Поход кимвров

А это заставляло вспоминать о старинных методах воспитания, о почти забытых розгах; случай поднял нравственность в Риме; благородные римляне сами никуда не годились, но знали, что такое действенная сила. Понимали они толк и в интригах и умели вести игру, но страх подстегивал их, они трепетали, слабый румянец окрашивал дряблые щеки старых сенаторов, и они энергично принялись за дело, заседали день и ночь. Город прожужжал им все уши своею паникой, клиенты [15] окружали их, ломая руки, когда они выходили из сената; крупных купцов била лихорадка, ростовщики пылали, как медные, и их прошибал зеленый пот, их тошнило со страха и отчаяния: как и чем теперь спекулировать? Богатые вольноотпущенники каменели на Форуме, как статуи: что станет с их доходами, с домами, отдаваемыми внаем? С виллами и мавзолеями, уже воздвигнутыми ими для себя на Виа Аппиа? Не угодят ли они туда преждевременно? Или не лягут ли вместо них туда, под мраморные плиты, другие – недостойные – люди? На верном ли пути правительство? Правильный ли выбор сделал сенат? Следовало ли поручить спасение отечества простому солдату? Да, вот именно: тут как раз и нужен был простой человек! Сам язык римлян нуждался в упрощении.
Страх был всеобщим и никогда впоследствии не забывался. У авгуров и гарусников [16] не разглаживались на лбу морщины от усердного разгадывания примет по внутренностям животных и полету птиц. На Аркасе, издревле наблюдательном пункте Рима, откуда открывался вид на все четыре стороны, с утра до вечера изучали небосвод: что говорят звезды? Отцы семейств, выходя утром из атриума [17] в сопровождении рабов, несших свитки и акты, едва осмеливались переступить через порог: какая встреча ждет их? Не споткнутся ли они на пороге? Каких птиц увидят в воздухе первыми? Рев осла, ползущий по земле червь, мелькнувший в глазах заяц – даже если он висел в лавке торговца дичью – все служило зловещим предзнаменованием. Слухи о разных приметах плодились и облетали весь город: в большой подземной клоаке Рима слышалось странное бульканье: это плакало нутро города, – сообщали друг другу возчики и разносчики воды, леденея от страха в солнечный день. Никогда так не ощущалось в воздухе витание роковых сил, фатума; почти осязаемым женским обликом нависла над городом страшная судьба.
Беззащитные римлянки содрогались. Неужто они в самом деле попадут в лапы этих огромных косматых варваров? Вспоминались виденные ими послы – с золотистым пухом на руках, напоминавшие своей неповоротливостью медведей на задних лапах, а задорно-шаловливыми минами – новорожденных богов. И римлянки замирали, словно курицы перед грозой, задумывались. Кто прочел бы их мысли? Каких примет искали они, когда легионы выступали из Рима в поход, – маленькие плотные римские солдаты в полной походной форме, с походной кладью на плечах, выносливые и стойкие, как муравьи? Ах, наши славные храбрецы! Но их ведь знали уже вдоль и поперек до самых потайных родимых пятен и пятнышек на теле! Тсс! И римлянка возвращалась домой к своим зеркалам и рабыням; надо было умащаться и готовиться во всей своей красе встретить победителей – кто бы они ни были. Раздвоена была душа римлянки, когда Марий выступал в поход против варваров.
Но римлянки вновь обрели равновесие и надлежащую осанку, как и всегда перед лицом побежденных, когда Марий разбил варваров: сначала тевтонов при Акве Секстите, а затем и кимвров на Равдийских полях.
 
БИТВЫ
Орда варваров решила разбиться на два крыла; то преимущество, которое дало им при Араузио разделение римских сил, они теперь предоставляли врагу.
План-то у них был грозный: варвары намеревались с двух сторон охватить подошву полуострова, перейдя через Альпы в разных местах: тур должен был ущемить Рим между своими рогами. Но в результате Марий сломал сперва один рог, потом другой.
Всю орду сразу он вряд ли одолел бы; каждая половина и то доставила ему немало хлопот.
