Удар молнии

Он поставил машину в некотором отдалении от освещенного места, вышел и открыл дверцу, где сидела Дарси. Когда она выходила, он незаметно сунул руку в карман и включил диктофон.
— А памятник-то будет виден? — спросила она. — Здесь так темно.
— Да нет, там есть фонари.
И действительно, фонари в парке были. Уличные фонари старой конструкции — тонкостенные, вертикально уходящие вверх трубы, венчающиеся убранными в стеклянные шары лампами. И никаких тебе ламп. Он считал это недостатком. На сей раз он решил повесить очередную жертву прямо на месте убийства, в пустынном парке, на территории другого полицейского участка.
Со стороны Таррет-Роуд парк окаймляла низкая каменная стена, а в дальнем конце, у реки Даймонд, вырос высокий забор. Но в такую даль он ее не поведет. Он собирался расправиться с ней прямо здесь, едва они отойдут немного от входа. А вход был сделан прямо в стене, каменные столбы, обозначающие его, росли как бы из нее. Венчались они все теми же шарообразными абажурами, только лампы не горели: он разбил их два дня назад. И тротуар, и дорожка, которая вела в глубь парка, были почти в полной тьме.
— Напрасно фонарь с собой не взяли, — сказала Дарси.
— Варвары, — откликнулся он. — Но ничего, там есть фонарь.
Они вошли в парк.
— А кому, кстати, памятник-то? — спросила она.
— Джесси Оуэнсу.
И снова он солгал. Единственным памятником в парке была конная статуя безымянного полковника, который, если верить надписи на постаменте, героически погиб в битве при Геттисберге.
— Неужели правда? Но ведь он, вроде, из Кливленда.
— Так, стало быть, имя вам известно?
— Ну конечно. Он всех обставил... когда это было?
— В 1936 году. На Олимпиаде в Берлине.
— Точно. Выставил Гитлера со всеми его расовыми теориями полным дураком.
— Десять ноль шесть на сотке, — кивнул он. — А на двухстах установил мировой рекорд. Заодно и четыреста метров выиграл.
— Не говоря уже о прыжках в длину.
— А вы и впрямь его знаете, — довольно улыбнулся он.
— А как же, я все-таки бегунья, — и как раз в этот момент он бросился на нее.
Он хотел проделать все так же быстро и легко, как и с двумя предыдущими. Захват руки, в результате которого она и не падает на землю, и не переламывается в поясе, но вся тяжесть тела переносится на левую ногу, и остается неприкрытым бок. Левая рука у нее дернется вверх, и тогда он поднырнет под нее, и не успеет она головы повернуть, как он захватит полунельсоном шею. Резко развернув ее на сто восемьдесят градусов, он подхватит ее справа и, полностью зажав шею, замкнет нельсон. Затем он с силой надавит ей на голову, так, чтобы подбородок уперся в грудь, и сломает позвоночник.
Полный нельсон, ввиду опасности приема, разрешалось использовать только на соревнованиях борцов, да и то с ограничениями: угол захвата не должен превышать девяносто градусов по отношению к позвоночному столбу. Едва руки сомкнутся за головой соперника, требуется переместить тяжесть тела на бок, чтобы получился необходимый угол, и только потом можно давить. Но для него не было никаких ограничений. У него одна забота — сделать свое дело эффективно, беззвучно и, по возможности, быстро. Прежний опыт показывал, что на всю операцию достаточно двадцати секунд. Но на сей раз получилось не так.
Едва он захватил ее кисть, как девушка вскрикнула и моментально сделала шаг назад, пытаясь освободиться. Вновь притянув ее к себе, он старался просунуть ей руку под мышку, чтобы сделать полунельсон, но она двинула ему свободной рукой под ребра и, оказавшись к нему вполоборота, наступила на ногу своими высокими каблуками.
