Семь лепестков

Антон опять уменьшил громкость — и в уши сразу ворвалась музыка из большого аудиоцентра, стоявшего где-то в углу комнаты. Песни Антон не знал, но похоже было на столетней давности диско… тех времен, когда он еще толком и не родился.
Поручик танцевал с Лерой, раскрасневшейся от водки и, видимо, напрочь забывшей о своих феминистких идеях, которые она так горячо отстаивала вчера. Все остальные галдели что-то свое, уже не слушая друг друга. Только Женя по-прежнему задумчиво стояла в стороне.
— У тебя отличный дом! — крикнула Лера Белову.
— Скажи спасибо Альперовичу! Его находка! — ответил он.
— А почему сам не взял? — спросил Альперовича Роман
— Зачем мне? — ответил тот, — у меня нет гигантомании. Мне бы чего поменьше.
— Восемнадцатый век, не хуй собачий! Красота! — кричал Белов, — главное — подоконники широкие.
Да, Антон его понимал. Дом даже ему понравился с первого взгляда. Снаружи он выглядел как самая обыкновенная помещичья усадьба, но изнутри представлял собой причудливый лабиринт, наполненный, вероятно, скрытым эзотерическим смыслом. Помещик-масон, построивший его в начале прошлого века, спланировал усадьбу в согласии со своими представлениями о гармонии. С последовательностью безумца он расположил комнаты в соответствии с неким символически-осмысленным планом. Сегодня уже нельзя было понять, что он имел в виду, но, казалось, стены еще хранили память о благих намерениях вольных каменщиков, руководивших крепостными строителями. Специфические нужды райотдела ОГПУ, располагавшемся в доме после революции, тоже наложили на планировку свой отпечаток. Оба крыла здания были перестроены в стиле обычных советских учереждений: коридоры и кабинеты с двух сторон. Возможно, подумал Антон, в этом тоже была своя эзотерика — но сегодня она забыта основательней, чем масонство.
Большевики не тронули только центральную залу и семь комнат, выходящих в нее. Неизвестно, для каких целей эти комнаты планировались изначально, но Владимир без особого стеснения разместил в них спальни, а залу превратил в столовую. Антону досталась комната на втором этаже — что его вполне устраивало.
Со своего наблюдательного пункта Антон пытался почувствовать скрытую гармонию семи комнат — безо всякого, впрочем, успеха. Почему так? Одни вещи легко цепляются одна за другую, словно части паззла, а другие, как не бейся, не укладываются. Что бы, интересно, сказал об этом дон Хуан?
Кассета кончилась, и пока Антон переворачивал ее, он успел услышать, как Поручик, подпрыгивая, кричит:
— Ромка, помнишь новогоднюю дискотеку?
— Я же никогда не любил дискотек, — ответил Роман.
— Ну да, — сказал Андрей, — ты тогда был комсомольским боссом.
— Я тоже, — сказал Владимир, — ну и что?
Он тоже уже подпрыгивал, напевая: «Синий, синий иней лег на провода».
— А помните, мы тогда анекдот сочинили и Кларе Петровне хотели еще его рассказать? — спросил Поручик. — Про то, как выходит Леонид Ильич, достает текст речи и читает, — Поручик на секунду замер и скорчил рожу, имитируя покойного генсека: «Дорогие товарыщи, вас никогда не били мокрым веслом по голой пиз… простите, я случайно надел пиджак поручика Ржевского». Идеальный анекдот, точно.
Антон перевернул кассету и включил плейер. Ради одного этого стоило ехать сюда. Тупой анекдот, сочиненный пьяными восьмиклассниками черт-те сколько лет назад, открывал правду: существовал изначальный мир, в котором жили все герои анекдотов, выходя оттуда то в одну, то в другую шутку. Юлик Горский рассказывал ему в свое время про универсальный мир идей («сокращенно он должен называться универмир, наподобие универсама», — предположил тогда Саша) и, видимо, даже у Поручика было ощущение этого мира.
