Пока подружка в коме

Подъемник дернулся, закачалось кресло; наверху забурчали моторы. Карен, словно действительно впав в транс, продолжала говорить:
— Еще я на этой неделе видела — там, в будущем — какие-то аппараты… ну, в общем, они не понятно как связаны с деньгами. А люди, они все казались более… более электронными, что ли. Хотя в основном они делали что обычно, ну, машины заправляли, как теперь, и… и… черт, даже не верится: я видела будущее, а кажется, что вот оно, здесь, сейчас. Даже сразу и не скажешь, чем все отличалось. Люди стали лучше выглядеть. Похудели, что ли? Или одеты получше? Или просто в форме — как те, кто бегает по утрам?
— Ну, и?…
— Ладно, ты прав. Мелочей я кучу запомнила. Есть и плохие новости. Знаешь, как «У меня для вас две новости, хорошая и плохая»? — Помолчав, она сказала: — Там, в будущем, — темно. — Опять молчание; Карен кусает губы. — Вот этого я теперь и боюсь.
— В каком смысле — темно?
В тот вечер на мне были только джинсы, без теплого белья. Я поежился.
— Ричард, будущее — не такое уж хорошее место. Не знаю, как это объяснить. Оно — жестокое, что ли? Я сегодня ночью это увидела. Мы все были там. Я видела нас… нет, нас не мучили, не пытали, мы все были живы, и все… все стали старше… средних лет или что-то вроде того, но… «смысл» исчез. А мы этого даже не заметили. Мы сами стали бессмысленными.
— Что ты имеешь в виду? Бессмысленные — это как?
— Ну смотри: жизнь нам вроде и не кажется пустой или тяжелой, но это только если смотреть на самих себя со стороны. А потом я стала искать других людей, чтобы посмотреть, сравнить, живут они так же или нет, но больше там никого не было. Все куда-то делись. Остались только мы — живущие лишенной смысла жизнью. Тогда я внимательно присмотрелась к нам — к Пэм, Гамильтону, к тебе, Лайнусу, Венди, — и все бы ничего, вот только глаза у вас были пустые, бездушные… знаешь, как у лосося на пристани: лежит, один глаз в доску уткнулся, а другой прямо в небо уставился. Только… наверное, хватит уже.
— Нет-нет, говори!
— Я хотела помочь. Но, понимаешь, Ричард, я ведь не знаю, как спасать в такой ситуации, как вернуть человеку душу. И я так ничего и не придумала. Я единственная понимала, что мы потеряли, чего лишились, но что делать — я понятия не имела.
Было ощущение, что Карен вот-вот заплачет. Я сидел молча, не знал, что сказать, лишь обнял ее. Под нами, чуть левее, я разглядел в темноте собравшихся возле подъемника лыжников; они стояли, задрав головы кверху, и передавали друг другу фляжки со спиртным, время от времени подбадривая зависших криками.
Карен встрепенулась и сказала:
— Вспомнила! Там еще Джаред был! Ну, в моем вчерашнем видении. Да-да, был. Тогда, наверное, это даже не видение из будущего, а какое-то… даже не знаю… предупреждение, что-то вроде пародии на рождественское гадание.
— Ну, может быть. — Честно говоря, вспоминать о Джареде именно сейчас у меня не было никакого желания, но я сдержался и промолчал.
Неожиданно подъемник дернулся, протащил нас на несколько футов вперед и снова замер. Погасли и замигавшие было фонари. Мир опять стал черной стылой неподвижностью.
— Ричард, знаешь?…
— Что?
— Да нет, ничего. — Карен взяла себя в руки и решительно сказала: — Не обращай внимания, Беб. Я уже сама устала, рассказывая об этом. Только… — Она сунула руку в карман куртки. — Вот, держи. Я хочу, чтобы этот конверт побыл у тебя. Только не открывай, договорились? Просто пусть он будет у тебя — сегодня. А завтра я его заберу.
— Ну?… — Я взял у нее заклеенный конверт, на котором фломастером было выведено «Ричард» — тем самым бесившим меня девчоночьим, кругленьким, с бесчисленными завитушечками почерком, из-за которого мы за месяц примерно до того здорово поцапались. Я, понимаешь ли, решил выяснить, почему это она не может писать «нормально». Идиот!
Карен заметила, что я смотрю на надпись.
— Ну что, отважный нонконформист, на этот раз достаточно нормально! 
Я запихнул конверт во внутренний карман куртки, и тут наш подъемник опять дернуло вперед.
