В Милуоки в стикбол не играют

 
Капитан «ЛСД»
Все расположение со стороны преподавателей Зака, которого мне удалось добиться утром, исчезло по мере того, как наступил день. Готовые помочь, улыбающиеся лица, которые с таким энтузиазмом приветствовали меня ранее в этот день, становились недовольными и смущенными при упоминании о Валенсии Джонс. Даже профессор Пьютер, мой критик и поклонник, утратил восторг от пребывания в моей компании. Некоторые преподаватели утверждали, что ничего не изменилось, просто сейчас они заняты. Другие даже говорили, что не знают, кто такая Валенсия Джонс. Честные же объяснили, что их предупредили не обсуждать это дело.
– Послушайте, мистер Клейн, – сказал один из них, – здесь вам не настоящий мир. Наши профессиональные судьбы вершатся тайным, неправедным судом. Мы больше времени тратим на то, чтобы понять, кому целовать задницу и как ее целовать, чем на то, чтобы опубликовать свои работы. Мы в полной зависимости от нашего председателя, декана, проректора. Боже, здесь у нас самый настоящий феодализм. И когда нас о чем-то предупреждают, мы относимся к этому со всей серьезностью.
– Черт побери, но ведь пропал мой племянник
– Я бы хотел помочь, – ответил тот, – но мне ничего не известно.
– Я мог хотя бы взять список группы Зака и выяснить, не был ли он знаком с Валенсией Джонс.
– Пожалуйста, мистер Клейн, берите список. Мои вам наилучшие пожелания. И тогда это уже будет головная боль администрации, а не моя.
– Спасибо. – Я чуть сильнее, чем следовало, похлопал его по спине. – Надеюсь, ты получишь пенсию до того, как тебя зачислят на ставку, трусливый сукин сын. Хорошего дня.
Я прикинул, что сначала поговорю с соседями Зака, прежде чем займусь администрацией. Я был уверен, что они окажутся более общительными. Я ошибся. Соседи Китти Дженовезе и те помогли ей больше [9]. По меньшей мере двое из живущих рядом с Заком захлопнули передо мной дверь, прежде чем я успел договорить имя Валенсии Джона. Третий умник, пожелавший повторить данную процедуру и живший в соседней с Заком комнате, оказался не слишком проворен. Мне показалось, чтоон сейчас наложит в штаны, когда я ворвался к нему в комнату.
– Я позову охрану кампуса! – пискнул он, пытаясь найти в сумке с книгами баллончик с перцовым спреем. – Я применю это! Применю!
– Спокойно, – сказал я, заметив на стенах постеры с портретами Раша Лимбау и сенатора Джо Маккарти. – Питаешь слабость к лысеющим, жирным белым мужчинам?
Чувством юмора этот щенок не обладал и пустил-таки в меня струю из баллончика, но так трясся при этом, что промахнулся. Я не стал ждать второй попытки и выбил баллончик у него из рук. Поперхнувшись воздухом, насыщенным перцем, и со слезящимися глазами я просто ушел. Все равно никакого проку, думал я, пытаться урезонить восемнадцатилетнего юнца, чьи политические пристрастия простираются правее взглядов Дракулы. Глаза я промыл в фонтанчике в вестибюле спального корпуса.
– Сэр, – услышал я мужской голос, – медленно заложите руки за голову, встаньте на колени и лягте на живот.
– Маленький негодяй! – громко прошептал я.
– Быстро! – потребовал голос.
– Да, офицер. – Не нужно было обладать даром ясновидения, чтобы догадаться – на меня направлен пистолет – девятимиллиметровый или 38-го калибра. Не успела моя щека коснуться холодной плитки пола, как сильные руки надели на меня наручники. Те же руки поставили меня на ноги и подтолкнули вперед.
– Вы имеете право хранить молчание… – начал он.
– Вообще-то, – поправил я, – это неправда. Я имею право не обвинять себя. Разница очень тонкая, но…
Он толкнул меня чуть сильнее. Макклу меня предостерегал: никогда не сбивайся в разговорах с копами на сарказм, это гарантированно выводит их из себя.
Конечно, он прав, но бывают случаи, когда очень трудно придерживаться благоразумной линии поведения.
