Древо жизни. Книга 1

Как-то раз он взял снятое им с прибора увеличительное стекло и внимательно осмотрел поверхность деревянной скульптуры. На покрытой тонким прозрачным лаком древесине выделялись мельчайшие неровности. Эти неровности, отражая падающий на дерево свет, создавали эффект живого. Пожалуй, ни один скульптор и ни один живописец Земли не мог сравниться мастерством и силой восприятия с элианами. Но среди элиан не было ни Пушкина, ни Байрона, ни Рабле, ни Толстого. Не было и Гомера, хотя древние, довольно поэтические сказания передавались из поколения в поколение. Музыка была представлена в песнях и в сопровождении к танцам. Крупных музыкальных произведений психологического и нравственного характера не существовало.
Эрик как-то попытался перевести на элианский язык Пушкина с тайной надеждой, что это послужит импульсом к развитию поэзии и языка.
Я вас любил, любовь ещё, быть может,
В моей груди угасла не совсем…
Элиане вежливо выслушали, но, кроме удивления, не выразили никаких эмоций.
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
Единственный вопрос, который задали ему слушатели, был: «Поженились ли герои данного произведения?»
Растерявшись, Эрик не знал, что ответить. Путано объяснил, как мог, чувства поэта, но по всему было видно, что слушатели его просто не понимали. Не больший успех имел Шекспир. Страдания Ромео не вызвали понимания слушателей, а страсть ревнивого мавра показалась им отвратительной. В общем, эти литературные вечера не имели никакого успеха. Эрик вскоре заметил, что элиане воспринимают их, как некую причуду их руководителя. Вежливо слушают, но по всему видно, что им скучно и непонятно. Эрик вынужден был прекратить свои попытки. Его это сильно огорчило, ибо он понимал, что без развития языка и литературы не могут развиваться и другие отрасли знания, в том числе и технические. Эта зависимость неуловима на первый взгляд. Но она есть, и игнорирование её приводит подчас к самым неожиданным результатам. Литература – отражение социального состояния общества. Но это отражение будоражит общество, стимулирует его социальное развитие, что, в свою очередь, оказывает влияние на развитие науки и техники. Последнее создаёт новые социальные условия, которые находят отражение в литературе. Возникает замкнутый круг, вернее, восходящая спираль, по которой общество идёт вверх в своём развитии. Идёт, испытывая сомнения, боль…
Боль… В этом что-то есть, – подумал он. Организм не может существовать без боли. Боль – это сигнал о неисправности. Не будет боли – болезнь зайдёт слишком далеко и организм неизбежно погибнет. Боль указывает на место повреждения, сигнализирует о процессе развития болезни, тем самым помогая ему принять соответствующие меры против болезни. Боль спасает организм от смерти и загнивания.
А не является ли литература таким же отражением боли общества, сигнализирующей о социальном неблагополучии и, так же, как боль в организме, спасающей общество от загнивания и гибели? Литература, если это настоящая литература, а не маргарино-паточная похлёбка словоблудия, – это боль общества, отражение его неудовлетворённости и поиска истины, подчас мучительного и противоречивого, с присущими ему открытиями и заблуждениями… И именно этой боли и этого поиска панически боятся все те, кому выгоден социальный застой общества, апатия населения, превращение граждан в обывателей с комплексом «маленького человека». Где наказанием, где угрозой, где запретом, а где и поощрением, эти люди превращают литературу в гигантский механизм социальной мастурбации, не стесняясь выдавать эту мастурбацию за новое прогрессивное течение.
Превращая литературу в служанку власти или веры, общество погружается в наркотический сон, в котором реальность вытесняется грёзами. Пробуждение после такого сна тяжело и мучительно.
