лукавого

Конечно, Дуппель и Ольгред порядка в квартире не добавили. В своих бросках оба моих конвоира перевернули пару-тройку стульев и обвалили одну или две полки с книгами и какой-то ненужной, вообще говоря, ерундой. Но они — ясное дело — не пролили в моем доме ни капли крови.
А тем не менее кровь теперь здесь была повсюду — веером брызг на стене в прихожей. Потеками на зеркале в ванной. Пятнами на скомканных листах у принтера. И аршинными буквами на стене спальни. Полукругом. Словами на неизвестном языке. Непонятными буквами. Иероглифами.
Знаками.
Я закричал.
Заорал, скорчившись под этим жутким орнаментом, у скомканных (и тоже измазанных кровью) простыней, сваленных у изголовья Ромкиной кровати, между нею и дурацкой тумбочкой с наваленными на ней глянцевыми журналами. Какой-то из них (помнится, это был помятый номер «Птюча») окончательно доконал меня, и я принялся рвать и топтать его, выкрикивая что-то дикое и несуразное.
Это помрачение отступило только тогда, когда Ольгред тряхнул меня за плечи и, влепив крепкую затрещину, заорал:
— Сопляк! Заткнись! Заткнись и кончай свои нюни! Читай! Если хочешь брата спасти — читай.
Я не сразу сообразил, чего он хочет от меня. Не знаю, сколько ушло времени — секунды или минуты — на то, чтобы, хоть мало-мальски придя в себя, я понял, чего от меня хочет Ольгред: прочитать то, что кровью было написано на стене. Но эти сложившиеся в полукруг, торопливо намалеванные буквы не говорили мне ровным счетом ничего.
Да и не буквы это были вовсе. Знаки. Руны.
Иероглифы…
Какое-то воспоминание скользнуло в самом темном углу моего сознания. Но не дало себя задержать и рассмотреть.
— Быстро… — распорядился Ольгред. — Надо уводить его отсюда…
— Ага… —каким-то странным, задумчивым, совсем не подходящим к ситуации голосом отозвался Дуппель. — Только вот… Смотри…
Оба они, словно зачарованные, замерли в дверях спальни. Уставились на что-то там, что было перед ними в коридоре… Я глупо заглянул через их плечи. Ничего особенного там, в коридоре, не было. Только карта лежала на полу. Не географическая, конечно, а карта Таро. Или вроде того. Я такие довольно часто видел разбросанными по дому у Яши. Покойного…
Я неправильно сказал, что в этом не было ничего особенного. Было. Да еще как было! Карта-то эта дурацкая просто не могла лежать там, где она лежала, на слегка потертом линолеуме, на полпути к входной двери. Ее просто не было, когда мы влетели в квартиру. Несмотря на быстроту происходившего тогда — всего-то несколько секунд назад — и несмотря на владевшее мною волнение, я был внимателен. Я был чертовски внимателен! Именно потому, что понимал: случилась беда! В момент стресса память моя становится цепкой и емкой. У меня, например, все еще стоял в глазах проклятый полукруг кровавых Знаков, на которые я и смотрел-то секунд пять.
— Заперто… — каким-то враз упавшим голосом определил Дуппель. — Хана. Влипли в ловушку!
Он стал пятиться, оттесняя всех нас назад, в разоренную, забрызганную кровью спальню. Ольгред, держа ствол наготове, кинулся к окну.
И тут началось!
Музыка. Ударивший по ушам немой хорал. Именно немой, потому что ни звука не прозвучало на самом деле в наполненной напряженным ожиданием комнате. Он был во мне — этот странный хор, запредельными, бьющими по душе рифмами выпевающий одно заклятие за другим.
Иногда мне кажется, что он и до сих пор звучит во мне — этот немой хорал.
Свет залил пространство — там, снаружи. Белый, слепой свет, полный чьей-то чужой ненависти — слепой и слепящей. Пыльными столбами проник в квартиру сквозь щели наглухо задвинутых штор. Сделал все в доме каким-то мертвенно-фиолетовым — только черное и белое, никаких переходов— отпечатком. Оба моих спутника бросились на пол, заслоняя лица от этого холодного пламени. Дуппельмейер резко рванул меня за штанину, и я, ругаясь на чем свет стоит, грохнулся рядом с ним, пребольно треснувшись затылком о спинку кровати.
— Уходим! — хрипло заорал Ольгред. — Быстро! Влей ему это! Его надо забрать! С собой! Любой ценой! Обязательно!..
