Варяжские гнезда
Чтобы вести царские суда по заливу до открытого моря, Станимир передал Водану одного из своих людей. Это был Тостен, старый опытный мореход из великого города Винеты на Волине острове, давно, впрочем, переселившийся на Выспы и давно плавающий на судах выспянских купцов. Он вел корабли Водана, указывал берега, отмели и подводные камни, и рассказывал царю о крае, через который они шли.
– Залив этот зовем мы, – говорил он, – Невским, так как он только узким и не очень длинным проливом соединен с Невоозером. Чудские племена зовут его Суомень-Лахта, так как весь северный берег его населяют суомалайны или, по-нашему – сумь, чудское племя. А на южном берегу другое чудское племя – емь проживает. Народы эти дикие, гораздо хуже веси, муромы и карелов. В горах сумских есть такие, которые не держат коней и не умеют на них садиться, и сами кочуют из долины в долину, ночуя в шатрах из звериных шкур или в плетеных из сучьев шалашах. Питаются травой и рыбой, а вместо меду пьют рыбий жир отвратительного вкуса. Одеваются в звериные шкуры и спят на сырой земле. Бьют они зверя стрелами с наконечниками из рыбьей кости. Железа они не умеют выделывать. Ножи у них кремневые. Я сам не раз менял у них один железный нож на десять соболей, а за меч тебе трех великолепнейших медведей дадут. Живут они кучками, в десяток или два человек. Каждый день оставляют несколько мужей для защиты жен и детей в стане, а все прочие идут на звериный промысел. Часто и ночуют в горах, зарываясь в снега. По берегам есть селения, построенные из дерева, с низкими домами под высокими шатровыми крышами. Эти имеют своих кузнецов и покупают у карелов железо. А у карелов железа много. В озерах собирают желтые камешки, похожие на бобы. Их карелы переплавляют на железо, а потом сумь обирают. Тянут с них за железо мехов сколько вздумается. Торгуют иногда с ними и наши мореходы, и озерные с Волхова, Шексны, Меты и Ловати. Но с них много не наживешь – очень бедный край. Часто бывает, что пойдет человек на охоту и не вернется. Или в пропасть свалится, или его сумь или емь проклятая арканом удавит и оберет.
– А молятся они как? – спросил Водан.
– Береговые, – отвечал Тостен, – как вся прочая чудь, приносят жертву Юмалу и Перкалу, а горные, убив медведя, кладут его тушу на кобылку из бревен так, чтобы она как будто стояла, и приносят ему жертвы и молятся ему. Они говорят, что в каждом медведе Перкал живет. Если его убьешь, дух поселяется над шатром убившего и будет ему мстить, пока его не умилостивят жертвоприношениями. И в лес часть мяса убитых зверей бросают с молитвой Перкалу, на прокормление. А волки это все у них Перкаловы дети.
– А медвежатину они едят?
– Мясо они мало едят, больше рыбу, – сообщил Тостен. – Мясо больше Перкал с детьми своими поедают. Но медвежатину сырую едят после жертвоприношения, чтобы дух Перкала вселился в евшего и сделал его храбрым и неуязвимым на войне. По делам своим этот народ разбойник на разбойнике.
– И на большом пространстве живут эти народы?
– Сумь до полуночного моря, всегда покрытого льдом, где ночь по нескольку месяцев кряду бывает, говорят иные мореходы. С юга у них Невский залив, или Суоман-Лахта, а с запада еще больший Северный залив, или по ихнему Кварка-Лахта. А за этим-то заливом уже другой чудский народ квены живут. У тех и оружие есть, и дома деревянные, они и торгуют, и предводителей имеют, которые перед нами себя царями именуют. Только это не цари, а смех один. А за емью латыши, ливы, куры, поруссы живут, до наших пределов – до Вислы реки. У них у всех один язык. Больше они обитают в трясинах и лесах большими деревнями. Все лихие наездники и храбрые воины. Оружие они у нас покупают, зато и часто с нами дерутся. Пчел разводят и мед пьют, из одного рода имеют князя, а над всеми князьями стоит верховный жрец Криве. Что он прикажет, должно быть исполнено. Криве не умирает, говорят эти народы, а дух его переходит в другого избранного им человека. Тело же, старое или больное, уже ненужное, сжигается.
– Как сжигается? – удивился Во дан.
– Старый Криве, передав власть своему наследнику, ложится на костер, задыхается от дыма и сгорает. Иногда его тайком душат, но народ должен думать, что он сгорает живым и что пламенем душа его переходит в новое тело.
