Нашествие нежити

 
Джефри КЕЙН
НАШЕСТВИЕ НЕЖИТИ
 
ПРОЛОГ
1992 год
(Манхэттен, холодной ночью 13 апреля)
Саймон Альберт Вайцель никак не мог сообразить, что он делает среди ночи здесь, на самом краю бездонного котлована, вырытого компанией «Гордон консолидэйтед энтерпрайзиз». Он не помнил, как добирался сюда: автобусом ли, электричкой, не мог припомнить мигающих огоньков светофоров или каких-нибудь других подробностей поездки. Вспомнил лишь звуки, звуки, которые он слышал день за днем, неделю за неделей на протяжении вот уже второго месяца… Звуки, которые стоили ему работы и рассудка.
Звуки эти Вайцель начал слышать сразу после того, как снесли старую гостиницу «Марамар» и отрыли па ее месте небывало глубокий котлован под фундамент небоскреба «Гордон тауэрз». Они напоминали придушенные невнятные голоса, переходящие порой в плач и стенания. Голоса молили Вайцеля о сочувствии, но говорили на языке, которого он не знал и не понимал. Стенания доносились откуда-то из глубины земли. Да, либо именно так, либо он действительно сошел с ума, и голоса звучат только в его свихнувшемся мозгу.
Как бы то ни было, он прибыл сюда так же послушно, как бездушный зомби [1], рабски покорный воле своего хозяина.
— Господи, что я здесь делаю? — спросил Вайцель бездонную пустоту грязной шахты, обрывающейся прямо у стен взметнувшихся ввысь небоскребов. — Что мне опять здесь понадобилось?
В звуках, которые он слышал, было что-то отдаленно похожее на гул наэлектризованного пульса Манхэттена, который своим зловещим и раскатистым о-м-м-м-м-м-м-м-м колотился у него в ушах.
Вайцель всю жизнь ужасно страшился оглохнуть, но теперь частенько задумывался, а не проколоть ли ему себе барабанные перепонки и погрузиться в блаженную глухоту, чтобы избавиться от этих колдовских звуков, вздымающихся из-под земли и глушащих стук сердца огромного города и его собственного.
Вайцель замер на самом краю стройки, каждый нерв натянут в каком-то жутком предчувствии, беспричинной ярости и безысходном отчаянии одновременно, горючая смесь эмоций, смертельно опасная для его и без того высокого кровяного давления. Его врач уже предупредил: хватит, Вайцель, нельзя так… Подумай об Иде… о себе, наконец… Хватит ходить туда и смотреть, смотреть, смотреть и ждать, когда невесть что произойдет. Ты себя просто убьешь.
И все же Вайцеля, словно наркомана, вновь и вновь тянуло на стройку — еще раз проникнуться ее о-м-м-м-м-м-м-м, звуками, которые никто, кроме него, не воспринимал, голосом, который никто, кроме него, не слышал. Но оно-то происходило здесь, никем не замеченное, в самом центре города Нью-Йорка, это древнее чудо, которое глупцы, подобно роботам снующие вокруг опор еще одного очередного небоскреба, не могли воспринимать. Только он, Саймон Вайцель, был способен на это.
А началось все 14 марта, когда он во время обеденного перерыва в бюро путешествий, где работал, решил немного прогуляться и наткнулся на эту стройку. Как и многие другие в этот томительно унылый и скучный день, он остановился полюбопытствовать, как идет сооружение высочайшего, по утверждению архитекторов, здания в мире, комплекса из двух одинаковых башен, где один из самых богатых на земле людей решил разместить и сдавать в аренду административные помещения. Говорили, что для обеспечения сейсмостойкости этому невероятно высокому зданию, этому чудищу, принадлежащему сэру Артуру Томасу Гордону III, требуется утопить опоры в землю на такую глубину, какой еще никогда и нигде не достигали. На самом верхнем этаже сэр Артур повелел устроить себе личные апартаменты, чтобы было где передохнуть после его нескончаемых путешествий по континентам.
Вайцель да и остальные тоже были поражены размерами этой отвесно исчезающей в земле пещеристой шахты, пронзившей самое сердце Манхэттена. Ему вдруг подумалось, что чудовищное оскорбление, которое нанесли вырывшие ее люди острову, может стать последней каплей — и случится что-то непоправимо ужасное. Мимолетная эта, казалось, мысль возвращалась снова и снова и все не давала ему покоя, заставляя Вайцеля вновь и вновь возвращаться на стройку и часами вглядываться в невообразимую пропасть, которую выгрызали и выгрызали неутомимые машины. Подсматривал он через щелки в ограде, воздвигнутой вокруг стройки неодолимой баррикадой из прочного дерева и металла.
Это занятие, словно наваждение, поглотило его целиком. Босс уволил Вайцеля после того, как его опоздания и отлучки превратились в прогулы, длившиеся по несколько дней кряду.
Дома жена без устали долбила и долбила одно и то же, требуя прекратить пустую болтовню о какой-то там дырке в земле, а дети и внуки и вовсе пропускали речи Вайцеля мимо ушей, считая его тревогу и беспокойство глупым чудачеством. Так что вскоре Вайцель стал проводить на стройке все больше и больше времени — так долго, что к нему там уже привыкли, а со многими рабочими он даже познакомился лично. В какой-то момент он начал взывать к ним, предупреждая, чтобы они не смели более углубляться в землю ни на шаг В ответ строители только смеялись.
А в один прекрасный день Вайцель отыскал спуск в шахту. Он и сам не смог бы объяснить, зачем перелез через турникет после того, как запустили очередную смену рабочих. Вайцель не сделал и нескольких шагов, как его схватили и передали в руки подоспевших полицейских, тут же его и забравших. Стыд, раскаяние и угрызения совести были почти непереносимы для человека, всю жизнь отличавшегося законопослушанием и видевшего полицейский участок до этого случая только по телевизору и в кино.
Вайцель решил обсудить все, что с ним творилось, со своим врачом и впервые признался постороннему человеку, что слышит доносящиеся из котлована странные звуки.
— Шум тяжелых машин, вот и все, — авторитетно объяснил Сидней Байен, его врач и давний друг.
— Нет, ничего похожего на механические звуки, — настаивал Саймон.
— Эхо от металлической обшивки, говорю тебе, сваебойное оборудование и все такое, Саймон. Послушай…
— Нет, нет и нет. Потому что…
— Саймон, тебе ведь приходилось лежать тихой, абсолютно безмолвной ночью в постели и смотреть телевизор? Приходилось. И приходилось продолжать слышать голоса после того, как его выключил. А шум ночного дома слышать приходилось? Как вибрирует его наэлектризованный пульс? Приходилось. Вот и это та же самая штука с твоей шахтой, поверь мне, Саймон…
— Какого черта, Сид! Да ведь звуки идут не откуда-то снаружи. Они во мне!
— То есть как в тебе?
— В голове у меня, Сид… в голове… И все пытаются сказать мне что-то… может быть, предупредить? Не знаю, не знаю. А иногда стою я там, и кажется, что слышу два голоса… один уговаривает меня, второй предостерегает…
— От чего предостерегает-то? И что уговаривает сделать?
— Сам не знаю, не понимаю я их… Если бы я только… — Вайцель смолк на полуслове.
Наступило долгое молчание, потом Сидней старательно закашлялся, бережно и обдуманно подбирая слова.
— Вот что, Саймон. Есть у меня один приятель, тоже врач. Я бы очень хотел, чтобы ты с ним повидался.
— В психушке, что ли?
— Да, он психиатр.
— Считаешь, я действительно спятил, Сид? — Тон, каким был задан вопрос, таивший в себе одновременно и жажду исцеления, и надежду на него, убедил Сида, что Вайцель сейчас говорит совершенно искренне. — Если я схожу с ума, Сид, то я хочу, чтобы мне об этом прямо сказали, а еще больше хочу, чтобы мне сказали, что делать.
— Значит, пойдешь к доктору Марченду?
— Пойду, но должен признаться, с деньгами у меня туговато.
— Для меня Марченд сделает скидку, так что не тревожься.
От доктора Марченда, однако, Вайцель получил тот же самый совет, что не раз слышал от жены: держись подальше от источника беспокойства. Даже близко не подходи к этому котловану. Но вот он снова здесь, и не знает даже, как попал сюда — на такси, на электричке, пешком? Не помнит и того, как уходил из дома. Вокруг непроглядная тьма, часы показывают три часа ночи. Объяснить, зачем он сюда пришел, Вайцель не мог, но чувствовал, что, как и раньше, что-то заставило его вернуться на стройку, только на этот раз она была совершено безлюдной.