Одиночка

Спать ей не хотелось. Она любила так, в одиночестве, посидеть, помечтать, подумать. Апачи казались по сравнению с Консидайном далекими и нереальными… Интересно, как его зовут? Странно, но никто его иначе не называет. Она понимала, что воспоминание о нем постепенно поблекнет, потускнеет, а ей хотелось, чтобы оно всегда горело в ней ярким огоньком, согревало ее. У нее вообще было так мало воспоминаний, особенно хороших. Она чувствовала себя бесконечно несчастной в школе, хотя и хорошо училась. Свою мать, стройную, милую женщину, всегда мягкую и чуткую, помнила весьма смутно. Ленни гостила у друзей, когда мама умерла… и теперь она даже не могла вызвать в воображении ее образ. Отец хотя и привязан к ней понастоящему, но часто суров и даже резок. Он вообще сложный человек, у него свой взгляд на вещи. С лошадьми и скотом управляется спокойно и легко. С людьми ему трудней — не привык приспосабливаться и никому ничем не обязан. В любом деле выбирает свой собственный путь и идет по нему, ни на кого не оглядываясь. Она знала, что окружающие его уважали, но больше побаивались, а револьвер, который всегда покоился в кобуре, пользовался особой репутацией. Однако в расчет принимался не револьвер, а то, что отец никогда не ронял свое достоинство. Его холодные глаза даже самых драчливых заставляли отступать. Ее удивляло, с каким почтением относились к нему и банкир, и шериф, и крупные скотовладельцы Сокорро, где они некоторое время жили.
Дэйв был истинным сыном этой земли, и мог заснуть, когда и где хотел. И сейчас он, свернувшись, спал на песке.
Несколько раз Ленни поднималась и со всеми возможными предосторожностями осматривала окрестности, стараясь ни одним движением не выдать своего присутствия тому, кто мог следить за ней снизу. Привычка быть всегда начеку, такая необходимая для жизни в пустыне среди воинственных индейцев, вошла в ее плоть и кровь.
Алые стрелы первых солнечных лучей сменились потоком белого золота в голубом небе. Тени стали исчезать, где-то запела птица, и ее трель рассыпалась в прозрачном воздухе хрустальным звоном. Кактусы из серых превратились в зеленые. Наступило утро.
Отец еще спал в тени валуна. Его расслабленное лицо впервые казалось Ленни таким старым и усталым, что у нее сжалось сердце. Она вдруг поняла, каково в его возрасте начинать жизнь сначала, строить ее заново… И все ради нее.
В нем еще кипела сила, упругая сила стали, которая, казалось, не поддается коррозии. Но все же он уже был не тот. Она знала, что он спешит, и понимала причину этой спешки.
Еще раз оглянувшись, Ленни увидела верхового индейца, выросшего как из— под земли. Он стоял примерно в ста ярдах и смотрел в ее сторону.
Апачи, преследовавшие Спэньеров, не держались тропы, но сохраняли направление на запад. Консидайн вспомнил слышанную им историю об индейце племени юма, который, взяв в жены девушку из племени апачей, приобрел среди них большое влияние. Может, именно поэтому апачи забрались так далеко на запад, если, конечно, история достоверна.
Спустя некоторое время всадники увидели сломанную подкову. Отсюда по тропе тянулись следы двух пеших людей, которые вели лошадь, и лишь иногда кто-нибудь из них садился на нее. Они берегли ее силы. Кто знает, что ждет их впереди? Консидайн отбросил мысли о Спэньере и Ленни. Выпутаются… какнибудь. Сегодня надо добраться до пещеры на Кастл-Доум. В этой природой созданной крепости можно и заночевать. Через седловину западнее Кастл-Доум они переправятся в долину по другую сторону хребта и по Силвер-Крик проберутся к восточной части гор, где текут два ручья. Или лучше остаться на западе, черт с ними, с ручьями? Правда, там хорошая вода…
Он чуть не произнес вслух, что от сильно хромающей лошади, которую ведет Спэньер, не будет пользы, если придется спасаться. Неожиданно возникшая в голове мысль заставила его выругаться. Он украдкой огляделся. Но никто на него не смотрел и слова не сказал по поводу сломанной подковы. Язык следов всем им был понятен.
