Знамя любви

– Не желаете ли, мсье, отобедать? – в дверях стоял лакей с дерзкой и презрительной миной. Казалось, весь его вид говорил: «Кто ты такой в своей нарядной одежде, за которую заплатила женщина? Ты живешь здесь и помыкаешь нами, и велишь сделать то или принести это, а сам ты – обычный племенной жеребец».
– Спасибо, – сказал Генрик.
Он спустился в столовую, где, усевшись во главе длинного стола, обедал в полном одиночестве, не считая четырех лакеев, тяжело дышащих ему в затылок. В столовой было чересчур душно; Генрик с отсутствующим видом ковырял предложенные ему кушанья, угрюмо вспоминая свою жизнь с Амандой.
Поначалу, только приехав из Рима в Париж, он позабыл о своей тоске в круговерти увеселений и плотских радостей. Он жил только сегодняшним днем, а завтрашний, казалось, отстоял от него на тысячу лет. Он откинулся на спинку стула, пока руки в белых перчатках убирали тарелки с едва тронутой едой и ставили перед ним новые блюда. В течение всего 1754 года не было времени задумываться и скучать: маскарады, карнавалы, костюмированные балы в Пале-Рояле, прогулки в Булонском лесу, фейерверки в великолепных садах Версаля... Она ввела его в лучшие дома и представила сливкам парижского общества. От обилия впечатлений шла кругом голова: женские глазки, трепещущие веера, опущенные ресницы, дерзкие взгляды; расфуфыренные, как павлины, мужчины, с которыми он фехтовал, скакал верхом, играл в кости и пил... Карты у мадам де Люнез, где королева, его соотечественница, Мария Лещинская, играла три раза в неделю, правда, он ее так и не увидел... В Итальянской Комедии он вместе со всей блистательной аудиторией поднимался, чтобы бешено аплодировать прекрасной Сарразине... В Опере танцевал Бено...
Они присутствовали при туалете герцогини де Мэн, любопытной и безобразной старухи, и встречались с милордом Альбукирком и его обворожительной любовницей, мадемуазель Лолоттой, которая, если верить слухам, переспала со всей французской армией... Визиты в Тюильри и в роскошный дворец мадам де Помпадур. Ласки Аманды в карете, ранним утром катящей из Версаля... Любовные игры на огромной постели с балдахином, тяжелый сон, а потом снова любовь...
Да, он недурно провел этот год. Но беззаботный экстаз мало-помалу испарялся, и он все чаще начинал задумываться о будущем.
– Еще вина, мсье? – раздался над самым ухом голос лакея.
Генрик кивнул. Терпкое вино приятно щекотало язык. Лакеи поставили перед ним фрукты и выстроились вдоль стола. Генрик сердито вгрызся в яблоко.
Аманду содержит дядя, а она содержит его. Во многом это очень удобно. Генрик оглядел свой парчовый камзол, сшитый у лучшего парижского портного. Можно делать что вздумается и не считать деньги. Того, что посылал ему из Варшавы отец, не хватило бы и на день его сегодняшней жизни. Эти мизерные суммы несколько успокаивали старика. «Не хочу, чтобы мальчик голодал, но, черт возьми, он обязан устроить свою жизнь сам...» Ну что ж, он неплохо устроил свою жизнь. Генрик оттолкнул кресло и, сопровождаемый любопытными взглядами лакеев, вышел из столовой.
В гостиной уже разожгли камин, задернули шторы и выставили на стол бутылку вина. Что бы эта лакейская свора о нем ни думала, по крайней мере, свое дело она выполняет исправно. Генрик нервно шагал по комнате, потирая пальцами шрам. Разве он был жалкой болонкой, которая скулит и виляет хвостом, потому что хозяйка погрозила ей пальцем? Куда делась его гордость, почему он безропотно выносит все ее капризы и придирки? Почему он не бросит ее? Почему? А куда он пойдет? Есть дома, где его тепло примут. Генрик налил себе полный стакан и осушил его одним залпом, как будто пил водку. Затем, по польскому обычаю, бросил стакан в камин, и жалобный звон стекла улучшил его настроение. На улице за окном кипела бурная жизнь, и он пойдет туда. Скорее прочь от гнетущей тишины этой роскошной комнаты. Но прежде чем он взялся за шляпу, дверь открылась и лакей объявил:
– Мсье де Вальфон к графу Баринскому.