С самого начала он призвал на помощь технику Рима – сначала военное искусство, потом уж война! Предприняты были обширные инженерные работы на Роне – во входных вратах в Рим, через которые ожидалось вторжение врага на обратном его пути из Испании. Враг и нашел Мария с его войском, укрепившимся в неприступном лагере; вдобавок он урегулировал течение Роны, вырыл каналы и тем самым обеспечил себе подвоз провианта и военной амуниции, а также связь с Римом. Кроме того, этими обширными работами он поддерживал в войсках бодрость духа и вытравлял из них римскую лень и беспечность.
Под его началом были солдаты нового набора, которых он мог воспитать по-своему, – теперь ведь в войска принималось и внеклассовое население Рима, а не как прежде – исключительно исконно свободнорожденные римские граждане, считавшие войну своей привилегией. Марий ввел вербовку – далеко идущий прием, имевший важные последствия как для аристократии, так и для простолюдинов – во вред одним, но на пользу другим, – и заключавший в себе зародыш самодержавной власти; войско, усилив свою мощь и влияние, вознесло на острие своих мечей диктатуру вождя. Через несколько лет после этих событий родился младенец, который, возмужав, дал этому зародышу свое имя – Цезарь. Словом, сначала были подняты народные пласты, затем создана новая армия и, наконец, руками отдельных людей надето ярмо на все классы Рима и на добрую половину всего мира; немногие люди определили судьбу столь многих поколений, как ни с чем не считавшийся Марий.
Кроме того, что он заставлял своих солдат рыть землю, и – вероятно, не без мрачных намеков на то, кого она должна поглотить, – Марий железной рукой приучал их к повиновению и дисциплине, учил переносить лишения, создавал из них профессионалов войны, измышлял чудовищные усовершенствования их оружия, снабдил, например, римское копье – пилум – крючком, чтобы железо застревало в теле врага, как гарпун, и въедалось прочнее. И методически он приучал солдат к диким образинам варваров, их звериному вою, учредив нечто вроде школы или театра; его войска с высоты лагерных валов ежедневно созерцали врагов – пока что из-под надежного укрытия – и постепенно стряхивали с себя цепи панического ужаса.
И варвары, сами того не зная, помогали ему: они охотно показывались и тешили свой задор, гарцуя перед валами на своих лошадках и вызывая на бой римлян – эту мелюзгу, трусливо прятавшуюся внутри лагеря, не смевшую выйти в открытое поле! Сами варвары не привыкли обеспечивать себе какие-либо позиционные преимущества перед врагом; бой на равных условиях – вот был исконный военный закон. Неужто же не удастся хоть немножко подраться в эти прекрасные дни?!
Равнина была черным-черна от сотен тысяч варваров, и кровь начинала закипать у римлян, принужденных смотреть, как дикие орды грабили страну, и терпеть их хвастливые вызовы. Римские солдаты освоились-таки с образинами варваров и закалили свое сердце против их воли; начались мелкие вылазки и стычки; от нетерпения скрежетали зубы, римляне рвались в бой и приставали к своим военачальникам: долго ли им сидеть тут и сносить насмешки? Марий кивал головой, сидя у себя в палатке: скоро, скоро солдаты будут готовы к бою.
Но он не принимал вызова врагов, выжидая сначала, чтобы они разделили свои силы. И вот кимвры выступили, приводя в исполнение свое намерение перевалить через Альпы на востоке, где они должны были встретиться с поджидавшим их вторым консулом Катулом. Затем Марий ждал, пока оставшиеся тевтоны и амброны – как они сами говорили – состарятся и разуверятся в возможности войны. Марий трусливо выжидал целые недели и месяцы; тевтоны каждое утро выезжали в поле и спрашивали о его недугах, зевали, словно большие усталые псы, и выли от скуки. А у римских солдат накоплялась желчь.
Наконец варвары потеряли терпение: ясно было, что римляне окопались в этом лагере на всю свою жизнь; должно быть, земля там, внутри укреплений, была особенно привлекательна, и они будут сидеть там на корточках, пока навозные кучи не перерастут их самих с головой. Тевтонам хотелось в Рим; смешно, что они сразу туда не отправились; ведь стоило только пройти мимо римского лагеря!