Одиночка

Костер разводить не стали, двигаться старались бесшумно, спать улеглись в обуви, только сбросили с себя шляпы и ремни, держа, однако, оружие под рукой.
Небо было усыпано звездами. Метис никак не мог угомониться и все прислушивался и принюхивался. Наконец он спокойно сообщил:
— Дым от горящего дерева… Совсем рядом. Никто не произнес ни слова. Консидайн же вспомнил, как' однажды наткнулся на двух человек, которых индейцы подвесили над кострами вверх ногами и держали так до тех пор, пока у них не лопнули черепа. А Дэч подумал о бедолаге, привязанном к колу возле муравейника, доходившего ему до подбородка. Костер, дым от которого учуял метис, мог быть всего в сотне ярдов от них, но вероятнее не ближе, чем в полумиле. Консидайн устал, но спать расхотелось.
— Отдыхайте, — сказал он друзьям. — Я посторожу.
И, завернувшись в одеяло, привалился к огромной скале, вздымавшейся над их лагерем. Ночь была холодная, но приятная. Кто-то сломал ветку, и сразу запахло совершенно особенным острым запахом растения, которое индейцы считали колдовским. Консидайн зажег под одеялом самокрутку, прикрыв ее крошечный красный глазок ладонью, сложенной горстью, и сухой горячий вкус табака доставил ему настоящее наслаждение. Лошади щипали траву — такой мирный, успокаивающий звук… И запахи знакомые — лошадей, индейского колдовского растения, собственной грязной одежды. Постирает, когда приедет в Мексику, в дороге не до того.
Его мысли опять вернулись к Ленни. Почему воспоминания об этой стройной загорелой девушке в платьице, выцветшем от многих стирок, которое она носила с таким достоинством, опять тревожат его? Ее молодое тело под тонкой рубашкой… Ее холодные губы… А может, он уловил в ней одиночество, родственное своему, и в его душе родились более глубокие чувства, чем просто влечение к особе противоположного пола? Ответов на все эти вопросы у него не было. Он в последний раз глубоко затянулся самокруткой и погасил ее в песке, затем встал и, пройдя между лошадьми, зашел за скалу, где постоял, прислушиваясь. Было абсолютно тихо.
Когда на востоке стало сереть, Консидайн разбудил Дэча, а сам вытянулся на земле и заснул.
Поспать ему удалось не больше часа. Его разбудил запах кофе, который варил Дэч над крошечным бездымным костерком. Харди седлал свою лошадь, а метис перед рассветом куда-то ускользнул. Консидайн тоже оседлал лошадей, свою и метиса, и подошел к костру за кофе.
Метис вернулся, пробравшись между валунами, и присел на корточки у огня.
— Их четырнадцать… у них есть свежие скальпы… Они смотрели на него, боясь задать вопрос, который вертелся у всех на языке.
— …С длинными волосами, женских… нет. — Метис раскурил самокрутку и сделал большой глоток кофе. — Они ушли. От тропы не отклоняются и собираются добыть сегодня еще скальпы.
— Дэйв не дурак, — заметил Дэч. — Поймет, что индейцы выслеживают его.
Уловив направление мыслей остальных, Харди запротестовал:
— Пит Рэньон у нас на хвосте. Нам лучше невысовываться. В окружавшей их пустыне занималось утро, яркое и удивительно ясное. В свете наступающего дня рельефно выделялись скалы, далекие горы казались почти рядом, и только пышный столб сигнального дыма был зловещим диссонансом в этой мирной картине.
Но и дым, и словно отчеканенные лица всадников, и запах пота — это тоже была пустыня…
 
Глава 9
Еще не рассвело, когда Спэньеры двинулись в путь, ведя лошадь на поводу и лавируя среди скал. Седло пришлось оставить, сейчас оно было слишком тяжелым для них. В конце концов, потом можно за ним вернуться, если предоставится возможность.
Когда большая часть горы Пэксэдл оказалась позади, Дэйв свернул влево, в бархатистую тьму. Свет почти не проникал сюда, но контуры камней и кактусов уже различались. Горы с незнакомыми очертаниями вставали перед ними черной громадой. Отец и дочь держались рядом, стараясь по возможности идти по рыхлому песку. Встречающиеся время от времени островки кустарника обходили стороной, чтобы не задевать растения одеждой. Ночью в пустыне звуки разносятся хорошо и легко распознаются.