«Жестоко! – подумал Водан. – Мое черчение копьем менее бесчеловечно».
– А прочие старики как кончают жизнь? – спросил он Тостена.
– Их убивают дети, так же с молитвами и торжеством. Когда же случатся народное бедствие – голод, пожар, поражение на войне, тогда в деревне оставляют по жребию жен и дочерей, сколько надо для продолжения рода, а остальных приносят в жертву богам.
– Какие у них боги?
– Дубравы, вода, огонь, медведи, волки, зубры, олени и белый конь. Гром небесный они называют Перкунасом и приносят ему жертвы. Еще на юг от квенов есть поселения саксов. Они пришли тому назад лет двести пятьдесят на эти берега. Народ они доблестный и хорошие мореплаватели, вера их, как мне твои люди объясняют, та же, как и у готов.
– А скоро мы в открытое море выйдем? – осведомился царь.
– Скоро! – отвечал Тостен. – Мы море это Винетским называем, по городу Винете на Волине острове. А литовцы его Балтой называют.
«Ненавистное имя, – про себя подумал Водан. – Я должен завоевать и покорить все, что можно, из его берегов».
– Зовут они его так потому, что «балтос» значит по-литовски белый, а берег литовский весь из белого песка. А в северных заливах зимой еще и лед плавает, и берега обмерзают там сплошь часа на два пешего хода. У нас же льду не бывает, кроме рек, да и то более мелких. Зимы у нас довольно теплые. Для мореходства море наше наилучшее из созданных богами. Где гранитные скалы, там высокие берега; кроме того, есть множество заливов, где можно от ветра укрыться. А на горах и островах какие крепкие города строить можно! Города наши все окопаны, с глубокими рвами. На стенах есть камнеметы, которыми бросаем то камни, то бочки с горящей смолой, и они сжигают станы и корабли осаждающих. К нам боятся приступиться даже самые отчаянные морские грабители.
– А море ваше бурное? – спросил Водан.
– Очень бурное! – сказал Тостен. – Осенью буря следует за бурей каждый день. Погода становится тогда пасмурная, а волнение разводится такое, от которого корабли по всем швам скрипят. В дальних морях, в великом Атлантике океане, как его называют мореходы всех стран, волны крупные, а у нас волна хоть и мельче, да такая частая, что все молодые непривычные мореходы пластом лежат, больные. Если долго дует буря с моря, воду загоняет обратно в реки, и они разливаются. Некоторые из меньших Дубовых островов у твоего Алого Бора заливает весной и осенью совсем, а большие острова и берега проливов бывают под водой дня два, три, до высоты девяти локтей. Надо будет Пересвету оградиться высокими окопами и обложить их с нижней части камнем. Я это ему говорил. Часто еще на море пугают нас смерчи. Поднимается вода из моря и сольется с тучей водным столбом. Кто в него попадет, того корабль разобьет вдребезги и он погибнет. Перед сильным морским ветром тешит глаз и предостерегает заранее о буре северное сияние. Полнеба сияет и блестит серебром. Красиво, сердце разуется смотреть, а все же убавляешь парусов и, если берег близко, спешишь укрыться за островом или косой. Еще враги наши – туманы, весной и осенью. Иногда за три шага ничего не видно. Опасно наше морское дело, но славно оно. А прибыли дает столько, что в несколько лет, торгуя совершенно честно и никогда никого не обидев, богачом сделаться можно. И много богачей во всех наших городах. На серебре и золоте едят, в палатах убранных дорогими коврами обитают, на конях ездят, на которых глядел бы не нагляделся. Таково наше морское торговое дело.
ЧЕСТЬ ВЫШЕ СЛАВЫ
Вышли в открытое море. Скоро берега исчезли из вида. Перед глазами открывалась одна обширная серая водная равнина да небо, спускающееся краями прямо в воду. Ветер крепчал, и поднималось сильное волнение. Все женщины ходили бледные, не ели, жаловались на тошноту и головокружение. Скоро к ним присоединилось и много мужчин. Не прошло трех часов, как на каждом корабле больше половины людей лежало, и многие считали себя умирающими. Даже мудрый Зур-Иргак, всегда помощник всех страждущих, вытянулся на медвежьей шкуре и жевал какой-то горький корень, который он уже раздал многим больным. Но и ему, и всем прочим становилось только хуже. Он начал без устали ругаться на своем мало кому понятном языке.
