Грабитель

День, к сожалению, сложился не так, чтобы Клинг мог назвать его удачным.
Вначале он планировал пикник в Бичтауне и поездку по реке на глиссере. Дождь не оставил от его плана камня на камне.
Промокший до нитки, он явился к Клер ровно в двенадцать. Из-за перемены погоды у неё началась “безумная головная боль”. Он не возражает, если они ещё немного побудут дома, пока не подействует аспирин?
Он не возражал.
Клер поставила несколько хороших пластинок, а сама погрузилась в тяжелое молчание, которое Берт приписал головной боли. Дождь струился по окнам, разрезая на ленточки вид на улицу. Из проигрывателя неслась музыка: “Бранденбургский концерт №5 До-мажор” Баха, “Дон-Кихот” Штрауса, “Психея” Цезаря Франка.
Клинг едва не уснул.
Из дому они вышли в два. Дождь перестал, но изморось ещё висла в воздухе. Они уныло шагали по улицам, молчаливые, не находящие контакта, и дружно ненавидели дождь, словно именно он вбил между ними какой-то клин. Когда Клинг предложил зайти в кино, Клер тут же согласилась.
Фильм был ужасен.
Назывался он “Племя апачей” или что-то в этом роде и в нем толпы раскрашенных голливудских звезд с воплями атаковали горстку солдат в синей униформе. Эта горстка отражала диких апачей почти до конца фильма. В конце концов число индейцев, от которых отбилась горстка воинов, достигла нескольких десятков тысяч. Минут за пять до конца фильма появилась ещё одна горстка солдат, и у Клинга возникло ощущение, что война будет продолжаться ещё часа два в следующем фильме под названием “Потомки племени апачей”.
Но второй фильм был о маленькой девочке, родители которой разводились. Девочка ехала с ними в Рено – у папы там были всякие коммерческие дела, а мама там подыскивала себе занятие, – и с помощью неизменно прелестных поз и сияющей мордашки с детскими ужимками, девочка убеждала мамочку и папочку остаться навеки вместе и жить в счастливом семействе со своей прелестной, светлоокой, приторно-слащавой доченькой.
Из кино они вышли одуревшими. Было шесть часов. Клинг предложил пойти выпить и поужинать. Клер, не иначе как в порядке самозащиты, согласилась, заявив, что это лучшее, что они могут сделать.
И вот они сидели в ресторане на самом верхнем этаже одного из самых шикарных отелей и через огромное окно смотрели на реку. За рекой мигала реклама.
Вначале на ней засветилось: “МОЖНО”.
Потом надпись продолжилась: “МОЖНО ЖАРИТЬ” и снова: “МОЖНО ПЕЧЬ”. А потом снова: “МОЖНО”…
– Что будете пить? – спросил Клинг.
– Пожалуй, виски с содовой, – ответила Клер.
– Не коньяк?
К столу подошел официант. Выглядел он не более романтично, чем Адольф Гитлер.
– Будете что-нибудь пить? – спросил он.
– Виски с содовой и мартини.
– С лимоном, сэр?
– С оливкой, – ответил Клинг.
– Слушаюсь, сэр. Желаете меню?
– Благодарю, потом, когда выпьем. Хорошо, Клер?
– Да, отлично, – сказала она.
Они сидели молча. Клинг смотрел в окно.
“МОЖНО ЖАРИТЬ”…
– Клер?
– Да.
“МОЖНО ПЕЧЬ”…
– Ну, просто ужасно, да?
– Прошу вас, Берт…
– Этот дождь… и это кошмарное кино. Я не хотел, чтобы так вышло. Я хотел…
– Я знала, что все так и будет, Берт. Я ведь пыталась вам объяснить, не так ли? Разве я вас не предупреждала? Разве я не говорила, что я самая унылая девушка на свете? Зачем вы настояли, Берт? Теперь я себя чувствую как… как кто?
– Не хочу, чтобы вы себя чувствовали как… как не знаю кто, – прервал он. – Хотел только предложить, чтобы… чтобы мы начали все сначала. Прямо сейчас. Забудем о том, что было.
– Ох, зачем все это? – спросила Клер.
Официант принес напитки.
– Виски для дамы? – спросил он.
– Да.
Клинг поднял бокал “мартини”.
– За новое начало, – сказал он.
– Ну, если вам угодно переводить продукт, – ответила она и тоже выпила.
– Что касается вчерашнего вечера…
– Я думала, что мы собирались начать все сначала.
