Знамя любви

– Иди в постель, – промурлыкала она, – иди, мой сладенький. Еще только полдень, и нам не надо вставать.
– До вечера, пока Марио не придумает что-нибудь новенькое? – он рассмеялся, но не очень весело.
Он растерся жестким полотенцем до пояса. Она с жадным вниманием следила, как перекатываются его мускулы.
– Ну, Генрик, пожалуйста, – умоляла она. Припомнив ее жаркие поцелуи и неистовые объятия, Генрик почувствовал, как что-то внутри него всколыхнулось, но он продолжал упорно смотреть в окно на летний дождик, барабанящий по черепичным крышам.
– Черт возьми, – воскликнул он, – голову как будто соломой набили, а язык стал, что твоя лошадиная попона.
Он поморщился и потер лоб.
– Не хуже пыток инквизиции.
– Если бы синьоры из инквизиции узнали о прошлой ночи... – Аманда поежилась с неподдельной тревогой. Внезапно она возбужденно спросила. – Генрик?
– Да, – он присел на краю постели.
– Ты прежде делал что-нибудь подобное?
– Нет, – сказал Генрик твердо. – Никогда.
– Ты когда-нибудь забудешь это? – ее рука замерла на его колене.
Он покачал головой.
– Такие вещи трудно забыть.
С неприятным осадком в душе Генрик вспомнил зашторенную залу и царящее там сладострастие, которое становилось все разнузданнее, по мере того как одну за другой задували свечи. Сплетенные в клубок парочки в темно-красных лужах вина... Их животные стоны... Грязные шуточки Марио. Генрик вполголоса выругался.
– Ты нас осуждаешь? – спросила она с интересом. – Но это же просто для развлечения. Глядишь, этим вечером кто-нибудь изобретет новую забаву.
– Ты чересчур старомоден, милый, – ее рука поползла вверх по его бедру. – Воспринимай жизнь такой, какая она есть. Жизнь слишком коротка, чтобы искать в ней мораль.
Ее рука двинулась еще выше. Внезапно, с придушенным всхлипом она прижалась к нему и впилась в его губы поцелуем. Он почувствовал острую боль от укуса и грубо оттолкнул ее от себя.
– Сучка!
– Да, – простонала она, – да, называй меня так. Я хочу, чтобы ты называл меня так.
Она опять прильнула к нему.
– Замолчи, – грубо приказал он, но Аманда де Станвиль уже потеряла дар речи, растаяв в его объятиях...
Наконец их тела разомкнулись. Аманда лежала с безумными глазами и улыбалась.
– Боже, это было чудесно, – прошептала она. – Какой же ты зверь иногда, и как я тебя люблю.
Он отвернулся, пытаясь представить себе другой голос.
– Давай поспим, – сказал он все еще грубо.
– Спасибо, – пробормотала она и чмокнула его в ухо.
– Никогда не говори спасибо. Слышишь, никогда.
Не обращая внимания на его слова, она погладила его влажные волосы. Уже засыпая, она спросила:
– Ты поедешь со мной в Париж, правда, милый?
В ответ он поцеловал ее в лоб, и она уснула с довольной улыбкой.
Сам Генрик с открытыми глазами лежал на спине и смотрел в потолок. Он был преисполнен меланхолической печали, которая так часто следует за актом любви. Стайка птиц, образованная причудливыми трещинками на потолке, летела по грязному закопченному небу к окну, за которым шумел летний дождь. Они не вырвутся из этой тесной клетушки, так думал Генрик, пока окончательно не облупится краска. Над липненскими холмами летели другие птицы... Его отец с гиканьем выезжал на охоту... Аромат свежеспиленных берез, жужжание пчел у цветущих лип... Причитания его старой нянюшки и скучные рассуждения Адама... Генрик пытался остановить свои мысли, но они безжалостно вели его к яме и стоящей рядом березе. Но думать об этом было невыносимо... Этот парень, Пулавский, прошлой ночью... «Я скоро возвращаюсь в Варшаву. Мы можем путешествовать вместе». Но из-за деревьев выехали три всадника и... и возвращаться не было смысла. Если на свете есть Бог, почему Он убил ее и позволил мне жить. Его душили слезы.
Зарывшись лицом в подушку, Генрик рыдал. Что они сделали, чтобы заслужить такую участь. Неужто их любовь была так греховна, что повлекла столь суровое наказание?
...Он больше не мог плакать. Усталый, но более спокойный он подошел к тазу и сполоснул заплаканное лицо. Дождь за окном кончился, оставив все свежим и чистым.
