Затески к дому своему
– Господь милостивый, – перекрестился Анисим и посмотрел на Гришу. – Да ты, сын, никак клюешь? Приваливайся на мешок, – поставил Анисим свой горбовик на колодину под бок Грише.
– Да не сплю я, думаю… Папань, будущим летом свои затески наметим на Шанталык. С собакой пойдем, да, папань?! Если и снег выбухает, ну и что здесь такого, можно и понести собаку, если щенок, верно, папань? И лыжи запасные сработаем, и нарту…
Анисим поднялся с валежины, поправил откатившуюся чурку с огня, накатил новую и подсел к Грише:
– Что-то я, сын, не упомню, чтобы охотники на руках носили своих собак. Если, конечно, собака на своих ногах. Нет, постой, – перебил себя Анисим, – дед Аверьян приносил за пазухой с заимки…
– Ну вот, видишь, – обрадовался Гриша авторитетной поддержке деда Аверьяна, – и я понесу…
Гриша закрыл глаза.
Анисим вспомнил себя на передовой: пушки грохочут, можно сказать, под ухом, а он спит как убитый, и все нипочем. А чем испытывается дух? Да опять человеческой порядочностью. Ослаб духом, кинул весла, пустил на авось и угодил волку в пасть.
Только подумал о волке, как из распадка донесся тоскующий голос волка. «Легок на помине». И кажется, мотив знаком. Анисим вспомнил, когда сегодня выходили из зимовья, волчий след тянулся с реки. Анисим еще хотел поглядеть, да жаль было терять время.
Ветер колыхнул пламя костра, зыбко колыхнулись и тени. И по снегу красным всполоснуло бровку снега. Глянцево засверкал подтаявший снег. Вместе с ветерком прихлынул и тоскующий голос волка. И казалось, что теперь зверь совсем рядом, за темной кромкой от костра. Анисим привстал, переложил поближе ружье и наладился слушать… И не помнил, как сморил его сон.
Проснулся от тревоги. Костер горит. Гриша спокойно посапывает, привалившись на горбовик. За спиной тоже потрескивают дрова. И снег мелкий, редкий, крупенистый сечет дробно чурки. Анисим послушал шум леса. Щемящая беспричинная тревога нарастала.
Анисим осторожно поднялся, чтобы не потревожить Гришу, без всякой надобности поправил костры и никак не мог определить время. Если судить по костру, то, выходит, и задремал всего ничего. Мелкая внутренняя дрожь медленно уходила через руки. Сейчас Анисим походил на большую хищную птицу с растопыренными сильными пальцами над костром. Словно намеревался схватить точившую сине-розовым пламенем чурку.
«Старею, – подумал Анисим, – кровь плохо греет. А ведь как бывало, шинелькой примерзнешь в окопе и спишь за милую душу, а на охоте или на рыбалке костер истлеет, тебя снегом припорошит, только нос живой, а ты и не думал пробуждаться. А вскочил, отряхнулся, прискакнул раз, другой – и опять воспарил… Вон Григорий пускает пузыри», – жгучей нежностью к сыну зашлось сердце. Потрогал ноги у Гриши, теплые, главная забота – не отскочил бы уголек, а то и так фуфайчонки еле на плечах держатся.
Снежная крупа то сыпнет, прокинет солью и перестанет, замрет ненадолго, опять сыпнет – и застит своей непроглядностью и без того смурное небо. Только бы не разошелся снег, постояло бы…
Голос волка настойчиво повторился. Анисим открыл глаза. Ветерок колебал воздух, и уже не один голос подступал. При лунном зыбком свете Анисим увидел, как шел скрадом волк. «А это волчица, – догадался Анисим, – крупная, чувствует запах своего вожака». Она стояла поодаль с поднятой мордой и нюхала воздух. Анисим до боли в пальцах сжал ружье. «К костру не подойдут. Успею выстрелить и перезарядить»… Анисим увидел еще два серых движущихся комка, кажется, на их лыжне стоят. Но от волчицы он не мог отвести глаз. Что-то вдруг заставило волчицу резким прыжком броситься за деревья. Кто мог ее напугать? Анисим приподнялся и недалеко за валежиной глаза в глаза встретился с волком, готовым к стремительному прыжку. Анисим взял волка на прицел. И спустил курок. Перезаряжая ружье, пнул на присмиревшем костре чурку. Сноп искр взметнулся в воздух. И за ними Анисим не видел ничего. Край тучи подрезал бледно-яркий свет луны, тени косо сбежали, и прихлынула со всех сторон вязкая темнота.