– Я только хочу вам объяснить. Меня забрали двое из криминальной полиции и отвели к их лейтенанту, который потребовал, чтобы я перестал заниматься убийством Дженни Пэйдж.
– И вы перестанете?
– Да, разумеется. – Он умолк. – Я слишком любопытен… допустим, но…
– Понимаю.
– Клер, – спокойно спросил он. – Что с вами?
– Ничего.
– О чем вы думаете? В мыслях вы совсем не здесь.
– Что-что?
– О чем вы думаете?
– Я не думала, что это заметно. Простите.
– Заметно, – подтвердил Клинг. – Кто это был?
Клер покосилась на него.
– Вы лучший сыщик, чем я думала.
– Для этого не нужно быть великим детективом, – ответил он.
В голосе его звучали грустные ноты, словно подтверждение его подозрений остудило весь его пыл.
– Мне не мешает, что вы грустны или разочарованы. Многие девушки…
– Не в том дело, – перебила она его.
– Много девушек грустных и разочарованных, – продолжал он. – Их оставит парень или просто они перессорятся, – ну, как обычно кончаются все романы…
– Не в этом дело, – отрезала она, и, взглянув через стол, он увидел её затуманенные слезами глаза.
– Эй, послушайте, я…
– Прошу вас, Берт, не надо…
– Но вы же сами сказали, что это был мужчина. Вы сказали…
– Ничего, – ответила она. – Ничего, Берт, – и закусила губу. – Ничего. Был один парень, и я по нему с ума сходила. Мне было семнадцать, как Дженни Пэйдж, а ему девятнадцать.
Клинг ждал. Клер подняла бокал и отпила из него. С трудом проглотила, потом вздохнула. Клинг молча наблюдал за ней.
– Я встретила его в клубе “Темно”. Мы безумно полюбили друг друга. Знаете, как это бывает, Берт? Так случилось и с нами. Мы строили такие планы… грандиозные планы. Мы были молоды, сильны и любили друг друга.
– Не… не понимаю.
– Его убили в Корее.
За рекой засветилась реклама: “МОЖНО ЖАРИТЬ”. Над столом повисла тишина. Клер уставилась на скатерть. Клинг нервно потирал руки.
– Так что не спрашивайте меня, почему я хожу в “Темпо” и как дурочка вожусь с детишками вроде Хада и Томми. Вновь и вновь я ищу его, Берт, вы понимаете? Ищу его лицо, его голос, его юную красоту…
– Вам не найти его, – твердо сказал Клинг.
– Я…
– Вам не найти его. Нет смысла пытаться. Он мертв и погребен. Он…
– Я не хочу вас слушать, – заявила Клер. – Проводите меня домой, пожалуйста.
– Нет, – отказался он. – Он мертв и погребен, а вы хороните себя заживо, делаете из себя мученицу, ведете себя как вдова в трауре. В двадцать лет! Что, черт возьми, с вами происходит? Вы что, не знаете, что люди умирают ежедневно? Вы этого не знаете?
– Замолчите, – крикнула она.
– Вы не видите, что губите сами себя? Из-за детской любви… из-за…
– Замолчите, – крикнула она снова. На этот раз была на грани истерики, и некоторые из соседей по залу оглянулись на них.
– О нет! – дрожащим от напряжения голосом сказал Клинг. – Похороните себя! Похороните свою красоту и замкнитесь в себе! По мне хоть всю жизнь носите траур. Но, думаю, это только предлог, вы обманываете саму себя. – Он умолк, потом сердито закончил: – Пошли из этого аквариума!
Уже начал вставать, одновременно поманив официанта. Клер неподвижно сидела напротив него. А потом вдруг ни с того ни с сего расплакалась. Слезы вначале понемногу пробивались из-под опущенных век и медленно стекали вниз по щекам. Потом она вся поникла, плечи её задрожали, она судорожно сжала руки, тихо всхлипывая, и слезы уже хлынули рекой. Никогда до того не видел он такого откровенного проявления горя. Отвернулся, не хотел смотреть на нее.
– Что угодно, сэр? – спросил официант, бесшумно подойдя к столу.
– Еще раз то же самое, – ответил Берт.
Официант уже уходил, когда Берт схватил его за рукав.
– Нет, подождите! Вместо одного виски с содовой принесите двойной чистый виски.
– Да, сэр, – ответил официант, удаляясь.
– Я больше не хочу, – захныкала Клер.
– Ничего, выпьете.