Он вернулся к постели и посмотрел на спящую девушку. Она была привлекательной, веселой, неглупой, Какое-то время она будет его любить, а потом... Потом? В мире есть много других женщин, которые помогут, если не забыть, то, по-крайней мере, заглушить боль. Рим. Париж. Может быть, Лондон. Мир велик. Он как-нибудь проживет.
Он очень нежно потряс ее за плечо.
– Ты действительно хочешь, чтобы я поехал вместе с тобой в Париж?
Аманда мигом проснулась.
– Конечно, хочу, дурачок. Ах, Генрик, ты об этом не пожалеешь, я обещаю, – и она взволнованно затараторила о том, что они будут делать в Париже.
– Будешь жить со мной в дядюшкином доме. Дядюшка не будет против, все равно он остается в Риме. В доме всегда полно народу. Родственники, друзья... Приходят и уходят. Ты познакомишься с такими людьми! Мы поедем в Версаль, и ты увидишь короля... Ах, милый, ну и весело же нам будет.
Зараженный ее весельем, он забыл о своей печали.
– Когда мы отправляемся?
– Через неделю, – твердо сказала она. – Я хочу домой.
Внезапно Аманда стала серьезной.
– Генрик?
– Да.
– Ты любишь меня? Хоть капельку? – заискивающе проговорила она.
– Да, – ответил он шутливо, но искренне, – но только капельку.
– Это все, что мне надо, – сказала она, увлекая его в постель. – Не будем терять времени, милый.
Улица Итальянцев была сплошь запружена каретами и пешеходами, с трудом прокладывающими себе путь вдоль сточных канав. Гул голосов, звяканье упряжи, скрип колес, пощелкиванье хлыстов, брань и проклятия – все это, смешиваясь с уличной вонью, наполняло теплый вечерний воздух. Генрик отошел от окна, из которого он следил за уличной жизнью. Даже проведя год в Париже, он не переставал изумляться этому зрелищу.
Ни Варшава, ни Краков не могли с ним сравниться.
– Закрой же окно, Генрик. Запах ужасный, – она говорила из смежной комнаты, где надевала вечерний наряд.
Он захлопнул окно. В это же время в прошлом году он стоял на балконе в Риме и тогда же повстречал девушку, которая только что по-хозяйски на него прикрикнула. Услышав, как она входит в комнату, шурша шелковым платьем, он повернулся к ней.
– Как я выгляжу? – она медленно поворачивалась перед ним. – Или это больше не имеет значения?
– Почему ты всегда?.. – он остановился. Черт с ней. Если она хочет ссориться, пусть найдет себе кого-нибудь другого. У него болела голова, он устал и менее всего хотел перебранки.
– Ну? – он заметил, не в первый раз, каким неприятно жестким становится иногда ее взгляд.
В пышной массе ее волос и на глубоком вырезе темно-зеленого платья блистали драгоценные камни. Вечерний свет почтительно тронул ее роскошные плечи. Чувственные губы были вызывающе подчеркнуты кармином. Черт ее побери, она до сих пор волнует, если не его сердце, то что-то другое. Против воли он улыбнулся и простер руки.
– La dame de volupte [1], – сказал он примирительно.
– Где ты это вычитал? У Крейбийона? – холодно спросила Аманда, глядясь в зеркало над камином. Потом она добавила. – Я не вернусь допоздна.
Она разочаровалась, ожидая, что он будет сердиться или упрашивать ее прийти пораньше. Но Генрик ничего не сказал, только наградил ее задумчивым взглядом.
– Вероятно, до самого рассвета, – она пыталась его донять.
– Как хочешь, – сказал он тихо. – Ты взрослая барышня.
Он зевнул и отошел к окну с напускным безразличием. У нее на глаза навернулись слезы, она в гневе прикусила губу.
– Генрик, почему мы все время ссоримся?
– Откуда мне знать.
– Как будто, как будто... – она ждала, что Генрик ответит, но он даже не повернулся. Аманда поджала губы и вышла из комнаты.
Генрик бродил по комнате, переставлял с места на место фарфоровые безделушки. Он рассеянно прислушивался к тиканью часов, пока в окружающей его тишине оно не превратилось в настоящие громовые раскаты. «Безобразные часы, – так решил Генрик, – безвкусные и вульгарные». Чего стоит эта парочка нимф, которая с мечтательным видом выставила напоказ свои прелести. Он дотронулся до позолоченной груди кончиком пальца и быстро отдернул руку, как будто обжегся. Чтоб она пропала эта шлюха! Он громко заговорил со своим отражением в зеркале: «Ты дурак. Слабый, безвольный дурак». Когда между мужчиной и женщиной не остается ничего общего, кроме постели – обычно после нескольких бутылок вина, – что тогда? Отражение в зеркале криво улыбнулось. Скажи спасибо и за это. В постели Аманда была потрясающей и воспламенялась, как порох.