Двигающийся палец

Он снова взялся за ручку.
«Тогда позови водопроводчика! — отчаянно завопил голос. — Сделай хотя бы это! Не надо говорить ему, что ты видел! Просто скажи, что засорилась труба! Или что твоя жена уронила в раковину обручальное кольцо! Скажи ему что угодно!»
Но это еще бесполезнее, чем обращаться к психиатру. Это Нью-Йорк, а не какой-нибудь провинциальный Де-Мойн. Здесь можно уронить в раковину алмаз «Шах» и все равно неделю дожидаться, пока сантехник соизволит явиться. Говард Митла не собирался целую неделю болтаться по Куинсу в поисках заправочных станций, где оператор за пятерку позволил бы ему опорожнить кишечник в заплеванном туалете под прошлогодним календарем. «Тогда делай это быстро — сдался голос. — Хотя бы быстро».
Так, два противоборствующих Говарда Митра соединились. По сути дела, он опасался, что если не станет действовать быстро, то не в состоянии будет действовать вообще.
«Атакуй его внезапно, если получится. Сними туфли».
Говард решил, что это действительно ценная идея. Он решил осуществить ее немедленно, снял сначала одну туфлю, потом другую. При этом он пожалел, что забыл надеть резиновые перчатки на случай, если жидкость выплеснется обратно, и подумал, лежат ли они еще у Вай под кухонной раковиной. Ладно. Деваться некуда. Если он еще пойдет искать перчатки, то утратит решимость… может, ненадолго, а может, и насовсем.
Он распахнул дверь ванной и проскользнул внутрь.
Ванная в их доме никогда не была особенно приятным местом, но сейчас, ближе к полудню, в ней было хотя бы более или менее светло. С видимостью проблем не будет… к тому же ничто не указывало на присутствие пальца. Пока, во всяком случае. Говард на цыпочках прошел через помещение с флаконом жидкости, крепко зажатым в правой руке. Он нагнулся над раковиной и заглянул в круглую черную дыру посреди поблекшего розового фарфора.
Но она не была темной. Что-то копошилось в этой черноте, лезло вверх через эту узенькую дырочку, чтобы приветствовать своего друга Говарда Митлу.
— Вот тебе! — закричал Говард, наклонив флакон с «Ракушкой» над отверстием. Синевато-зеленая жидкость полилась в дыру как раз в тот момент, когда появился палец.
Она подействовала немедленно и страшно. Вязкая масса покрыла ноготь и кончик пальца. Он взбесился, выплясывая, словно дервиш, по краям небольшой окружности слива и разбрызгивая «Ракушку» сине-зеленым веером. Несколько капель попали на голубую рубашку Говарда и моментально прожгли в ней дыры. По их обгоревшим краям образовалось темное ожерелье, но рубашка была ему велика, и на грудь или живот ничего не попало. Другие капли обожгли правую ладонь, но он этого не почувствовал. Адреналин не просто поступал в кровь — он шел бурным потоком.
Палец начал высовываться из дыры — сустав за суставом. Он дымился, будто резиновый сапог, поджаренный на огромном вертеле.
— Вот тебе! Кушать подано, сволочь! — вопил Говард, продолжая лить жидкость, а палец тем временем поднялся уже сантиметров на тридцать над отверстием, будто кобра из корзинки укротителя. Он почти достиг горлышка пластикового флакона, вроде бы вздрогнул и вдруг мгновенно втянулся обратно в дыру. Говард нагнулся над раковиной и увидел лишь, как что-то белое промелькнуло в глубине. Столбы дыма еще валили оттуда.
Он глубоко вздохнул, и это было ошибкой. Он втянул слишком много паров «Ракушки». Его вдруг отчаянно затошнило. Он вырвал в раковину и отошел в сторонку, все еще кашляя и тужась.
— Я это сделал! — торжествующе закричал он. Его мутило от смешанных ароматов крепкой щелочи и горелого мяса. Тем не менее он был в восторженном состоянии. Он боролся с врагом и, благодарение Богу и всем святым, победил его. Одолел!
— Ура! Ура, мать его так! Я его одолел! Я…
Комок снова подступил к горлу. Он дополз до унитаза, все еще крепко сжимая бутылку «Ракушки» в правой руке, и слишком поздно понял, что Вай опустила бублик и крышку, когда утром вставала с трона. Его вырвало прямо на розовую крышку унитаза, и он рухнул без чувств прямо головой в свои собственные извержения.
Вряд ли он долго был без сознания, потому что солнечный свет даже в разгар лета держался в ванной не более получаса — потом его заслоняли соседние здания, и помещение снова погружалось во мрак.
