Сын Розмари

Ее замучат звонками! Ладно, пусть аппарат записывает молча — она позже, на досуге, разберется со всеми звонившими.
Розмари ткнула кнопку «Без звонка» и, на ходу сбрасывая одежду, побежала в ванную комнату.
Буквально за десять минут она успела принять душ, одеться и наложить макияж (собственное лицо без грима до сих пор приводило ее в ужас). Теперь она перед зеркалом прикалывала значок «Я люблю Энди» к нарядному кобальтово-синему атласному платью. Оно весьма смахивало на восточный халат, но Розмари в спешке не смогла обнаружить ничего более консервативного в том огромном ворохе одежды, что прислали ей едва ли не все крупные универмаги Нью-Йорка.
В дверь постучали. Сердце у нее так и остановилось.
— Обслуживание! Ваш ужин! — раздалось из коридора.
Розмари успокоилась и разрешила слуге войти. Она действительно на ходу успела заказать креветки и сыр.
Седовласый солидный официант в красном форменном пиджаке вкатил в прихожую многоэтажный, уставленный едой и напитками столик.
И у него на груди красовался значок «Я люблю Энди»!
— В гостиную, мэм?
— Да, пожалуйста, — сказала Розмари. — Но я заказывала только креветки и сыр.
— Это вам подарок от администрации, мэм. Разложить стойку бара?
— Да, будьте добры.
Она включила гигантский телевизор, а официант принялся накрывать стол в гостиной — расставлял прикрытые крышками блюда, раскладывал серебряные приборы и салфетки.
Он управился до завершения программы новостей. Когда заговорили о спорте, Розмари выключила телевизор и немного смущенно сказала официанту, который, закончив свое дело, в какой-то нерешительности переминался с ноги на ногу возле выхода из гостиной:
— Извините, наличных у меня нет…
— Что вы, что вы, мэм! — замахал руками седовласый официант. — Но я бы просил вас… Вы не черкнете несколько слов? Для меня будет большой честью иметь ваш автограф. Лучше любых чаевых! — простодушно прибавил он.
Поискав глазами, она не нашла иной бумаги, кроме круглой картонной подставки для коктейлей, и расписалась на ней.
Оставшись одна, Розмари подошла к окну. Между раздвинутыми роскошными занавесками, далеко внизу, виднелся красно-бело-желтый пунктир машинных огней на улице. Что влево, что вправо — одно и то же. Машины туда, машины сюда… Суета, суета, суета…
Так что же она скажет ему после первых объятий и поцелуев? Как сформулировать те вопросы, которые так и вертятся на языке? И как ей самой разрешить наиглавнейшую проблему: что может служить гарантией правдивости его ответов?
Она назвала его «мой ангел». В этом не было ничего дурного. Она так чувствовала в тот момент. Да и для его самолюбия это приятно…
В том прошлом, в далекость которого верилось с таким трудом, она частенько называла его именно так: мой ангел. Ему и впрямь случалось бывать сущим ангелом, однако, как ни крути, он был, по своему рождению, наполовину дьяволом — злым, падшим ангелом. Был и остается. И об этом она забывать не смеет. Особенно сегодняшним вечером.
Мальчишкой он иногда врал — очень убедительно и не один раз. К примеру, всего несколько месяцев назад — то бишь почти двадцать восемь лет назад — он отколол краешек мраморной доски в квартире у Минни и Романа и сумел убедить ее и Кастиветов в том, что он не только не виноват, но и…
Новый стук в дверь.
У нее опять подпрыгнуло и остановилось сердце.
И снова облегчение.
— Обслуживание! Шампанское, мэм. Подарок администрации.
Что за неугомонное начальство в этом отеле!
Она даже не потрудилась обернуться, лишь чуть повела головой и скосила глаза.
Очень молодой, в знакомом красном форменном пиджаке очередной официант катил перед собой столик с серебряным ведерком, из которого торчало горлышко обложенной льдом бутылки.
Розмари вздохнула и меланхолично произнесла:
— Спасибо. Поставьте, пожалуйста, ведерко вон туда, на стойку.
Она прикрыла глаза и вернулась к прерванной мысли.
