Смерть в прямом эфире
Ну что ты понимаешь, сопливый мудак, в нашей работе? – хотелось сказать полковнику, но он посмотрел на носки собственных ботинок и тихо произнес:
– Постараемся, чтобы подобного не произошло.
– Да! Вы уж расстарайтесь! Считайте, я вас предупредил!
– Только так я и расцениваю ваши слова, – Грек поднял глаза, посмотрел на чиновника преданно. А как полковнику хотелось высказаться, он даже губу прикусил до крови.
Новости у Грека были горячие, прямо огненные, и сообщать о них недалекому человеку было ни в коем случае нельзя.
Дело в том, что полковник пять минут назад видел Гурова у дверей приемной вице-премьера. Зачем розыскник пожаловал на столь высокий уровень – неизвестно, но, узнай подобную новость молодой чиновник, начнется истерика, суета, черт знает что, совершенно непредсказуемое.
А Гуров явился в высшие коридоры власти с намерением сыграть ва-банк. Известны случаи, когда срывали банк, имея на руках всего двенадцать очков. А проигрывать сыщику нечего, его бумажник был пуст. Самое страшное, что может произойти, – выставят из кабинета, решат, мол, абсолютный кретин, возможно, сообщат Орлову или Шубину. Петр на него наорет, генерал-полковник даже разговаривать не станет, бросит тому же Орлову, дескать, офицерам положено ходить коридорами, а не лезть через забор, и забудется.
Чувствовал себя Гуров на подъеме, разгуливал с деловым видом, лишь не знал, как проникнуть в кабинет вице-премьера. Сыщик не очень хорошо представлял, что говорить небожителю, уповал на импровизацию. Он походил на мальчишку, зажавшего в руке камень и желавшего этот камень швырнуть в улей и посмотреть, что произойдет.
Дверь приемной открылась, и в коридор стали выходить люди. Гуров скользнул между ними, секретарь решил, что это один из бывших на совещании: человек что-то забыл в кабинете, возвращается за папкой или за каким-то документом.
Гуров решительно пересек кабинет, негромко сказал:
– Извините, Валентин Николаевич, но я знаю, кто убил Леонида Голуба.
– А я здесь при чем? – удивился Валентин Николаевич Попов. – Прикройте дверь и сядьте. Прежде всего, кто вы такой? И почему врываетесь ко мне с подобным заявлением?
Попову было около пятидесяти, он был безукоризненно одет, выбрит и причесан, спокоен, даже ироничен, но совершенно напрасно снял роскошные дымчатые очки. Гуров лишь на мгновение увидел его глаза и понял, что попал. Сыщик, конечно, не мог и представить, что обратился к главному теоретику заговора, но что данный человек, как выражаются розыскники, в деле «замазан», уже не сомневался. Этот внезапно расширившийся и метнувшийся в сторону зрачок выдавал человека, его испуг. И то, что Попов вновь надел очки и без надобности переложил бумаги на столе, являлось уже мелочью. Сыщик взглянул на надбровные дуги небожителя, увидел капельки пота и доверительно сказал:
– Простите меня, ради Бога, Валентин Николаевич. Я полковник милиции, работаю по раскрытию убийства, мне не к кому обратиться. Меня раздавят, как клопа, правда, вони будет меньше. Я с вами незнаком, но вы мне глубоко симпатичны. Я сыщик, интуитивно чувствую порядочного человека.
– Но вы же не подозреваете в коррупции своего министра? – Попов пришел в себя, начал судорожно просчитывать, кто из соратников мог подослать провокатора?
– Конечно, нет! – Гуров почему-то перекрестился. – Но министр не имеет прямого хода к президенту. А пока министр до Бориса Николаевича доберется… до меня доберутся быстрее.
– Допустим, я вам верю. – Попов выдержал паузу. – Какие документы я могу положить на стол президента?
– Никаких, – ответил Гуров. – Никаких документов не существует. Лишь мое чутье сыщика и теоретические выкладки. Стрелял человек маленький, доказать его вину трудно, но стоит мне двинуться по этому пути, как меня пошлют в командировку на Сахалин. А вы представляете, сколько людей могут убить по дороге на Сахалин? Слава Богу, я веду розыск практически один, у меня трое подчиненных, никто ничего не знает. Почему не раскрыто ни одно заказное политическое убийство?