У элиан нет и не могло быть литературы, понял, наконец, Эрик. Это общество никогда не испытывало социальной боли, неудовлетворённой страсти, неисполненных желаний. Достигнув личного счастья, гармонии с природой, того, что земному человеку ещё предстоит достигнуть, они фактически остановились в своём развитии. В том смысле, как это понимаю я, человек Земли. Развитие идёт, но оно идёт по пути развития личных качеств, и это развитие ещё более усиливает создавшуюся гармонию, делая её ещё более прочной и стабильной. Они так и останутся наедине со своим счастьем. Но не подобно ли это счастье счастью амёбы в питательном бульоне? Или, скорее, экзотического цветка, выращенного заботливым садовником?
Что же такое – счастье? Борьба, как утверждал пленный пришелец? Счастье волка, сомкнувшего челюсти на горле жертвы? Бесконечный бег за горизонтом будущего? Ради счастья будущих поколений. Каких поколений? Это тех, сегодняшних половых клеток, которые путём случайного слияния создадут будущие народы планеты? А ты, человек, живущий сегодня, имеешь ли ты право на своё счастье? Я, человек, не знаю, что такое счастье. И есть ли оно? Есть ли абсолютное счастье, к которому надо стремиться? Или счастье у каждого своё? Счастье ребёнка, счастье матери, счастье учёного, доказавшего истину, счастье спекулянта, провернувшего удачную операцию, счастье палача, счастье жертвы, счастье безумца? Ведь и безумец по-своему счастлив. Может быть, счастье в нас самих? Какие мы – такое и счастье? Каждый достоин своего счастья? Каждому – своё? Не этот ли лозунг был написан на воротах фашистских концлагерей?
Римский диктатор Сулла любил называть себя Счастливым. Но его счастье – несчастье римлян. Возможно ли счастье для всех? А если все будут счастливы, то не прекратится ли тогда движение? Не скажет ли человечество: «Остановись, мгновенье, – ты прекрасно!» И не ждёт ли этого момента хитрый Дьявол, чтобы увлечь человечество, подобно Фаусту, в преисподнюю? Преисподнюю застоя и бездействия. Не является ли элианский рай этим адом? Рай? Так же, как и счастье, он рисуется по-разному. Измождённый непосильным трудом раб Римской империи представлял его как постоянный отдых от труда, как вечное безделье. Темпераментный мусульманин представлял его роскошным гаремом, глубокомысленный индус – вечным превращением, а здравомыслящий грек – царством вечных теней, вечно голодный охотник – полями обильной охоты. И опять у каждого – своё! А где же общее? Где то общее, которое будет понято и приемлемо для всех? Не затащит христианин мусульманина в рай христианский, а мусульманин – христианина в свой. А коль будут упорствовать в своём рвении, то перережут друг другу глотки и оба попадут в ад!
В который уже раз Эрик почувствовал присутствие в себе Сергея. На этот раз Сергей заговорил в нем в полный голос. Эрик не прерывал его, слушал, сознавая справедливость доводов своего второго «Я». Но одно дело – сознавать, другое – принимать. А этого Эрик сделать уже не мог.
– Ну, хватит, замолчи! – сказал он ему.
Сергей замолчал. Замолчал, но не ушёл. Он был в нем, где-то внутри, ворочался, как страдающий бессонницей человек, вызывая раздражение уже одним своим присутствием. Сергей не был совестью Эрика. Это было бы слишком просто. Эрик не совершил ничего такого, что бы нанесло ущерб его совести. Сергей просто напоминал ему, напоминал о том, что в нынешнем положении не играло никакой роли. Что связывало его с Землёй, кроме воспоминаний? Эрик вдруг почувствовал, что на этот раз он не прав. Разве он, Эрик, спас элиан? Нет, спас Сергей, а Эрик пришёл позже! Именно его земная сущность, его память! Через эту земную сущность Земля протянула руку помощи Элии. Кто же он, Эрик? Узурпатор, воспользовавшийся чужим трудом и заслугами, или только внешняя оболочка земного Сергея, более понятная элианам, а следовательно, более полезная для Сергея в его деятельности на этой планете?
– Наконец-то ты меня понял! – послышался явственно голос Сергея.
– Значит, ты меня не осуждаешь?