Дитя реки
— Когда-то нас было сто тысяч, — начала Бетрис, — но теперь во много-много раз меньше. Эта часть — самая древняя из того, что лежит в пределах сферы наших трудов, и она рухнет последней. В конце концов она, конечно, рухнет.
Йама сказал:
— Ты говоришь, как те, кто утверждает, что война в срединной точке мира может оказаться началом конца всего сущего.
Сержант Роден изучал с Йамой и Тельмоном историю самых крупных сражений, рисуя на красном глиняном полу гимнастического зала планы расположения армий, пути их длинных марш-бросков.
Беатрис сказала:
— Когда идет война, все верят, что она кончится победой и положит конец любым конфликтам, но в цепи событий невозможно определить, которое будет последним.
Йама удивленно произнес:
— Еретики потерпят поражение, ведь они восстали против слова Хранителей. Древние реставрировали для них множество старинных технологий, их последователи теперь используют это все против нас, но ведь Древние создания меньшего масштаба, чем Хранители, потому что они — отдаленные предки Хранителей. Как может меньшая идея одолеть более великую?
— Я забыла, что ты молод, — улыбнулась Беатрис. — У тебя в сердце есть еще надежда. Но и у Озрика есть надежда, а ведь он — человек мудрый. Он верит не в то, что мир не придет к концу, это неизбежно, а в то, что к концу хорошему. Воды Великой Реки скудеют день ото дня, и в конце концов все, что хранит мой народ, исчезнет.
— Надо учесть, что вы и ваш муж живете для прошлого, а я — ради будущего.
Беатрис опять улыбнулась:
— Да, но хотелось бы знать, какого будущего? Озрик полагает, что оно может быть не единственным. Что касается нас, то наш долг — сохранить прошлое, чтобы научить будущее. В этом месте прошлое имеет наибольшую силу. Здесь есть чудесные средства, способные прекратить войну в мгновение ока, если ими владеет одна из сторон, или же уничтожить Слияние, если обе стороны возьмут их на вооружение друг против друга.
Живые хоронят мертвых, идут дальше и забывают. Мы помним. В этом наш первый долг. В Изе есть архивариусы, которые утверждают, что могут проследить родословную всех рас Слияния до самых первых людей. Моя семья сохраняет гробницы тех самых предков, их тела и утварь. Эти архивисты считают, что слова сильнее тех явлений, которые они описывают, и что лишь словам даровано бессмертие, а все остальное превращается в тлен, но мы-то знаем, что и слова подвержены изменениям.
Истории меняются, каждое поколение находит в любой легенде свой урок. При каждом пересказе история чуть-чуть изменяется, и так до тех пор, покуда не получится нечто совсем иное. Властитель, одолевший героя, который мог бы принести в мир свет искупления, после множества описаний этих событий превращается в героя, спасающего мир из пламени, а несущий свет становится врагом рода человеческого. Лишь вещи остаются такими, как были. Вещи — это вещи и все. Слова — лишь представление о вещах, а у нас хранятся сами вещи. Настолько они более могущественны, чем представления о них!
Йама вспомнил об эдиле, который так доверяет предметам, сохранившимся в земле. Он сказал:
— Мой отец пытается понять прошлое по тем обломкам, которые от него остались. Может быть, меняются не истории, а само прошлое, ведь все, что остается от прошлого, — это лишь то значение, которое мы вкладываем в эти остатки.
У него за спиной Озрик заметил:
— Тебя учил архивариус. Такое как раз мог сказать один из этих близоруких книжных червей, да пребудет благословение с ними со всеми и с каждым в отдельности. Видишь ли, прошлого на самом деле больше, чем записано в книгах. Этот урок мне приходилось постигать снова и снова, молодой человек. Все обыденное и человеческое исчезает, никем не записанное, а остаются лишь истории о жрецах, философах, героях и властелинах. Множество выводов делается по камням алтарей и святыням храмов, но аркады, где по ночам встречаются влюбленные и болтают приятели, дворики, где играют ребятишки, — они ничего не значат. В этом ложный урок истории. Но все же мы можем взглянуть на случайные сценки прошлого и задуматься об их значении. Это я тебе и принес.