– Простите, полковник, вы давно были у врача? Я не хочу сказать, что вы больны. Но при вашей работе естественно переутомление, могут появиться навязчивые идеи. Один ваш приход ко мне, человеку совершенно стороннему от криминала, чего стоит.
Гуров воспользовался предлогом и поднялся. Он свое дело сделал, пора закругляться.
– Вы мне советуете к врачу обратиться? Благодарю! Только вы не удивляйтесь, когда нас отстреливают, а убийц не находят. – Он поклонился и пошел к двери. – Все сыщики либо уволились, либо в дурдоме сидят.
– Вы меня неправильно поняли! – Попов поднялся.
– Мой труп будет на вашей совести, я об этом позабочусь, – и Гуров вышел.
К нему тут же подошел охранник.
– Документы! Как вы попали в кабинет?
– Ногами вошел, мудак херов. А документы следует спрашивать, когда человек входит, а не выходит. – Он вновь открыл дверь. – Валентин Николаевич, подтвердите, что я не нанес вам никакого ущерба, а то ваша охрана всполошилась.
– Все в порядке! – крикнул Попов.
Гуров хлопнул охранника, где у того лежал пистолет:
– Скажу, чтобы тебя выгнали курятник сторожить. Пока ты развернешься, я из тебя клоуна сделаю, – и вышел в коридор.
Через несколько шагов он столкнулся с приятелем, генералом контрразведки Павлом Кулагиным, взял его за локоть, кивнул на топтавшегося за спиной охранника:
– Привет, Павел, твой разгильдяй?
– Нет, – генерал рассмеялся. – Управление охраны.
– Скажи, чтобы выгнали. Извини, тороплюсь.
Через полчаса он был уже в своем кабинете, смотрел в лукавые глаза Станислава, на флегматичное лицо следователя прокуратуры и еще на двух оперативников, заимствованных из охранного бюро, с которыми сотрудничал уже не первый год, Валентина Нестеренко и Григория Котова. Они были неразлучные друзья, причем один антисемит, а второй еврей. На эту тему они постоянно дискутировали.
– Лев Иванович, признайся, как тебе удалось девицу расколоть? – вопрошал патетически Станислав. Кивнув в сторону Гойды, продолжал: – Игорь давно не мальчик, но не сумел. А ты выехал на полдня – и в дамки.
– Станислав, тебе не понять, – ответил Гуров. – Могу лишь сказать, я не употребляю ментовские выражения типа «расколоть». Мы доверительно поговорили, и девушка не сочла нужным скрывать. Да, я дал ей слово, что о нашем разговоре никто не узнает, так что забудьте. Получены агентурные данные – и конец связи.
– Авилов Юрий Сергеевич, – прочитал Станислав лежавшую перед ним справку. – Восемь лет назад сидел за разбойное нападение, – он хмыкнул, взъерошил волосы, – получил почему-то всего два года, через год освободился, больше нигде не проходит, проживает…
– У Белорусского вокзала, – продолжил Гуров. – И я его отлично помню, собирался в свое время вербовать, мы тогда еще в МУРе пахали. Интересная история, банально, но мир действительно тесен. Григорий, Валентин, завтра спозаранку двигайте к Белорусскому вокзалу и соберите мне о парне все возможное и невозможное. Прошу всех, прокуратуру особенно: о том, что мы зацепились, никому ни слова.
– А Петру Николаевичу? – ехидно спросил Станислав.
– А Петр Николаевич, дорогой мой, будет спрашивать у меня, а не у тебя. Повторяю, никому. Сами забудьте. Разрабатываем парня, так как мы многих разрабатываем. Никаких двусмысленных ответов типа «поезд тронулся» или «спросите полковника Гурова». Ничего нет и не предвидится, а Гуров деспот и самодур.
– Хорошие слова, надо запомнить, – пробормотал Станислав.
– Ты сначала научись их выговаривать, затем раскрой словарь, узнай, что они означают, – Гуров отчего-то рассердился. Тут же понял: оттого, что обещал Нине молчать, но слово не сдержал. А как он мог не сказать, когда вся группа знала, куда и зачем он поехал?
Увидев, что друг не в настроении, Станислав взял инициативу на себя.
– Мы можем быть убеждены, что убийство совершил Авилов, но доказательств у нас ноль целых. Так? – Он взглянул на следователя прокуратуры.