Все было правильно. Правильно было три недели ездить по гостям, курить, слушать новые треки Orbital, Moby или The Foundation K, читать по вечерам Кастанеду и не предпринимать никаких шагов, чтобы найти работу. До тех пор, пока три дня назад не раздался звонок, и Сергей, с которым они были знакомы еще по временам «Санта-Фе», не предложил ему подработать на частной вечеринке у одного из его приятелей, который как раз искал себе «не то официанта, не то сторожа — дачу охранять». Антон не стал объяснять, что бармен и официант — это разные вещи, а просто спросил цену. После того, как цифра была названа, никакого желания спорить уже не было. Несколько дней работы решали его финансовые проблемы на месяц вперед. Он собрал остатки кончающейся травы и через два дня входил в большой двор, напомнивший ему кадр из заграничного фильма — столько там стояло иномарок. И вот теперь их владельцы отплясывали под музыку своей далекой юности, а он смотрел на их беззвучные движения, словно на танец рыб в аквариуме.
Но вдруг что-то сломалось в безмолвном балете. Движения потеряли былую плавность, стали резкими и тревожными. Антон приглушил звук (первая волна травяных вибраций уже прошла, и он начал терять интерес к знакомой музыке) и посмотрел вниз. Женя стояла, резко выпрямившись, все остальные замерли вокруг.
— Это мой последний лепесток, — произнесла она.
Секунду поколебавшись, она отправила в рот что-то, что Антон не мог рассмотреть.
— А с ума ты сейчас не сойдешь? — спросил Владимир.
— Вряд ли, — ответила Лера, — говорят, здоровым людям это только полезно. Да и доза небольшая.
Антон чуть было не присвистнул. Сочетание действий Жени с последовавшим диалогом могло означать только одно: эта тетка только что приняла табл экстази или марку кислоты. Никогда бы не подумал, что увижу тут такое, подумал Антон.
Он полез в карман, чувствуя, что надо еще разок дунуть: зрелище чужого психоделического опыта всегда идет лучше, когда сам хотя бы немного находишься в состоянии high. Но закурить он не успел: Женя вдруг вскрикнула и, хватая ртом воздух, рухнула на ковер. Лицо ее горело, она задыхалась.
«Вот тебе и трип», — подумал Антон, пряча косяк обратно в карман, и в этот момент Роман истошно закричал: «Да она умирает!», а Владимир поднял внезапно потяжелевшую Женю и понес ее к столу, мимо побелевшего Лени и схватившейся за грудь Леры. «Она умирает», — как эхо повторил Андрей, и Антону захотелось объяснить им, что они просто сели на измену, что ничего страшного не происходит, что умирают только от героина, просто надо чуть-чуть подождать и все пройдет, они просто перекурили — и тут он понял, что курил он один, и, значит, все это происходит на самом деле: судорожно глотая воздух, Женя Королева в окружении шести одноклассников отправляла свою душу в последнее путешествие.
Их было семеро. Пятеро мужчин и две женщины — и круглый стол между ними. Короны украшали их головы. Все сидели безмолвно, и в этом молчании Имельда прочла свой приговор. Перебежчица из иного мира, она была обречена.
Она уже не помнила, как давно были знакомы ей эти лица. Со школы? С первого класса? С детского сада? Еще раньше? Кто первый произнес слово Семитронье — Имельда или Алена? Мила или Элеонор?
Две девочки, играющие в принцесс. Они проводили дни в вымышленном мире акварельных рисунков и замков из немецкого конструктора, медленно взрослея под бубнеж телевизора из соседней комнаты, под стихи Сергея Михалкова на уроках, под кумачом ежесезонных лозунгов. Вымысел оброс плотью, герои обрели имена. И пока одноклассницы, листая журналы Burda, учились сплетничать о мальчиках и курить болгарский «Опал», Алена и Мила все дальше уходили в причудливый мир Семитронья, где их звали Элеонор и Имельдой, и пять королей сражались за их руки и сердца. Им не надо было делать выбор — потому что только всемером они могли возродить древний Стаунстоун, лежащий в руинах. И лишь семь гигантских камней напоминали о временах великого царства.
Все началось с телефонного звонка. Мила спросонья взяла трубку и услышала мужской голос, сказавший:
— Солнце восходит над Стаунстоуном, — и тут же гудки, словно кто-то ошибся номером.
Поначалу ей показалось, что сон продолжается. Она недоумевающе смотрела на трубку. Конечно, сон. Что же это еще могло быть. И только днем, уже на третьей паре, она вдруг вспомнила этот голос — и узнала его. Это был голос Дингарда, одного из королей.