– Вы имеете право на адвоката, – продолжал бубнить он. – Если вы не можете позволить себе адвоката, суд предоставит вам его бесплатно. Вы уяснили эти права?
– Je ne parte pas Anglais [10], – выдал я ему из Бойера с легким намеком на Мориса Шевалье. Внезапно я зарылся лицом в грязный снег.
– Забавно, – сказал коп, – насколько наручники заставляют человека терять равновесие.
Макклу никогда и словом не обмолвился о том, чтобы не говорить по-французски. Видимо, это тоже не приветствовалось представителями правоохранительных органов.
Камеру предварительного заключения в участке Риверсборо, конечно, нельзя было сравнить с таковой в тюрьмах «Томбс» или «Райкерс-Айленд», но и на номер-люкс в «Вальдорфе» она не тянула.
Можно было бы сравнить ее с комнатой в Баухаусе, но трудно представить, что сказала бы эта школа о восхитительном застарелом запахе мочи. Заводить знакомства в камере мне не хотелось. Парень лет двадцати с чем-то сидел в углу, водя перед лицом ладонью и глядя на свет сквозь растопыренные пальцы. Я подумал, что он или аутист, или накачан наркотиками, или то и другое вместе. Когда же парень закричал: «Пригнись! Идет красный меченый атом, приятель», – я понял, что он перебрал наркотиков.
Подыгрывая, я плюхнулся на пол.
– Спасибо, дружище. «Изотоп»? – спросил я, на ответ не рассчитывая.
– Потрясающая вещь, брат. Потрясающая.
Прежде чем я успел продолжить расспросы, он опять начал помахивать рукой. Я расслабился, зная, что сокамерник предупредит меня о надвигающихся красных меченых атомах.
– Так, – проговорил жирный коп, вставляя в замок ключ, – кто тут из вас французский легионер?
– C'est moi! – Вскочив, я отсалютовал ему.
– Ты отсюда выходишь, легионер.
– Но я не воспользовался своим правом на телефонный звонок, – запротестовал я.
– Быстро ты научился английскому. Слушай, умник, на улице тебя ждут два охранника с кампуса, чтобы сопроводить на встречу.
– У меня не запланировано никаких встреч.
– Запланировано, если хочешь отсюда выйти. – Он улыбнулся. – Или останешься здесь в компании с Капитаном «ЛСД».
Я посмотрел в угол и повернулся к своему тюремщику.
– Давайте поедем на эту встречу. Не стоит заставлять ждать своих поклонников.
Охранники были типичными младшими чинами, которые жаждали стать копами и лезли в бутылку по любому поводу. Они полностью проигнорировали меня, особенно когда я осмелился спросить, куда мы едем. Однако, когда я упомянул Валенсию Джонс, они предложили мне расслабиться и заткнуться или отправляться назад в тюрьму. Я выбрал первое.
Мы припарковались рядом с генераторной станцией колледжа и предприняли продолжительную экскурсию по сети подземных переходов кампуса. Я был рад, что мои сопровождающие знали, куда идти, потому что я-то точно не имел об этом ни малейшего представления. Как только мы попали в этот лабиринт, все туннели стали казаться мне на одно лицо. Я спросил у своих спутников, почему нет никаких указателей. Мне ответили, что кража указателей – традиционная часть злых шуток над всеми новыми студентами и студентками. Знаки развешивают в последнюю неделю августа. К концу первой недели сентября они уже исчезают. Было очевидно, что мои «шестерки» просто ненавидели студентов, крадущих указатели. Гораздо больше они предпочитали мерзавцев с перцовыми баллончиками.
Когда мы наконец вынырнули на поверхность, то оказались в большой приемной. Стены были покрыты рельефными ореховыми панелями, а панели – портретами неулыбчивых мужчин. В помещении стояло несколько зеленых кожаных диванчиков. Меня подвели к женщине с серебристыми волосами, которая восседала за резным дубовым столом, дуб проморили, чтобы он сочетался со стенами. Женщина была красивая, за пятьдесят пять. Улыбалась она приятно, однако что-то в чертах ее лица сказало мне, что шутить с ней не стоило.
– Благодарю вас, господа, – отпустила она мой эскорт. – Здесь мы уже сами справимся с мистером Клейном. Не так ли, мистер Клейн?