Говард медленно поднял голову, ощущая, что все лицо у него вымазано липкой, вонючей дрянью. Еще лучше он ощущал другое. Царапающий звук. Он исходил откуда-то снизу и приближался.
Он медленно повернул голову, тяжелую, словно мешок с песком. Глаза у него расширились. Он захлебнулся и хотел закричать, но звук застрял в горле.
Палец охотился за ним.
Он достиг уже не менее двух метров и становился все длиннее. Он вытекал из раковины жестокой дугой, образованной не менее чем дюжиной суставов, опускался до пола и снова загибался кверху («Двойные суставы!» -с интересом отметил некий посторонний комментатор в его воспаленном мозгу). Теперь, постукивая по линолеуму, палец приближался к нему. Последние двадцать-тридцать сантиметров были обесцвечены и дымились, ноготь приобрел зеленовато-черный цвет. Говард подумал, что под первой фалангой должна обнажиться белая кость. Он был сильно обожжен, но никоим образом не растворился.
— Убирайся, — прошептал Говард, и на мгновение все это чудовищное скопище суставов остановилось, напоминая картинку новогодней вечеринки, нарисованную сумасшедшим художником. Потом потянулся к нему. Последние полдюжины суставов изогнулись, и конец чудовищного пальца обвился вокруг лодыжки Говарда Митры.
— Нет, — взвизгнул он, когда дымящиеся браться Гидроксиды Калия и Натрия проели ему нейлоновый носок и обожгли кожу. Он резко рванул ногу. Какое-то мгновение палец удерживал ее — он был очень силен, а потом отпустил. Говард пополз к двери; слипшаяся от рвоты копна волос застилала ему глаза. На ходу он попробовал оглянуться, но ничего не увидел сквозь этот колтун. Горло разблокировалось, и он издавал какие-то лающие, жуткие звуки.
Он не видел палец, по крайней мере временно, но слышал, как тот быстро гонится — тук-тук-тук-тук — вслед за ним. Все еще пытаясь оглянуться, он ударился левым плечом о стену. Полотенца снова свалились с полки. Он начал подниматься на ноги, и тут палец ухватил его своим обугленным, дымящимся концом за вторую лодыжку.
Палец потащил его назад к раковине. Именно поволок назад.
Говард издал животный вопль — такой звук никогда прежде не исходил из вежливых голосовых связок аудитора — и ухватился за край двери. Вцепившись в него правой рукой, он отчаянно рванулся. Рубашка выбилась из-под ремня, и шов под правой подмышкой треснул с тихим мурлыканьем, но ем удалось высвободиться, оставив врагу только обрывок носка.
Он вскочил на ноги, обернулся и увидел, что палец снова на ощупь пробирается к нему. Ноготь на его конце сильно треснул и кровоточил.
«Тебе нужен маникюр, дружок», — подумал Говард и выдавил смешок. Потом побежал в кухню. Кто-то колотил в дверь. Изо всех сил.
— Митла! Эй, Митла! Что там у вас происходит?
Фини, сосед по лестничной площадке. Здоровенный, шумливый, вечно пьяный ирландец. Извините: здоровенный, шумливый, вечно пьяный, всюду сующий свой нос ирландец.
— Я сам тут разберусь, мой друг из болотной глуши! — крикнул Говард, направляясь в кухню. Он рассмеялся и отбросил волосы со лба. Попытка удалась, но через полминуты тот же колтун свалился на глаза. — Сам разберусь, уж не сомневайтесь! Можете пойти в банк и положить мои слова на свой счет!
— Как ты меня назвал? — спросил Фини. Голос его, прежде подозрительный, сделался откровенно враждебным.
— Заткнись! — заорал Говард. — Я занят!
— Прекрати кричать или я вызову полицию!
— Отвали! — рявкнул на него Говард. Не до него. Он убрал волосы со лба, и бац! — они снова там.
— Я не намерен слушать такое дерьмо, тварь ты четырехглазая!
Говард провел пятерней по склеенным рвотой волосам, а затем распустил их перед лицом небрежным, истинно галльским жестом — мне, мол, наплевать. Бесформенные осклизлые куски пищи разлетелись по всем белым кухонным шкафам Вайолет. Говард не обратил на это внимания. Отвратительный палец хватал его за лодыжки, и теперь они горели, словно он прыгал через огненные кольца. Это его тоже не волновало. Он схватил коробку с электрическими садовыми ножницами. На картинке улыбающийся джентльмен с трубкой в зубах подстригал кусты вокруг родового поместья.