Вчера

- Возьми его за рубь сорок, еще ни кола не вбил в хозяйство, а плетень разметал. - Отец схватил меня сзади поперек, поднял на руки и прижался усами к щеке. - Сынок, сынок, тесен, что ли, тебе двор-то? Смотри, Касьян, на этого анику-воина. 
- Смотрю, Ваня, смотрю. Говорил ты, будто Андрюшку немочь доконала, а он из плетня дров нарубил целый воз. Видно, для мужчины лучшее лекарство оружие, борьба, - сказал человек. - Ты меня, парень, не узнаешь, что ли? 
Я узнал того самого Касьяна, который однажды жарким летом явился перед нами, ребятишками, прямо из черного бесновато крутившегося вихря. Тогда он ночевал у нас, и я спал на его руке. Несомненно, Касьян приходил несколько месяцев назад под видом нищего, и это ему сказал дедушка обо мне, рассеяв его опасения: парень молчун. 
- Узнаешь? - повторил Касьян. 
- Мало ли что знаю я, да болтать-то не пристало об этом. 
- Ого! Да тебя здорово вышколили каратели. 
- Мальчишка хлебнул столько горя, что на троих больших хватило бы с избытком, - сказал Васька Догони Ветер серьезно, с грустью поглядывая на меня. - Не говорил целый месяц, бестолково слонялся, как овца круговая. Ничего не помнил. А сейчас-то помнишь? 
- Что нужно, помню, дядя Вася. 
Отец и вышедший из дома рабочий сняли с тарантаса и понесли в амбар какую-то машину с хоботом и колесиками под брезентом. 
- Что это, а? - спросил я Касьяна. 
Он погладил меня по голове и, улыбаясь прищуренными в припухших веках глазами, сказал: 
- А это, милый, то, отчего плохо будет твоим карателям. Пулеметом называется. Раздобудь мы его пораньше, дедушка бы твой был среди нас... Он бы не дал тебе плетни-то портить... Отнеси пока шашку на место. Нехорошо брать чужое оружие. 
С этого дня я не отходил от рабочих, возившихся с пулеметом в амбаре. Сначала они отгоняли меня, а потом один сказал: 
- Пусть учится, авось пригодится. На врагов у малого злости через край, а зубов-то нет, укусить-то нечем. 
Учись, Андрей, пулемет - кусачка серьезная. Не одна вражья башка поклонится ему до сырой земли. 
Жизнь моя наполнилась заботой, и я настолько повзрослел за несколько дней, что минувшее лето с налетами карателей, с порками, убийствами, казалось, отошло в недосягаемые дали детства. Каждый вечер я вместе с рабочпмп тащил пулемет в овраг за селом, мы выпускали по щиту пяток пуль, потом возвращались и протирали ствол. Запах пороха, масел и металла до того нравился мне, что я намеренно не отмывал дочиста свои руки. 
Одно тревожило меня, это мать - ее печальный пристальный взгляд наводил меня на мысль, что не нынчезавтра она положит конец моей новой жпзнп. Но мать пока молчала, все строже поджимая своп обветренные губы. Когда она, взглянув на меня, переводила взгляд исподлобья на отца, в карих с грустинкой глазах ее вспыхивала такая тревога, что отец хмурился, начинал покряхтывать, нагнув голову. Тогда на худощавом лице его вспухали желваки. 
Солнечным, по-осеннему прохладным днем мы с матерью и отцом поехали в луга за коноплей, мокшей в озерце. Я правил Старшиной не оглядываясь, и мне было радостно оттого, что мать и отец поют позади меня на телеге: 
Сидел Ваня на диване, 
Пил вишневку. 
Изумрудная отава осеннего подгона окаймляла черную воду озерца. Пока родители багром вытаскивали из озера снопы конопли, я срезал в кустах краснотала хворостинки, чтобы сплести дома шабалу. 
- Знаешь что, Анисья, - заговорил отец, вытащив багром из озерка последний сноп конопли, - ты не тревожься за Андрюшку. От себя я не отпущу его. Со мной ему безопаснее. Да и ты с Тимкой поостерегись в эти дни. 
Драка вот-вот начнется. 
- Эх, Ваня, Ваня. Мало ли он перенес? А ты опять его в переплет суешь. Разве он человек в своп годы-то? 
Ягненок глупенький. 
- Ничего, при мне он быстро волком станет, - твердо сказал отец. - Если зайца бить по зубам, у него волчьи зубы отрастут. 
Я вышел из кустов, улыбаясь от счастья. 
