Затески к дому своему

Гриша, привалившись на обдутый ветром камень, казался безучастным ко всему.
– Ты чего, Гриш?
– Белки исти захотели. Солнце-то где?..
– Я ему про Фому, а он мне про Ерему… – Анисим достал из-за пазухи лепешку, отломил от нее, подал Грише.
– А себе?
– Без примочки не идет, – спрятал Анисим лепешку. – Пробежимся да дрова на ночевку готовить. Может, Григорий, вожаком пойдешь? – уступил Анисим дорогу. – Держи во-он на тот зубец, – показал Анисим палкой на горизонт.
Гриша с места взял и пошел с пробежкой. Здесь снег был спрессован, заласкан ветром, и идти по нему было легко.
Редколесье сменилось завалом, встали на пути выворотки, каменные надолбы.
– Не-е, Григорий, – пересаживая через колодину сына, посетовал Анисим. – Обходить надо завал… Ах ты, маленько коротковаты ноги…
– Ты чего, папань, я сам…
– Сам и есть, – подхватил Анисим Гришу и пересадил через камень. – Для ускорения хода маленько подсоблю, – с отдышкой как бы уговаривал Анисим. – Клетка мешает – будь она неладная, а то бы сам… как есть сам…
Анисиму не удавалось найти приметы перехода через перевал, пришлось пойти тише.
– Григорий, ты не приметил, какой дорогой мы шли?
Гриша отрицательно помотал головой.
– Не мудрено не увидеть, когда все снегом завалило. И не скажешь сразу, куда подевались «Три брата». Не подскажешь, Гриша?
Анисим теперь шел впереди, обходя завал.
– Кажется, здесь и займем позицию на ночь, – потоптался он на взбугренной от снега валежине. И сушняк подходящий. – Анисим лыжей, как лопатой, разгреб снег, оголил колодину. – Ну чем не постой? – Анисим помог снять Грише горбовик. – И самовар приставим, и белок накормим. Но с белками потом. А сейчас, Гриша, давай пилу.
Гриша отвязал от отцовского мешка пилу, пока нес, Анисим уже подрубил сухостоину.
– Ты чего, папань, так низко? Придется гнуть спину.
– По всем правилам, сын, пол-аршина пенек…
– А кто тут видит?
– Для души, Григорий. Срам-то льнет не только к глазу…
Свалили, раскрежевали сушину на посильные чурки и уже в потемках сносили их к валежине. Еще минутку назад было светло, а уже на ощупь ищи растопку.
Сколько помнит Анисим, в тайге – всегда так, особенно зимой не бывает вечера. Еще солнце закатное светится, а уже сиреневый сумрак прилип к земле – топор не сразу увидишь.
– К слову, сын, кому разводить костер? Сам или мне доверишь? Хотя у тебя и пальцы посноровистее, посообразительнее…
Анисим скинул измочаленные, латаные-перелатаные рукавицы, подержал руки под мышками, погрел, тогда вынул из нагрудного кармана коробок со спичками. Гриша тем временем раздобыл трухлявый пень, надергал с березы ветренки, собрал с веток сухой кабарожий мох, отмершие веточки сложил шалашиком, как он делал не однажды. И коробок из рук отца взял лишь после того, как дыханием согрел пальцы, размял мох. Взяв коробок, Гриша припал на колени перед шалашиком из растопки. Анисим замер на месте, сотворяя молитву. Ему показалось, слишком долго Гриша не справляется с костром. Может, головка спички обкрошилась или шипнула из непослушных рук и завяла.
Анисим опустился рядом с Гришей на колени, не чувствуя обжигающего холода. И вдруг едкая, ни с чем не сравнимая струйка дыма защемила в носу. Анисим жадно втягивал ее носом.
Гриша привстал, потряс коробком, и коробок отозвался одинокой спичкой. Анисим взял коробок из его рук, как самую дорогую и ломкую вещь.
Костер набирал силу, Анисим набил котелок снегом, пристроил его на огонь.
Гриша занялся своим хозяйством, кормил белок, сделал из лапника садок и поставил в него клетку, прикрыл ветками сверху. Анисим готовил ужин. Он сколол с чурки корину и, как на подносе, разложил с одного краю куски отварного глухаря, с другого – взявшегося студнем ленка. Лепешку разломил и положил посередине.
– Стол готов! – позвал он Гришу.
– Папань, белки не едят – отказались. Снег хватают…
– Им бы лыжи, нагуляли бы аппетит… Давай иди, Григорий.