Неожиданно пахнуло сыростью — они находились перед входом в каньон. Для знающего человека это верный знак. Внутри каньона их сразу поглотила глубокая тьма, потому что скалы поднимались над ними почти на пятьсот футов. Поток, пронесшийся здесь во время недавнего дождя, уплотнил песок, и идти стало легче, зато теперь они оставляли следы.
Спэньер поблагодарил судьбу за то, что она послала ему такую мужественную и выносливую дочь. Ленни была создана, чтобы стать подругой настоящего мужчины, а не слабого, хныкающего маменькиного сыночка, и родить сыновей, таких же крепких и смелых.
Углубившись в каньон на две мили, они остановились отдохнуть. В нем по— прежнему было темно, хотя близилось утро. За ночь они прошли шесть или семь миль.
— Там должно быть ответвление, — прошептал Спэньер и жестом показал вперед, — в нем пещера и родник. Этим убежищем пользуются некоторые ребята.
Мимо пробежало какое-то животное. Лошадь беспокойно заплясала на месте. Вдруг в ночи кто-то прыгнул, треснули ветки, зашелестел куст. Лошадь вскинула голову на пугающие звуки. Спэньер схватил ее повод железной хваткой, и через минуту она успокоилась.
— Лев, — объяснил он Ленни. — Наверное, учуял лошадь, прежде чем нас.
В эти предрассветные часы звезды померкли, как бы растворяясь в светлеющем небе. Каньон сужался, скалистые стены казались выше, чем прежде, но дно уже начало подниматься. Вскоре просвет расширился, и они оказались на небольшой площадке, приподнятой по краям и покрытой высокой, до колен, травой. Воздух был напоен свежестью.
— Отдохнем, — предложил Дэйв. — С рассветом я сориентируюсь.
Ленни села, обхватив колени руками и положив на них голову. Мерно покачиваясь, она думала о высоком всаднике с легкой походкой, больше похожем на охотника, чем на ковбоя, и представила себе, как он рубит дрова для костра, пока она готовит обед. Или как он умывается в жестяном тазу, закатав рукава на мускулистых загорелых руках, и капли воды сверкают на солнце в его волосах. Он совсем не похож на грабителя.
Ведь изменился же ее отец, когда мама вышла за него замуж. Может, Консидайн тоже отправится за ними на Запад… Когда они приедут в Калифорнию, она оглядится на новом месте, а потом попросит папу… Нет, все пустое, они никогда больше не увидятся. Может быть, он в тюрьме или даже убит, и его тело фотографируют, как это часто делают с мертвыми преступниками.
Однако примириться с таким ужасом она не могла, потому что в глубине души понимала, что любит его, и только его. Знала и то, что не создана быть женой преступника. Ее ничего не пугало — трудное путешествие, тяжелая жизнь, все тяготы, что делила с отцом с тех пор, как оставила школу. Но хотелось совсем другого — иметь дом, хорошее ранчо со скотом, пасущимся на холмах, реку рядом, деревья, дающие тень, и цветы, которые она сама бы выращивала. И чтобы в этот дом каждый вечер приходил он, ее муж и защитник, самый надежный человек на свете. А Консидайн из тех мужчин, которые волнуют женщин… Она вспыхнула, вспомнив, что почувствовала, когда он ее обнял… Боже, что он подумал о ней? Едва одетая, в мокрой, прилипшей к телу рубашке…
— Сейчас поедем, — сказал отец. — Я уже сориентировался. Они отправились дальше, поднимаясь по дну каньона все выше и выше. В некоторых местах лошади было трудно идти, да и Ленни иногда уже хватала воздух ртом. Она не могла представить, как такой подъем выдерживает ее отец, но ему, казалось, все нипочем. Наконец они добрались до нагромождения камней, среди которых на небольшой площадке был родник, затененный колючими мескитовыми деревьями, тополями и ивами. С обрыва открывался широкий обзор.
Они достигли вершины каньона, который отсюда огромной расщелиной в горе круто обрывался в темноту.
— Не горюй, дочка, — улыбнулся Спэньер, — может, они и не найдут нас. Я посплю, Ленни. Ты посторожишь?