Озрик держал под белой тканью какой-то квадратный плоский предмет. Взмахнув рукой, он сдернул салфетку и показал тонкую прямоугольную каменную пластинку, которую положил в лужицу солнечного света на мощенном плиткой полу балкона.
Йама сказал:
— Мой отец коллекционирует такие картины, но эта, кажется, пустая.
— Вероятно, он собирает их для важных исследований, — сказал Озрик, но мне жаль это слышать. Их настоящее место не в коллекции, а в тех гробницах, где их когда-то установили.
— Меня всегда удивляло, почему, прежде чем начать действовать, они должны напиться солнечного тепла, ведь их помещают в темноте склепа.
— Гробница тоже пьет солнечный свет, — объяснил Озрик, — и распределяет его между своими компонентами в соответствии с необходимостью. Картина реагирует на тепло живого тела, и в темноте гробницы она проснется в присутствии любого зрителя. Вне гробниц, без своего обычного источника энергии картинкам тоже требуется солнечный свет.
— Потише, муженек, — шепнула Беатрис, — она просыпается. Смотри, Йама, и познавай. Это все, что мы можем тебе показать.
По пластинке, смешиваясь, бежали разноцветные блики, казалось, они трепещут под самой поверхностью. Сначала блеклые и бесформенные — просто пастельные Ручейки в млечной глубине, — они постепенно расцвечивались все более ярким сиянием и наконец сложились, вспыхнув серебряным светом, в четкое изображение.
На мгновение Йаме почудилось, что пластина превратилась в зеркало и оттуда с жадностью смотрит его собственное взволнованное лицо. Но когда он приблизился, человек на картине повернулся, словно беседуя с кем-то за пределами рамы, и Йама увидел, что это лицо принадлежит человеку значительно старше его самого, увидел морщинки в уголках глаз, суровую линию рта. Но форма глаз и круглые синие радужки, но абрис лица и бледная кожа, но грива вьющихся черных волос — все, все было, как у него! Он вскрикнул от удивления.
Теперь человек на картине с кем-то разговаривал и вдруг улыбнулся невидимому собеседнику. Эта улыбка, быстрая и открытая, всколыхнула всю душу Йамы. Человек отвернулся и изображение скользнуло с его лица на вид ночного неба. Это было не небо Слияния: на нем, будто алмазы на черном бархате, сверкали яркие россыпи звезд. В центре картины застыл клубок тусклого красного света, и Йама заметил, что звезды вокруг него, образуя четкие линии, будто втягиваются в эту красную бездну. Изображение сместилось, звезды черточками мелькнули на небосклоне, на миг картина остановилась на пучке ярких лучей, рассекающих чистейший цвет фона, затем померкла.
Озрик завернул пластинку в белое полотно. Йаме тут же захотелось убрать эту ткань, увидеть, как в глубине пластинки вновь расцветает картина, вдоволь насмотреться на лицо незнакомца, незнакомца, который принадлежал к его расе; он хотел разобраться в рисунке созвездий за спиной своего давно умершего предка. От возбуждения у Йамы стучало в висках.
Беатрис вложила ему в руку отороченный кружевом квадратик. Платок. Лишь тогда Йама заметил, что плачет.
Озрик сказал:
— У нас здесь расположены самые древние гробницы во всем Слиянии, но эта картина старше любого предмета в Слиянии, ибо она старше самого Слияния. Она демонстрирует первую стадию создания Ока Хранителей и те земли, по которым ступали Хранители до того, как ушли через Око и канули в далекое прошлое или вообще в иную вселенную, что тоже вполне возможно.
— Мне хотелось бы увидеть гробницу. Я хочу знать, где вы нашли эту картину.
Озрик ответил:
— Картина хранилась в Департаменте Кураторов Города Мертвых очень, очень давно. Если она и была когда-либо установлена в гробнице, то это было столько времени назад, что никаких записей не сохранилось. Твоя раса ступала по земле Слияния при самом его создании — и вот шествует снова.
Йама сказал: