Нашествие нежити

Вайцель нашел проход, поминутно озираясь в страхе перед теми, кто охраняет строительную площадку. В нескольких сотнях ярдов [2] от него светилось оконце трейлера, в котором уютно устроился сторож, несомненно, с чашкой горячего кофе или какао: ночь выдалась довольно прохладной, если не сказать морозной. Но Вайцель не замечал ни сводившей ноги боли, ни своих бессмысленных поступков, ни холода — он карабкался через ограду. Какая-то могущественная сила привела его сюда из дома в Бруклине. Сила эта была такой мощи, что целиком овладела его разумом, заставила его подняться с постели и одеться — заметила ли Ида мой уход? — повлекла его через весь город и теперь толкала через пружинящую и вздрагивающую колючую проволоку, всю сплошь заляпанную фирменными знаками «Гордон», выглядевшими еще более не подвластными времени, нежели сама ограда. Какая-то неодолимая сила тянула Вайцеля вниз, в шахту.
Вайцель подчинился, почему-то твердо зная, что у него нет выбора. Что бы там ни было, он должен пройти через это. Помочь ему никто в оставшемся за проволокой мире ничем не может. Направляясь к самому нижнему уровню стройки, Вайцель проходил мимо недвижных машин, безмолвно застывших тут и там, словно огромные спящие быки; минуя уровень за уровнем, он недоумевал, что заставляет людей так упрямо вгрызаться все глубже и глубже в землю. Должно быть, архитекторы потребовали утопить опоры где-нибудь футов [3] на шестьсот пятьдесят, не меньше. Куда ниже канализационных труб и линий подземки, ниже даже туннелей, соединяющих Манхэттен с материком.
Вайцеля плотно обступила глухая тьма, но где-то вдалеке он разглядел мерцание странного зеленого пламени. Вот оно, сказал он себе… Вот он, источник всех моих бед, страданий и скорби… Вайцель услышал о-м-м-м-м-м-м-м, голос здешней жизни, словно пульсирующий электроток, который однажды насквозь пронзит все здание, что эти глупцы собираются выстроить над этой… над этим… этим. В голове у него раздались голоса, яростно схватившиеся за право диктовать ему свою волю.
«О-о-о-о-о-о-о-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м, прочь… беги… нет… останься… про-о-о-чь… впер-р-р-р-ред — прочь»…
Голоса вконец сбили Вайцеля с толку, он уже не соображал, что должен делать, чего нельзя делать… Но одно он понимал ясно — есть только один способ разгадать тайну, сгубившую его жизнь. Собрав в кулак всю волю и решительность, столь типичные для его далеких предков, Вайцель двинулся вперед к зеленому сиянию на дне шахты. По пути ему пришлось обходить уже забитые в основание бетонные сваи.
Когда он достиг света, тот внезапно исчез, словно его и не было, оставив Вайцеля в полной темноте. Саймон замер, не в силах побороть колотившую его дрожь, объятый беспричинным ужасом… Прижав к лицу носовой платок, он судорожно пытался унять тошноту от невесть откуда нахлынувшего неописуемо омерзительного запаха, и вдруг свет снова вспыхнул, залив все пространство вокруг него и проникая сквозь одежду в каждую его пору, во все его естество.
В голове у него раздался смешок, сначала добродушный, потом дурманящий, дразнящий и соблазнительно ободряющий смешок, какой издает утоливший похоть женолюб. Смех звучал в нем и с хрипом рвался из его горла. Все громче и громче до наглой пронзительности, и тело Вайцеля засветилось в пещере зеленой лампадой, и вдруг раздался чей-то крик, но голос кричал не в нем, а откуда-то со стороны и неумолимо приближался. Это был сторож, изрыгавший грубую брань:
— Опять ты, старый болван! Полицию я уже вызвал, и на этот раз ты влип крепко! Дурень ты старый! Пристрелить бы тебя на этом самом месте!
И тут Вайцель на глазах у сторожа рухнул на землю. Направив на него слепящий луч мощного фонаря, сторож изумленно воскликнул:
— Какого черта… Эй, ты чего?
И в тот же миг уловил, как какая-то тень шмыгнула прочь от лежавшего бесформенной грудой Вайцеля и метнулась в темный угол туннеля, где стала зарываться в землю, как крыса.
Сторож пытался поймать ее в луч фонаря, но каждый раз существо ловко уворачивалось — и внезапно пропало, как провалилось, под землей.
— Что за черт… Это еще что за фиговина? — удивился вслух сторож и тут заметил, что Вайцель с трудом приходит в себя. Он подошел к стонущему старику и грубо поднял его на ноги. — Ну, пошли, чокнутый. А то в полиции тебя заждались.
Вайцель стоял молча, с неподвижно застывшим лицом, пустые мертвые глаза неотрывно смотрели прямо перед собой. Заглянув в них, сторож в мимолетном испуге отшатнулся, потом его осенила догадка:
— Надрался в стельку, а? — но, не учуяв запаха перегара, попробовал найти другое объяснение:
— Снотворного перебрал или чего скушал?
Вайцель по-прежнему безмолвствовал и двигался только тогда, когда сторож его подталкивал. Так они сделали несколько шагов, и сторож только сейчас заметил, что его обволакивает чудной зеленый туман, светящийся словно бы изнутри.
Да что за черт? — поинтересовался пораженный сторож, от неожиданности выпустив Вайцеля и не заметив даже, что тот тут же обмяк и опустился на землю. Опустив глаза, сторож увидел у своих ног какую-то забавную двухголовую шестиногую зверюшку наподобие грызуна, которая, похоже, и источала зеленое сияние. Остолбеневший сторож услышал в самой глубине мозговых извилин голос этого существа, вещавшего, что в свое время его, сторожа, призовут к действию, но сейчас все его силы, вся энергия нужны тому, кто у его ног. Взметнувшись с земли, оно обвилось вокруг ноги сторожа и принялось всасывать его в себя, но не кровь или жизненные соки, а душу его и разум…
 
Глава 1
Назлетт ас-Самман, Египет, в тот же день
Условия для работы были отвратительные, теснота и грязища, лачуга из тесаного камня, принадлежавшая в прошлом одному из горожан, которому не повезло обосноваться прямо на месте раскопок. Здесь, похоже, собралась вся пыль, копившаяся тысячелетиями, к тому же ветер задувал в лачугу песок через множество щелей, через дверь и через единственное крошечное оконце, неуклюже прорубленное в неуклюже сложенной стене. Абрахам Хэйл Штрауд и другие сотрудники археологической экспедиции, работавшие в этом секторе раскопа, делали свое кропотливое и тонкое дело при свете переносных прожекторов, питание для которых давал привезенный ими с собой генератор. Прожектора освещали их рабочее место и беспощадно высвечивали неприкрытую тоску и скудость окружающей среды. То есть до того, что можно было разглядеть блох, копошащихся в песке, который забил все щели в полу и стенах. Груды самых разнообразных обломков, громоздившихся в соседней комнате, комфорта тоже не добавляли, а землекопы целыми днями напролет свозили и свозили в хлипких скрипучих тачках все новые и новые порции исторического хлама — и так до тех пор, пока археологи не наткнулись на долгожданную находку.
Легкие Штрауда были уже давно забиты пылью и песком, а голова — мыслями о недавнем замечательном открытии самого потаенного, самого хранимого и самого драгоценного сокровища из сокровищ Хеопса [4]. В данный момент, однако, голова у него кружилась, сильно подташнивало, сказывалось, видимо, переутомление последних дней. Если он сейчас не даст себе какую-то передышку, то просто свалится, глупо же доводить себя до такого состояния. И все же его не отпускало чувство смутного беспокойства и настороженности, будто какая-то могущественная и не подвластная ему сила могла в любую минуту вырвать у него плоды многодневного напряженного труда прямо из рук.
Находка, которую они сделали здесь, у подножья великих пирамид, была, пожалуй, самой значительной и важной со времен вскрытия гробницы Тутанхамона [5]. Штрауд весьма гордился своей причастностью к новому археологическому подвигу, который, несомненно, прикует внимание всего мира к Хеопсу, предку Тутанхамона. Восхищение, которое Штрауд испытал при виде коллекции человеческих черепов, высеченных из хрусталя и других минералов, побудило его обзвонить коллег по всему миру и информировать их о том, что обнаружено веское доказательство связи между строителями пирамид в Египте и в Центральной Америке, поскольку вплоть до сегодняшнего дня считалось, что центральноамериканцы были единственными обладателями таинственных хрустальных черепов, которые, по мнению некоторых, служили своего рода антеннами для улавливания и передачи психической энергии.