– Ты в кого, папань? – запоздало спросил Гриша. Он открыл глаза, посмотрел на отца и тут же снова закрыл, опустив голову на грудь.
Свирепый тоскующий голос послышался теперь уже в отдалении от уступа горы. Луна вывернулась из-за тучи и заполоскала, отбеливая иссиня-бледный снег. Анисим всмотрелся в то место, куда он стрелял. Волк лежал, уткнувшись мордой в снег. Анисим сдвинул на одно ухо шапку, послушал пугающую тишину, подживил костры. Он воткнул топор, встал на лыжи и за хвост приволок волка к костру.
Анисим легко справился с ним, теплым, податливым. Обезжирил шкуру, раскинул на колодину, но тут снова кинуло снежком, и, чтобы не намокала шкура, Анисим убрал ее в мешок, потом только осознал свой выстрел: шкура еще добавит веса к его неподъемной ноше.
Потрескивание костра, неясный тихий шум леса, успокаивая, навевал чуткую сонливость. Тупо и назойливо ныли надерганные за день суставы. Анисим сквозь дрему слышал приближающийся шум дождя, всплеск весел, и вдруг из снежного сумета показался струг, рассекая пенистый снег, подрастал, приближаясь… Анисим до боли в глазах всматривался, кто же это может быть в такую пору? Струг разгребает носом снег и буровит снежную волну. Вот и вышел на прямую и держит курс прямо на костер, где стоит Анисим. На корме маячит знакомая фигура, а не разобрать кто.
Анисим привстал на цыпочки, за стругом хвост тянулся и шевелился. И сам струг припал хищно в снег… И не струг это вовсе… Анисим пытался осенить себя крестным знамением, но не в состоянии поднять руки. Отяжелела, будто гирю стопудовую подвесили. Кто кого одолеет, кто вперед… Анисим успел перекреститься, прежде чем струг коснулся его. И струг, оскалив зубы, стал проваливаться сквозь снег. А потом прохохотал человеческим голосом.
Анисим содрогнулся от хохота, как от раската грома, и проснулся. Ему показалось, кто-то завозился во тьме. Костер увял. Зябко тянуло спину. Анисим поднялся, посмотрел на Гришу, кинул в костер сухих сучьев, сучья потрещали маслом, как на раскаленной сковородке, вспыхнули, откинув темноту за стволы деревьев. Анисим постоял, все еще переживая и разгадывая сон. Гриша спал, отсвет костра плясал на его лице, а он безмятежно и радостно улыбался. Анисим накатил на один костер чурку, на другой и все никак не мог отделаться от предчувствия, что они не одни тут. Кто-то еще есть, невидимый и непрошеный. Ни звезд, ни луны, но по тому, как ложился отсвет на снег от костра, Анисим определил, что скоро рассвет. Да и по дровам было видно, сколько их ушло, дотлевала ночь. Анисим еще постоял над Гришей, не решаясь его будить. Навесил на таганок котелок на чай. Котелок нагрелся и тоненько запел, Анисим заглянул в него, добавил кусок пухлого чистого снега, и котелок заскворчал.
– На чужое урчит, – поднявшись с валежины, сказал Гриша. – С добрым утром, папань…
– Неплохое утро и тебя с тем же, с добрым, – ответил Анисим, отлил из котелка в кружку на умывание, заправил котелок травкой.
– Папань, ты кого промышлял? – осматривая колодину, спросил Гриша. – Похоже, волка… Чего ж не разбудил?
– Не хотел сон тебе ломать.
Гриша нагреб из мешка в карман орехов и пошел по опорошенному следу под ель кормить белок, раздвинул ветки, но белки и не шелохнулись. Гриша подумал – выпустил отец, но поднял клетку на свет костра, увидел: зверьки, сунув головы в мох, укрылись пушистыми хвостами, как одеялами, и не подавали признаков жизни. «Окоченели?» – Гриша просунул руку в дверку и подергал одну за хвост, она погребла лапками, зарываясь в мох.
– Спите, спите… – Гриша поставил на место клетку. Вернулся к костру.
– Умываться будешь? – спросил Анисим.
Гриша втянул в плечи голову.
– Разве один глаз…
Анисим сливал из котелка Грише на руки теплую воду. Гриша опускал из ладоней воду, прикладывал к глазам мокрые пальцы.
– Ну и ладно… а то сороки унесут. – Анисим подал рушник, Гриша промокнул глаза и полил отцу… Они сели завтракать, Анисим прихлебнул из своей кружки.