Было очень больно, но он не ослаблял хватки. Они боролись яростно и беззвучно, ноги выбивали чечетку на тонком лиственном покрове, и в свете стоявшего фонаря тела их отбрасывали на землю изгибающиеся тени. Она не давала ему пролезть себе подмышку. Она хотела освободить кисть, оторваться от него, и колотила, когда он пытался нырнуть ей под руку и замкнуть захват. Когда они сблизились в очередной раз, Дарси вцепилась ему в лицо, и тут он нанес ей сильный удар. Он пришелся прямо в грудь, и она задохнулась. Он ударил еще раз, теперь в лицо, и продолжал в ярости избивать, вымещая зло за то, что она не дает ему делать свое дело и сопротивляется, вместо того, чтобы помочь ему покончить с собой. Кулак его покрылся кровью, кровь брызнула и девушке на платье, превратив его цвет из красного в пурпурный. Она пыталась захватить побольше воздуха, глаза ее расширились от страха. Он ударил ее в зубы, да так, что один из передних сломался, и, подхватывая падающее тело, поспешно просунул ей руки подмышки, полностью захватил шею и прижал ее к себе спиной. Не давая ей упасть, он сомкнул пальцы рук у нее на шее, сзади, расставил пошире ноги, чтобы равномерно распределить вес тела, и крепко надавил.
Он услышал сильный треск. Это переломился позвоночник.
В тишине октябрьской ночи он прозвучал словно винтовочный выстрел.
Девушка обмякла у него в руках.
Он кинул быстрый взгляд вперед, нет ли кого на дорожке? Подхватил ее под руки и двинулся в сторону входа в парк.
Там, под разбитым фонарем, стоял какой-то человек. При свете уличного фонаря ломаная тень от его фигуры падала на землю.
Человек поднял голову и стремглав бросился прочь.
 
Глава 8
— Так, так, — проговорил детектив первого класса Оливер Уикс.
Нечасто в этих краях увидишь белых. Белые здесь, в Даймондбеке, либо полицейские, либо почтальоны, либо мусорщики, ну и, бывает, еще заходят сюда подцепить какую-нибудь потаскушку. Еще реже увидишь здесь белую женщину. Много тех, кого Олли называл «Подойди ко мне, милок», но, конечно, это были не белые. К тому же, если в жилах у тебя течет хоть капля черной крови, ты не белый, во всяком случае, так считал Олли Уикс. Словом, редко увидишь здесь белую девушку в восемь утра, особенно, если она висит на фонарном столбе. Умники из отдела по расследованию убийств тоже так считали. И все они как раз говорили о том, какая эта редкость, когда подъехал человек из судмедэкспертизы. Он, напротив, заметил, что не такая уж это невидаль.
— Вы что, газет не читаете, телевизор не смотрите? — спросил он. — Вам что, не известно, что за последние две недели еще две девушки были обнаружены в таком же щекотливом положении, висят себе на фонарном столбе, и каждый может заглянуть под юбку.
Все собравшиеся тут полицейские заглянули под юбку убитой девушки. На ней были красные трусики.
— И все равно, — упрямо заметил Олли, — у нас в Восемьдесят третьем редко увидишь мертвого, если только ты не черномазый.
Один из патрульных, огораживавших место преступления, был черным. Он никак не реагировал на оскорбительное замечание Олли, потому что Олли был выше его чином и к тому же Толстяк Олли Уикс не знал, что слово «черномазый» имеет оскорбительный оттенок. Просто такой у Толстяка Олли Уикса был язык. Обидеть он никого не хотел. Он всегда так и говорил. «Да, черномазые у меня в лучших друзьях ходят», — любил повторять Толстяк. И действительно, лучшим детективом Восемьдесят третьего, исключая, разумеется, себя самого, Олли считал черномазого. Да он любому скажет, что Парсонс, эта падла, один из лучших черномазых полицейских во всем городе.
Опустив девушку на землю, детективы и медэксперт тесно сгрудились вокруг нее.
— Ничего себе обработал ее, а? — заметил один парень из отдела по расследованию убийств. Его звали Мат-сон.
— Да, половину зубов вышиб, — сказал другой, по имени Мэнсон. Не лучшее имя для полицейского, и его всегда этим подкалывали.
— Похоже, и нос сломал.
— Не говоря уж о шее, — вмешался эксперт. — Кто ее нашел?
— Я, — сказал Олли. — Везет же человеку.
— Смерть наступила в результате перелома шейных позвонков.
— А что это у нее на платье, кровь? — спросил Мэн-сон.
— Нет, малиновый сок, — сказал Олли. — Ты совсем дурак, что ли?
— Где, где? — заинтересовался Матсон.