Запоздавшее возмездие или Русская сага

— Прошенька! — манерно всплеснула ручками-тростинками женщина. — Ты уже ходишь? Сегодня же напишу мамочке, пусть готовится к приему зятя.
— Никаких мамочек, никаких зятьев! — не удержался Прохор, покачнувшись и ухватившись за плечо медсестры. — Линяй отсюда, ведьма, пока не врезал тебе промеж глаз. Все равно не буду с тобой жить, не надейся! К проституткам стану ходить, а на тебя, доску неструганную, не полезу! Как только выпишусь из госпиталя — развод! Понятно, стерва?
Из палат выглядывают любопытные, недавно пустой коридор заполнился веселящимися солдатами и офицерами. Неожиданный семейный скандал для них — желанное развлечение. На подобии шефского концерта.
— Больной, успокойтесь… Разве можно так, — округлив глазенки, растерянно шептала медсестра. — Ведь это — ваша жена, она о вас заботится…
— Никаких жен, никаких забот! — окончательно взбесился Сидякин. —
Пусть проваливает! Холостой я, понимаешь, сестра, холостой! Хочешь, на тебе женюсь, настоящего пацана заделаю, не чета невесть с кем прижитому Галкой туберкулезнику? Скажи, хочешь?
— Успокойтесь…
Медсестра беспомощно огляделась. Паралитика била дрожь, зубы выстукивали барабаную дробь, он шатался, ухватившись одной рукой за плечико девушки, второй — за шкафчик противопожарного крана, широко раскрытым ртом глотал воздух.
— Помогите, пожалуйста, — неизвестно кого попросила медсестра.
Раненные смеялись и зубоскалили, но не пытались помочь инвалиду. Да и что они могли сделать — безногие, безрукие, полуслепые, впору им самим помогать.
Прибежал врач, следом один из выздоравливающих — крепкий еще мужичок, помогающий санитаркам убираться. Вместе они подхватили шатающегося старшину, почти унесли его в палату. Успокаивающий укол практически мгновенно усыпил его.
Галилея вместе с сыном скрылась в кабине лифта.
Какая женщина простит мужу истерические выкрики и злые оскорбления? А вот Галилея простила. Но приходить в отделение, подставляться под насмешливые, любопытные взгляды мужиков не решалась. Вместо этого зачастила к внимательному главврачу, плакала, жаловалась на свою судьбу, просила вылечить мужа — не только его поврежденный позвоночник, но и страдающую психику. Полковник сочувственно кивал, обещал провести соответствующую экспертизу, назначить курс лечения.
Но сочувствовал он не Галилее — Сидякину. Ибо в жалобных всхлипываниях женщины чувствовалось притворство, желание опорочить парализованного супруга, заставить наивного полковника поверить в женские страдания и мужскую безжалостность. Иначе, зачем бы она таскала с собой прозрачного сына, выставляла его в виде доказательства своей непорочности и верности?
Через три месяца в госпитале, наконец, появился Семенчук. Радостный, возбужденный, пришкандыбал на изготовленном в России протезе. В это время Сидякин прогуливался по коридору. Без страхующей медсестры, но — с палочкой. Бодро постукивая ею по линолеумному полу, он довольно бодро передвигался на негнущихся ногах. Увидев шагающего паралитика, Федька всплеснул руками, радостно засмеялся.
— Ну, ты и даешь, старшина! Значит, заработали ходули? А как с гипсом
— все еще носишь чертов корсет?
— Ношу, — пожимая мозолистой рукой вялую, узкую ладонь друга, признался Сидякин. — Доктора говорят, что носить его придется до самого деревянного бушлата. Ничего, привык… Обещают через пару месяцев выписать. Вот и тренируюсь… А у тебя как дела?
Семенчук огляделся. В коридоре, будто на проспекте Горького, народу
— тьма-тьмущая. Больные смеются, травят анекдоты, вспоминают фронтовые денечки. Торопливо и важно, с озабоченным видом, проходят доктора и медсестры. Из столовой слышно позвякивание посуды и смех подавальщиц.
— Где бы нам поговорить? Разговор не для чужих ушей, а в коридоре — будто на театральной сцене.