В возрасте пяти с половиной лет Энди ухитрился обмануть трех взрослых и отнюдь не доверчивых людей: доказал им как дважды два четыре, что он не только не…
— Разве мы не обнимемся хотя бы разок перед тем, как я открою эту бутылку?
Розмари резко повернулась на голос за спиной. Официант все еще стоял возле стойки бара и с нежной улыбкой смотрел на нее. Господи, да это же Энди! Красивый, как Иисус с картинки. Обеими руками он откинул прекрасные длинные волосы со лба. На щеках, поверх бородки, играл здоровый румянец. Глаза ласково светились.
— Извини за этот маскарад, — сказал он, указывая на свой форменный красный пиджак с золотыми пуговицами и непременным значком «Я люблю Энди». — Не хотел привлекать внимания.
Энди сорвал душившую его обязательную для отельной прислуги черную бабочку и медленно двинулся к матери, широко разведя руки в стороны.
Пошли объятия, поцелуи, вздохи и охи, взаимное сглаживание и слезы, слезы, слезы — словом, о шампанском вспомнили лишь парой насквозь мокрых носовых платков позже.
Энди обернул ледяную бутылку салфеткой и с ловкостью клубного завсегдатая мигом высадил пробку, без хлопка и не пролив ни капли драгоценной влаги.
Розмари со смешком осведомилась:
— Где ты раздобыл весь этот реквизит?
— Внизу, в баре, — сказал Энди, присоединяясь к ее смеху. — Одолжил у одного официанта. Взял с него клятву помалкивать. Ты не представляешь, с какой охотой люди помогают мне! Иногда диву даешься.
Он не спеша налил себе полный бокал. Затем, с той же торжественной медлительностью, наполнил до краев бокал матери.
Так ни на секунду и не присев, по-прежнему стоя, они молча взяли бокалы и несколько секунд в полной тишине смотрели друг на друга поверх белой пены, оседающей навстречу золотистым пузырькам.
— Словами не скажешь, — произнес Энди. — Давай просто…
Все так же неотрывно глядя друг другу в глаза, они чокнулись и осушили до дна свои бокалы.
— Контактные линзы? — лаконично спросила Розмари.
— Нет, старушка черная магия, — отозвался он.
— Красивые. Даже лучше прежних. Энди со смехом нагнулся, чтобы ласково клюнуть мать в щеку.
— Хитрющая! — жизнерадостно воскликнул он. — Право, не знаю, когда именно ты лукавила: когда хвалила их в детстве или только что, когда обругала их прежний цвет… Давай-ка присядем, мамочка. Мне столько всего нужно объяснить тебе!
— Вся затея с «Божьими Детьми», — поведал Энди, — была задумана как ловушка — смертельная ловушка для того, чтобы стереть человечество с лица земли. Он намеревался одержать окончательную победу. Молниеносный Армагеддон. Своего рода блицкриг Зла против Добра. Гарантированный мат в два хода.
При этих словах его глаза сверкали так ярко, что Розмари показалось, будто она видит за этими прекрасными очами те, прежние, цвета тигрового глаза — или попросту тигриные.
— Теперь, — продолжал Энди, — когда я узнал об этом — о том, что он позволил им сотворить такое с тобой и никогда, даже намеком, не открыл мне истину… — У него дыхание сперло от злости. Пришлось остановиться и сделать глубокий вдох. — Теперь я больше чем когда-либо доволен тем, что мне удалось как следует вздрючить этого гада! Извини, мамочка, за грубое слово, но вернее не скажешь. Благодаря мне вышел пшик из Великого Плана — того самого, что он лелеял на протяжении тридцати трех лет.
Они сидели на диване с темной обивкой, уютно подвернув ноги под себя. Сидели очень близко, друг против друга, держась за руки.
— Именно из-за своего Великого Плана он и объявился тогда, — продолжал Энди, — Настоящие колдуны, и мошенники, и те мошенники, что считают себя настоящими колдунами, — вся эта пестрая шатия из кожи вон лезет, дабы «вызвать» его. У них, как правило, ничего не получается; их исступленные попытки только забавляют его. Однако случилось так, что ему вдруг потребовался здесь, на Земле, ребенок, которому в двухтысячном году исполнится как раз нужное количество лет. Именно поэтому в шестьдесят пятом году он внезапно откликнулся на призыв брэмфордских ведьм и колдунов — когда ты лежала на их алтаре.