Дуппель только растерянно хлопал глазами, глядя на него.
— Мы ведь не… А как же?.. — выдавливал он из себя.
— А вот так!!! — хрипло заорал Ольгред, всовывая ему в руку причудливой формы металлический флакон. — Ты в передел хочешь?!
— Н-нет… — запинаясь, вымолвил Дуппельмейер, отвинчивая крышку сосуда. — От-т-куда у т-тебя Фиал? Кто дал тебе? И… и п-потом — к-как ж-же мы?
— От верблюда!!! — Ольгред уже не мог не орать — Кто надо, тот и дал! Заливай ему в пасть весь! До дна! Для нас у меня второй есть!
Дуппель никак не мог справиться с крышкой флакона. Пальцы не слушались его.
Дом начало трясти, словно сотни уродливых демонов, по-мартышечьи ухватившись за все, за что там — снаружи можно было ухватиться, взялись раскачать, разнести вдребезги все, что мешало им тут же ворваться в дом и начать в нем свой шабаш. Свет, бьющий в окна, сделался вконец нестерпимым. Казалось, выжигал все живое.
— Пей! — Дуппель протянул мне флакон.
Ему удалось-таки справиться с винтовой заглушкой сосуда. В ноздри мне ударил терпкий нездешний запах. Запах, пришедший с «той стороны».
— Н-на, г-глотай! П-полный Фиал! До дна! Не р-раз-злей, дубина! П-пей! Это — твое спасение!.. Б-больно не б-будет!
 
Глава 2
ПО СТРАННОМУ КРАЮ
Сволочь — обманул! Больно было.
Еще как больно! И снаружи, и внутри. Внутри — это я не про ту боль, которая скрутила мне внутренности и вывернула все до единого суставы. Это я про состояние души. По всей видимости, состояние это было примерно таким, которое заставляет наркомана лезть на стенку на пике «ломки». Только в сто раз сильнее. В смысле — хуже. Хотя, конечно, это только предположение. Ширяться мне не приходилось. И может быть, то, что испытал, было всего лишь цветочками. В таком случае прошу прощения у наркоманов.
Я даже утратил чувство времени. Говорю вам честно: я до сих пор уверен, что кошмар этот длился вечность. И ни секундой меньше. Пожалуй, единственной осознанной мыслью, которая посетила меня на протяжении этой вечности, было только острое желание лишиться наконец сознания.
Приходить в себя я начал, когда понял, что пытаюсь закричать. В самом деле, что может быть естественнее, когда тебе больно, чем кричать от боли? Какое-то время— не знаю какое (повторяю, со временем у меня тогда были крупные нелады) — этот крик оставался во мне, не в силах почему-то вырваться наружу. Но потом вырвался. И вместе с ним вырвался и я. Откуда? И куда?
Это мне трудно объяснить. Я не то чтобы ничего не видел вокруг себя. Просто память моя сохранила только одно — боль. Скорее всего, вокруг меня была просто тьма. И из этой тьмы я и вывалился со страшным сдавленным криком.
Прямо на кого-то, кто заорал еще страшнее меня.
* * *
Должно быть, мое появление в месте, куда я попал, было полной неожиданностью для его обитателей. И обитатели эти от такой неожиданности были явно не в восторге. Я бы тоже не понял прелести ситуации, свались на меня неведомо откуда корчащийся и исходящий криком мужик. Что до самого этого места, то было оно освещено довольно плохо и наводило на мысль о подземелье. Только вот пол этого подземелья — корявый, неровный и к тому же скользковатый — судорожно подергивался и как бы уплывал из-под ног.
Я дико озирался вокруг. Теперь наконец ко мне подобралось — доползло, докатилось, прорвавшись через все барьеры восприятия, чудовищное зловоние, царившее в этой странной пещере. И то, что это было не зловоние отхожего места, а зловоние бойни, мясокомбината или, может, рыбоконсервного цеха, нисколько не облегчало моих мучений. Надо было срочно, любой ценой убираться из этого явно гиблого места. Раздумывать было не о чем и некогда. Я устремился следом за стихающими где-то вдали и в глубине звуками, издаваемыми отчаянно шлепающими по чему-то жидкому ногами или лапами. Сразу сообразить, куда юркнул перепуганный мною беглец, было довольно трудно. Еще труднее оказалось втиснуться в обнаруженный мною лаз — довольно скверное место. Это была неправильного сечения щель, стенки которой составляло нечто меньше всего напоминающее каменную твердь. Нечто упругое и содрогающееся. Покрытое чем-то осклизлым.