— Завтра отдашь обратно, и без лишних вопросов. Запомнил?
— Есть! Договорились, — сказал я и поцеловал ее.
Подъемник с резким рывком заработал. От неожиданности Карен уронила свои сигареты и выругалась. А в следующую секунду склон залил электрический свет. Энергии у огромных ГЭС в Британской Колумбии было хоть отбавляй. Лыжники под нами встретили свет радостными воплями, словно благодаря кого-то за его появление; наше время кончилось.
— Смотри, вон Венди и Пэм! — воскликнула Карен.
Я чуть не оглох, пока она во весь голос договаривалась с Венди встретиться через полчаса у «Гроуз-Неста» и умоляла Пэм подобрать ее сигареты, оставшиеся уже далеко позади.
Близость наша урезалась почти до прежнего уровня, и мы бодро поплыли над склоном под звуки голоса Карен, вслух обдумывавшей планы на оставшуюся часть вечера.
— Смотри-смотри! Вон там — Донна Килбрук. Эй! Эй!
Я думал о Джареде.
Он был нашим общим другом, а для меня, пожалуй, лучшим другом — в детстве. В старших классах мы как-то разошлись, такое часто бывает с теми, чья дружба завязалась в совсем юном возрасте. Он добился больших успехов в футболе, и постепенно у нас оставалось все меньше общего. А еще он был жутким бабником. Девчонки на него так и вешались, а он и рад был под это дело подставиться. И насколько явно он входил в круг везунчиков, любимчиков судьбы, настолько же очевидно я вставал на неверный путь неудачника по жизни. Нет, мы по-прежнему отлично ладили, но уютно я с ним себя чувствовал только где-нибудь дома, подальше от школы с ее обязательными для того, кто хочет добиться всеобщего признания, ритуалами поведения. Джаред с родителями жил недалеко: за углом, на Сент-Джеймс-плейс. Однажды в жаркий день, во время игры с Хэндсвортской школой, Джаред вырубился начисто, и его отвезли в больницу Лайонс Гейт. Через неделю он остался без своей шикарной светлой шевелюры, через два месяца весил меньше, чем огородное пугало, а через три… его не стало.
Очухались ли мы от этой потери? Не уверен, что полностью. Хуже всего для меня оказалось то, что я вроде как числился «официальным другом» Джареда, так что на меня излили немалую долю особых, персональных соболезнований. Все девчонки, вздыхавшие до того по Джареду, перекинулись на меня, его сексуальная энергия еще долго витала в воздухе. Другое дело, что я вовсе не собирался пользоваться этим и уж тем более начинать жить его разгульной жизнью. Пришлось разыгрывать из себя стоика, хотя на самом деле я злился, боялся, а еще мне было грустно. Джаред ведь действительно думал, что мы — лучшие друзья, хотя на самом деле пути наши давно разошлись. Я нашел себе других друзей и чувствовал себя виноватым, вроде как предателем. Весь следующий год мы не говорили о Джареде, стараясь делать вид, что ничего не случилось, что все идет по плану, хотя это было далеко не так.
 
3. То, что спит, еще живо
Спускаясь с горы в вагончике канатной дороги, я молчал; Карен о чем-то болтала с Венди и Пэм. Связанные вместе, наши лыжи тихонько позвякивали. Мы с Карен очень изменились с тех пор, как этот же подъемник доставил нас на гору несколько часов назад. Когда вагончик, покачиваясь, прошел мимо центральной опоры, мы увидели лежавший далеко под нами Ванкувер, в который вот-вот должен был войти 1980 год, войти и занять наше юное, хрупкое, словно стеклянное литье, королевство. Мы пытались высмотреть наши дома, что мерцали по ту сторону реки Капилано, в глубине нашего образцового, ухоженного до стерильности пригорода.
Посмотрев прямо вниз, на сугробы и продирающиеся сквозь снег гранитные глыбы, я почувствовал себя чужим в этом мире. Мне почему-то подумалось, что я, наверное, родом с какой-то другой планеты, а на Землю свалился с неба, как метеорит. То есть я здесь не родился, а совершил вынужденную посадку. Ба-бах! И вот, угораздило же, пришлось обосноваться на Земле навеки. Когда вагончик, набирая скорость, заскользил вниз, новички и те, кто пользовался канатной дорогой нечасто, завизжали и заверещали от страха. Я посмотрел на Карен: она сидела, опершись подбородком о лыжные палки, — какая-то особенно красивая. Так выглядят люди, уверенные в том, что ими восхищаются, их обожают.