Действительно, где укрыться, растерянно подумал Сидякин: в курилке не протолкнешься, в палате соседи, небось, уже насторожили антенны ушей, в комнате отдыха ходячие сражаются в козла, их окружают азартные зрители…
— Давай выберемся на лестничную площадку? — предложил он. — Там не так многолюдно.
Лестничная площадка служит обычно для перекуров больных, которым врачи запретили курить. Таких в отделении немного. Вот и сейчас мужик с перевязанной грудью, настороженно оглядывая пролет лестницы и стекляные двери, ведущие в отделения, торопливо глотает дым самокрутки.
— Исчезни, браток, — тоже оглядываясь, посоветовал Федька. — Там какая-то комиссия шастает, как бы тебя не засекли.
Загасив недокуренный окурок о подошву больничных тапочек, для проверки покашляв, солдат покинул площадку.
— Какая комиссия? — недоуменно спросил Прохор. — Что ты наплел страдальцу?
— А как иначе его выкуришь? Он, небось, все палаты, где лежат друзья-туберкулезники оббежит, расскажет про «комиссию»… Теперь хоть поговорить спокойно можно — никто не появится.
— Ну и хват же ты! — с непросыхающей завистью удивился старшина. —
Верю теперь — все получится, как задумали.
— Еще бы не получится! Пока ты бока отлеживал и с сестрицами баловался, я развернулся. Сейчас на нас с тобой работает полсотни нищих инвалидов. Представляешь?
— Представляю. Вот только чем ты эту братию держишь в подчинении?
Какой им резон делиться с тобой своими доходами? Почему они не разбежались или не посадили тебя на перо?
Федька огорченно вздохнул. На подобии паровоза, выпускающего лишний пар. Замотал кудлатой башкой.
— Ну, что ты за глупец, старшина? За что тебя в армии такое звание привесили? Простых вещей не понимаешь. Напряги извилины, постарайся понять. Чем умелые и ловкие дельцы держат подчиненных? Двумя способами — большими деньгами или страхом. Как ты правильно заметил, нищих деньгами не удержать, тем более, когда эти деньги они сами зарабатывают. Остается страх. Самое древнее и самое верное средство. Остановка за малым — кулаками и ногами: ежедневно оббегать рабов и следить за их успехами, нерадивых и самовольных — по зубам. А у меня, как ты знаешь — ни первого, ни второго. Что я должен был, по твоему предпринять?
Семенчук в ожидании ответа пытливо, с гордостью первооткрывателя, смотрел на собеседника. Он так и лучился сознанием превосходства, ожиданием завистливой похвалы.
— Черт его знает, — развел руками Сидякин. — Мне еще не доводилось бывать в таких переделках…
— Доведется, — обещающе кивнул Федька. — Бросился я искать «надзирателей». Сначала нашел трех накачанных парней. Пообещал им министерскую зарплату. Один отказался — хлопотно, дескать, имеются другие способы заработать на краюху хлеба и вагон масла. Двое согласились и через месячишко привели еще пятерых кандидатов. Великолепная семерка, правда?
И снова остановился в ожидании желанной похвалы. Не дождался и разочарованно вздохнул.
— А твоя «великолепная семерка» не обманет? Соберут с нищих оброк и добрую половину присвоят.
— Не присвоят! Потому-что работает, опять же, страх. Я им пообещал не убивать, но так отделать провинившегося, что тот до самой смерти будет передвигаться ползком наощупь — глаза ему выколю, морду испишу бритвой.
Конечно, не сам — найду, мол, помощников-исполнителей. Думаешь, не поверили? Еще как поверили.
Сидякин молча кивнул — возражать не стал.
— Ожидая обещанной немалой платы, развернулись мои парни в полную силу. Несогласных били смертным боем, тех, кто приносил меньше установленной мною нормы, тоже учили покорности и активности, — рассказчик, малость поколебался, добавил траурным тоном. — Правда, одна немощная бабка испустила дух, безногий инвалид перекочевал на больничную койку, пацан получил вторую инвалидность, но все это — неизбежные издержки, без них не обойтись.
Сидякин представил себе избиваемых нищих калек и задумался. Стоит ли рисковать, подставлять свою голову и больной хребет? Может быть, намного лучше подрабатывать сапожным мастрством? Раскопают лягавые созданную Семенчуком преступную компанию — оба они загремят на Колыму.