Харди вытер пот с лица и попытался расслабиться в седле. Все они испытывали страшное напряжение. Никогда в жизни у них не водилось столько денег, сколько сейчас, и едва ли когда-нибудь еще заведется.
— Ребята, — весело сказал Харди. — А посмотрел бы я на их лица там, в Обаро!
Никто не ответил… Ограбление банка в Обаро теперь как-то отошло на задний план.
Харди задело молчание друзей, и он уставился на них с вызывающим видом. Но никакой реакции не последовало. Ну и молчите, черт с вами, злился он про себя. Такое дело обстряпали — ограбить банк в Обаро. Это еще никому не удавалось! Теперь можно со смаком рассказывать девушкам в Соноре, что стоял на стреме у банка. Они бы слушали его разинув рот. Правда, теперь он почему-то уже не чувствовал того прежнего восторга по поводу .
А следы на тропе, по которой они ехали, продолжали рассказывать им о том, как старик и девушка вели покалеченную лошадь через страну индейцев.
— Им поможет полицейский отряд. — Дэч высказал вслух мысль, которая была у всех на уме.
— Избавь от него, о Боже, нашу тропу! — с наигранной веселостью пропел Харди.
Четверо всадников продолжали свой путь молча, запыленные, усталые и настороженные. Позади — полицейский отряд, впереди — индейцы, вышедшие на тропу войны, к югу — желанная граница. Там находилось известное им ранчо, где они могли укрыться на несколько дней перед тем, как повернуть к Соноите, а затем к Хермосилло.
Неожиданно ярдах в пятидесяти впереди них слева из куста взметнулась стая перепелов. Только клубы пыли над опустевшей тропой остались от четырех всадников. Годы, прожитые ими бок о бок с индейцами, научили их мгновенно распознавать признаки опасности и действовать в доли секунды.
Надежно устроив винчестер на краю берега высохшего ручья, грязь в котором от недавнего дождя уже высохла и потрескалась, Консидайн глазами искал врага. Дэч обосновался в той же самой балке пятьюдесятью ярдами выше. Остальные были где-то рядом.
Время шло. Ничего не происходило. Консидайн оглянулся на свою лошадь, обвел глазами балку, где так неожиданно очутился, и продолжал ждать. Кожа чесалась от пыли и пота. Он облизнул сухие губы и прищурился. И вдруг тишину разорвал винтовочный выстрел. Он прозвучал с их стороны и моментально вызвал дюжину ответных выстрелов.
Харди спокойно спустился в балку, сняв винтовку с плеча, подполз к Консидайну и ухмыльнулся:
— Наш метис видит лучше всех. Ставлю пять против одного, что он уже кого-то пометил. Помнишь, откуда спорхнули перепела, — там среди камней и обеспечено тому малому гнездышко.
От Дэча не было ни слуху ни духу. Метис выстрелил снова, но никто ему не ответил.
Земля изнывала от зноя, а жара здесь, на горячем песке, была гораздо мучительнее, чем при езде. Рубашка совершенно взмокла. Консидайн вытер со лба пот, заливавший глаза.
Метис выстрелил снова и достиг цели — один из индейцев вдруг вскинулся, выронив винтовку, и упал на креозотовый куст лицом вниз.
Наступила тишина.
Вдруг полдюжины апачей с пронзительными криками вскочили и бросились к тому месту, где скрывался метис. Трое мужчин из балки дали по ним залп — и двое апачей упали. Консидайн снова быстро нажал на спуск, а через мгновение с обрыва балки раздался выстрел Дэча.
Метис намеренно спровоцировал апачей на атаку, чтобы подвести их под выстрелы своих товарищей. Те же, вероятно, думали, что белые уже сбежали.
Медленно текли минуты. Затем метис вышел из засады с лошадью на поводу. Остановился, огляделся. За ним появились трое других. У Дэча шла кровь из царапины на лице.
— Сланец, — объяснил он. — Рикошетом от пули.
Это был их единственный ущерб. Индейцы исчезли, забрав своих мертвых. На земле алела кровь.
— Двое, — сказал метис. — Возможно, трое. Апачи — прекрасные стрелки, но на рожон лезть не станут. Они, видимо, решили, что для настоящей схватки с таким серьезным противником сейчас не время и не место. Но это были не те индейцы, которые преследовали Спэньеров. Скорее всего, отряд в тридцать или более человек разбился на небольшие партии из-за нехватки воды.