* * *
Луи де Вальфон был ровесником Генрика. Его худощавое доброе лицо и застенчивая улыбка противоречили избранной им карьере военного, капитана в полку де Майи и адъютанта маршала Лалли-Толендаля, человека, который в свое время служил под началом знаменитого Мориса Саксонского.
– Надеюсь, я вам не помешал? – сказал он, входя в комнату и протягивая Генрику руку.
– Напротив. Я чертовски скучал один.
Они познакомились в прошлом месяце и сразу же стали добрыми друзьями. Между ними царило полное согласие в вопросах политики, и, кроме того, молодые люди фехтовали три раза в неделю.
– Вина?
– Благодарю, – де Вальфон подошел к огню. На нем были простые коричневые бриджи, камзол с широкими манжетами и белые чулки.
Они уселись в кресле, лениво болтая о трудностях передвижения по узким парижским улицам.
– Париж переполнен. Вся знать возвращается из Версаля... Лучше уж отказаться от кареты и ходить пешком, – де Вальфон пригубил вино. Он то и дело поглядывал на дверь и, не находя Аманды, с тщательно скрытым разочарованием вежливо спросил:
– Простите, вы сегодня один?
– Мадемуазель де Станвиль проводит вечер у мадам Жофрен [2].
– Да? – удивился де Вальфон. – Ей нравятся просветительские салоны?
Он с трудом мог представить Аманду в окружении прославленных мудрецов, таких как мсье Вольтер или мсье Дидро. Зная Аманду, можно было предположить, что Опера или Версаль ей больше по вкусу.
– Ей нравится общество, – туманно и без особого энтузиазма сказал Генрик.
«Так они поссорились», – догадался де Вальфон, потягивая из стакана вино.
– Мне самому не хотелось туда идти, – добавил Генрик. – Пусть это и самый блестящий салон в Париже, но пяти минут разговора с каким-нибудь великим умом достаточно, чтобы нагнать на меня меланхолию.
«Кроме того, – подумал он кисло, – без меня она проведет время гораздо лучше». Им овладел внезапный порыв, ему мучительно хотелось поговорить об Аманде. Он надеялся, что, выговорившись, обретет душевное равновесие, но, спохватившись, прикусил язык и покосился на своего гостя, в надежде что тот ничего не заметил. Де Вальфон же только удивлялся, отчего Генрик не выехал вместе с Амандой, когда еще совсем недавно они были неразлучны и казались счастливыми. Пламя свечи падало на лицо Генрика, словно разрубленное надвое ужасным шрамом. Де Вальфону нравился Генрик, но он понимал, что характер у этого польского парня не из легких.
– А она говорит, что разговоры с философами оказывают благотворное влияние, уже не знаю на что, на цвет лица, что ли? – Генрик старался говорить добродушно. – Она настаивала, чтобы я тоже пошел. Мы даже поссорились из-за этого. Ну, знаете, как это бывает.
Де Вальфон улыбнулся.
– Да, знаю.
Они молча потягивали вино, каждый по-своему думая об Аманде, в то время как в камине весело потрескивали поленья.
– В последнее время она очень сдружилась с дочерью мадам Жофрен.
– С той, которую зовут Туанон?
–Да.
– Я слышал о ней, – заметил де Вальфон. – Вдова средних лет и не особенно интересуется сильным полом, так о ней говорят. Кстати, вы знаете, – продолжал он, – в эти салоны ходят не только литературные знаменитости. Сегодня вечером, например, мадам Жофрен принимает у себя актеров и каких-то экзотических иностранцев. Воскресные вечера, наверняка, выдаются самыми интересными, и к тому же, у мадам Жофрен отличный повар. Вам следует сходить туда просто, чтобы посмотреть.
Вдова средних лет и не особенно интересуется сильным полом! Хорошую подружку отыскала себе Аманда. Ну, ну...
– Что слышно о Жаке? – спросил Генрик после короткой паузы. – Последнюю неделю он не появлялся в фехтовальном зале.
– Он ведет себя как дурак, – серьезно сказал де Вальфон. – Право, он играет с огнем. Если он не будет осторожен, то очень сильно обожжется.
– Он до сих пор ухаживает за мадемуазель ла Морфиз?
– Qui ose, gagne [3] Это его девиз.