- Мамка, хочешь, я ночью в баню сбегаю, принесу листья от веника, а? Могу один кромешной тьмой на гумно сходить. 
Отец обнял меня и мать, прижал к себе. 
- А ты, Анисья, толковала, что Андрюшка маленький. Нынче они, дети-то, оторви да выбрось. И разум у них пояснее, чем у иного дядьки. Тележным скрипом их не застращаешь. Ухачи! 
Теперь в нашем доме редко закрывались двери: приходили связные с донесениями от командиров отрядов соседних сел. Касьян, рабочий из депо и отец выслушивали их, давали указания, и связные отправлялись в свои села. 
одни пешком, другие на конях. Я догадывался, что две волости готовятся к восстанию и ждут сигнала. 
Осенними ночами, когда выл степной ветер, хлеща по окнам холодным мрачновато-ртутного блеска дождем, при свете сальной плошки заседал штаб в нашей избе. 
Я смотрел с полатей на красный огонек, поклявшись не спать до утра, но глаза слипались, голова никла к подушке. Временами я стряхивал дрему, видел все тот же огонек в плошке, лица Касьяна и отца, слышал тихий разговор. 
- Они тоже готовятся к схватке. И выходит: кто кого? - сказал Касьян. И в Петрограде так и по всей России так: мы готовимся, и они готовятся. 
- Гром не за горами, - сказал отец. - Первыми начать - прямой расчет. 
Второй раз я проснулся от той невыразимой тревоги, которая охватывает человека, когда поблизости оказываются чужие. Я вскочил, ударившись головой о потолок. 
Среди горницы стоял чужой, со связанными назади руками. Теперь на столе горели три плошки, и их колеблющийся свет обливал синий сюртук с двумя рядами пуговиц, смуглое молодое лицо чужого. Он был без фуражки, и я хорошо разглядел продолговатую, с редкими белесыми волосами голову. 
Матрос Терехов, в брезентовом плаще, неторопливо курил, пуская дым из ноздрей на свои светлые усы. 
- Целый день мок я под дождем в лесочке около усадьбы, ждал, когда выйдет хоть захудалый господин, - рассказывал Терехов, - к вечеру эта шаланда тянет с ружьишком в мою рощу. Увидал ворон - пук-пук! 
Тут я сзади калмыцкую смерть устроил ему: сжал под челюстями, он и рухнул под ноги. Заткнул рот, связал руки и айда в лощинку. Там коняга пасся мой. Ну вот и все. 
- да, это все, - сказал чужой, - больше вам ничего от меня не узнать. Хамъе! 
- Эх, а еще образованный господин, как тебя? Студент или гимназист? сказал Касьян. 
- Да это сынок помещика Чернышева Петра Ивановича, - сказал отец. Садись, Виктор Петрович, не бойся. Зла мы тебе не желаем. - Тут голос отца зазвучал низко, горячо. - Как Шахобалов и ваш папаша, делать не будем: не вырежем тебе язык, не сдавим железным обручем голову. Скажи нам: как ты попал к Шахобалову? 
- С ворами я не разговариваю. 
Отец постучал черным ногтем по столу, пошептался с Касьяном. 
- Что ж, твоя воля, Виктор Петрович. Хочешь умереть, помирай. Терехов, выведи его за... 
- Скажу! - Чужой плакал, и слезы кропили его грудь. - Развяжите руки. 
Он долго растирал тонкими пальцами свои узкие запястья, давясь слезами. 
- Зачем вам моя жизнь? Отпустите, даю вам честное слово купца, я вам завтра же вышлю большой выкуп. 
Отец любит, и за меня отдаст все! Вы понимаете, я один сын у него. 
- Встань! - вдруг приглушенно, властно приказал отец. - Отвечай, а ты, Касьян, записывай. За вранье - пуля в лоб. 
И студент рассказал: съехались в степное имение помещика Шахобалова почти со всего уезда, карательный отряд удвоился. 
- Ждут они нас? - спросил Касьян. 
- Большевиков, что ли? Нет, вас никто не боится. 
Шахобалов так и сказал: "Льют дожди, никто не придет сюда. Большевиков вместе с Лениным - горстка, а за нас семь казачьих войск. Установится погода, проедем еще разок по деревням, отпорем каждого пятого, присмиреют". 
- Это хорошо, что нас не ждут, - сказал отец, - значит, свалимся как снег на голову. 
Студента отвели в острог - бывшую пивную лавку, в которой третьи сутки сидел синегубый Боженов, захваченный конным разъездом в степи.