Ловушка

По тому, как Качалин запнулся, затем справился с собой, как продолжал говорить ровным тоном, подбирая слова, Гуров понял, что держать себя в руках он умеет.
– Я пойду к себе. – Сергачев не спрашивал, лишь доводил до сведения. – Моя дверь напротив, буду дома.
Проходя мимо Качалина, он тронул его плечо: мол, держись, старик, – на Толика не взглянул, Гурова хотел просто обойти, как обходят столб.
Вот и все, время, отпущенное мне на раздумье, кончилось, необходимо решать. Что Сергачев может кому-то позвонить либо что-то спрятать, исключено: он вызвал милицию и времени у него было более чем достаточно. Если я его выпускаю, то здесь создастся один климат, если задерживаю, то климат совершенно иной. Пауза или ускорение? Что мне сейчас выгоднее: умиротворение или взрыв? Гуров ответа никак не находил, стоял молча и растерянно.
Сергачев его обошел. Лева взял его под руку, почувствовал ее литую силу, они вместе вышли на лестничную площадку. Верно поступаю, ободрил себя Гуров, их надо разделить, меня на всех не хватит, дергаюсь, разбрасываюсь. Сергачев открыл дверь своей квартиры:
– Зайдете? – Впервые он смотрел, не отворачиваясь, прямо и открыто.
– Вы любили ее? – Лева готов был задать любой вопрос, кроме этого, но почему все же спросил, не знал.
Они стояли между двумя полуоткрытыми дверьми, как на перепутье, – место для задушевного разговора не совсем подходящее.
– Елену убили? – Сергачев прислонился к дверному косяку, его широкие плечи повисли, тяжелые руки болтались безжизненно.
Он не убивал, понял Лева.
Денис же понял, что ответа ему не дождаться, и скептически заметил:
– Вы же понимаете, что ваше молчание красноречивее ответа.
– Я вас не учу методике спортивной подготовки.
Сергачев выпрямился, словно в его большом теле не было костей, оно, как жидкий металл, перетекало из одной формы в другую.
– Ты умный парень, а вопрос твой глуп. Любил ли я Елену? – Он посмотрел в квартиру Качалиных. – Решай свои проблемы, я подожду.
– Ты мне поможешь?
– Нет! – Сергачев перешагнул порог и мягко прикрыл за собой дверь.
Попробую ему поверить, решил Гуров и вернулся на кухню. Здесь, казалось, его ждали. Видимо, Бабенко решил, что и ему пора перебираться со сцены за кулисы: увидев Гурова, он, обращаясь к Качалину, торопливо заговорил:
– Старик, чем я могу тебе помочь? Я похоронами никогда не занимался, может, съездить куда? Я на колесах, – Толик брякнул ключами от машины, – командуй.
Лева будто набрался сил, мысли побежали привычно быстро. Нет, голубчик, номер не пройдет. Если ты убийца, то приехал на разведку и сейчас проверяешь, разобралась милиция или нет. Если ты к убийству отношения не имеешь, то приехал по торговым делам и ни к чему тебе отсюда уходить, сиди.
– Надо спросить товарища. – Качалин подвинул Гурову чашку кофе. – Какие формальности, с чего следует начинать?
– Игорь Петрович, ваша жена жаловалась на сердце? – Гуров решил попробовать вывести хозяина из равновесия, заставить открыться.
– На сердце? – Качалин задумался. – Она умерла от инфаркта?
– Вы не ответили.
– Жаловалась? – Качалин взглянул на Толика, словно стоял у доски и ждал подсказки.
– Помню, однажды… – Толик закатил глаза, перевел дух, но Гуров перебил, добавив жесткости:
– Игорь Петрович, вам понятен вопрос?
– Женщины вообще жалуются, если хотите знать! – Качалин вспылил, но тут же взял себя в руки. – Конкретно на сердце, такого случая не помню. У Елены инфаркт?
Теперь самое трудное, Гуров почувствовал озноб.
– А вам не кажется, Игорь Петрович, что вы несколько поздно поинтересовались, отчего и при каких обстоятельствах умерла ваша супруга? – Лева сел так, чтобы ему были видны одновременно оба.
– Поздно? Поинтересовался? – Качалин почему-то начал расстегивать пуговицы на рубашке и тут же их судорожно застегивать.
– У вас такая привычка переспрашивать? – Гуров сделал паузу. – Или вы переспрашиваете, когда не знаете, что ответить?