Гриша пришел, подсел к столу и сразу руки греть о кружку.
– Ты чего такой?
– Какой?
– Вроде потерял вчерашний день.
– Была же екала «Три брата»… Вот тут стояла, – неопределенно кивнул Гриша.
– Была и есть, – утвердил Анисим. – С рассветом объявится.
– Они что, живые?
– Вся природа живая, – выплеснул Анисим оденки из кружки и еще налил. – Вот дым мне не нравится. Стелется к земле.
– Ну и пусть себе, все равно в небо уйдет…
– По приметам, так снегу быть. А к чему он нам?
– Ни к чему, – вскинул голову Гриша.
– Ни к чему, – утвердил Анисим. – Это летом охотника каждый кустик пустит переночевать, а зимой кресало держи сухим…
Анисим выпил кружку и опять налил.
– И куда в меня столько вливается… Выкачало потом, вот и жадничаю.
Гриша, как молодой волчонок, рвал глухаря. Съел с розовой прослойкой и кусок ленка. А когда Анисим подал на крышке от котелка каленых орешков, с большим удовольствием загреб горсть.
– Григорий, стельки не собираешься сушить? – напомнил Анисим. – Ноги-то как?
– Нормально. – Гриша покончил с орехами, стянул бродень, вынул травяную стельку. Помял в руке.
– Отсырела, нет?
– Волглая. Но не так чтобы.
– Посуши, посуши. Раскинь на чурбан.
Гриша перевесил через чурку стельку, а голую ступню вытянул к огню, шевеля пальцами. Стелька слегка дымила. Пахнуло слежалым сеном.
– Мотри, Григорий, не вспыхнула бы.
Анисим встал с колодины, наворотил на костер толстые чурки, поплотнее сбил их обухом топора и сел разуваться.
Костер унялся, затаился. И сразу прихлынула тьма и стало холодить Грише пятку. Анисим разулся, не торопясь, раскинул на приготовленные чурки портянки, и, когда костер снова разгорелся, вынул стельки из бродней, и, перебирая в руках, подсушивал.
– Если спроворить еще костер с другого боку валежины? Что ты на это скажешь, Григорий?
– Дров не занимать, вон сколько наполосовали, – посмотрел на кучу чурок Гриша.
– Белок я твоих перенесу вот под эту елку. Костер им без надобности.
– Перенеси. Надо было сразу нам сообразить, – взялся Гриша за бродень.
– Сиди, Григорий, не мочи ноги.
Анисим обулся, повозился с лыжей за колодиной, разгреб снег, пришел, взял две головешки и ими, как пригоршней, захватил угли и понес, головешки во все стороны брызгали красными искрами. Скоро и со спины стало пригревать.
– Папань, я тоже думаю – снег будет.
– Кости подсказывают, что ли?
– Кедровки… Помнишь, сюда шли – как они надрывались. Теперь не слыхать.
– Серьезная примета, – согласился Анисим.
– Интересно, папань, наши чувствуют, что мы возвращаемся? Знаешь, папань, давай договоримся, сразу не показывать белок.
– Только не пойму, к чему это. Чего таиться-то?
– А так. Поманежим.
– Давай, если вытерпишь.
– А вот дед Витоха прибежит, наверное, и скажет: «Ты пошто такой-то разудалый, Анисим Шмолянинов… Пошто лыж-то не несешь?..» – скопировал Гриша деда Витоху.
Анисим захохотал.
– Ну, вылитый дед Витоха, и голос его…
Анисима точила досада. По наметке завтра они должны быть дома, ну, в худшем случае, еще ночь под небом перекоротать, а уж напослезавтра, кровь из носа, а дома надо. Однако выходит, что можно и на пороге очага околеть… Как оно поворачивает. Да и осталась одна спичка. Как получилось, что он так прошляпил.
Он хорошо помнил, как вчера утром достал из-под матицы мешочек, вынул из него заветный коробок со спичками, собираясь отложить из него в свой походный коробок, а походный положил на стол. Он бы вспомнил о спичках, если бы собирались на капкан с дневкой, а то ведь и котелок не брали. И задумка была туда и обратно по-быстрому. Анисим хорошо помнил, как он из полного коробка поджег в печке растопку, а коробок пихнул с краю на каменку. И закрутился: сходил на речку по воду, вскипятил котелок. И перекусывали наскоро, и под руку на столе не попал дежурный коробок с четырьмя спичками. И уж хватился когда… Когда вернулись к зимовью. А ведь могло быть гораздо хуже. Упади горящий коробок на пол…