– Как не знаю? – Качалин оставил в покое пуговицы и стянул с себя галстук.
Ну вот, теперь вас только двое, и вы не мельтешите у меня перед глазами. Неожиданно Лева с симпатией посмотрел на обоих мужчин. И правильно, быть доброжелательнее, убрать из своего тона эти скрежещущие нотки, ты не инквизитор. Возможно, ни один из них не виновен.
Качалин никак не мог подобрать отвалившуюся губу и сидел напротив, по-младенчески открыв рот. Кожа на его лице нервно дергалась, казалось, веснушки суетятся, не могут занять свои привычные места.
Что и говорить, не красавец. Лева вспомнил потрет убитой, ее голливудский надменный оскал, интригующий взгляд из-под чуть набрякших век. Хлебнул ты с ней горячего до слез! Соседа-супермена терпел, который не знает, любил или не любил. А может, она любовников коллекционировала, а в минуты откровенности обсуждала с тобой достоинства и недостатки? Ну, расскажи правду.
Пожелания Гурова хозяин выполнить не успел. В кухню вернулась Вера, причесанная и похорошевшая, остановилась в дверях, требуя мужского внимания. Качалину и Толику было не до нее. Лева сухо сказал:
– Извините, Вера, пройдите пока в соседнюю комнату, я вас позову.
– Я, между прочим, на работе. – Голос ее вновь стал вульгарным.
Гуров мог ответить: на работе, между прочим, не пьют, – но лишь пожал плечами.
– Можете спуститься, только из дома не уходить.
– Милиция, – процедила Вера и ушла, но не на вахту, а в соседнюю комнату.
Гуров вышел за Верой в прихожую и, хотя никаких оснований для веселья не было, подмигнул своему изображению в зеркальной стене.
Когда Лева не видел Дениса Сергачева и не был под влиянием его обаяния, то вера в его полную невиновность вызывала протест. Допустим, допустим, Сергачев здесь ни при чем, рассуждал Гуров, надо переключиться. Если вот так, в считанные минуты, возможно обнаружить мотив убийства, то это ревность, и сосредоточиться следует на Качалине. И вообще, чему тебя в розыскном детстве учили, Гуров? Тебя, дипломированного неумеху, учили: если убита женщина и у нее есть муж, приглядись к нему внимательно.
Ревность? Или человек ошалел от эгоизма красивой женщины, тысячи раз сдерживался, один раз не выдержал… Вернувшись на кухню, Лева прямо с порога спросил:
– Придумали ответ? Или спросите: какой ответ?
 
День минувший. Игорь Петрович Качалин
Игорь Качалин рос мальчиком уникальным, но человечество таких, к сожалению, уже видело. Игорек баловал родителей и воспитательниц детского сада. Утром мальчик вставал, вечером ложился спать без скандалов, чистил зубы и умывался, отличался отменным аппетитом, в садик бежал с охотой, возвращался радостный. Игорек совершенно спокойно проходил мимо валявшейся на земле пустой консервной банки, не воровал сгущенку, был равнодушен к вызывающе торчащим девчоночьим косичкам.
Школьный ранец Игорь взял без нетерпеливой дрожи и без отвращения, деловито обернул букварь, переднюю парту не захватил и на задней не спрятался. Школьные преподаватели придумали не значащееся ни в одном языке мира слово «хорошист». Наверное, его придумали специально для Игоря Качалина, и, хотя он школу давно закончил, слово прижилось и распространилось. Игорь, когда его обзывали хорошистом, не вздрагивал, ему было все равно: как сел в среднем ряду на среднюю парту, так и поднялся из-за нее через десять лет. Подрос, естественно, в апреле его веснушки расцветали, а в октябре увядали, он менял учебники, подписывал у родителей дневники. Он не коллекционировал марки, не играл в чеканку, не собирал диски, не мечтал о джинсах, не курил на переменах, даже не убегал с физкультуры. Однако десятилетнее пребывание в школе не прошло для Игоря совершенно бесследно. Одну способность, если хотите, талант, учителям и одноклассникам в нем удалось выявить и развить до совершенства. Игорь Качалин был общественным деятелем. Староста, профорг, председатель комиссии – Игорю было все равно, он справлялся с любым заданием, куда бы его ни выдвинули, что бы ни поручили. Способность Игоря руководить и организовывать выявилась чуть ли не в первом классе, к десятому году расцвела, в институте созрела, позже начала приносить плоды.