Золотой немецкий ключ большевиков

Все это очень далеко от установления непосредственной связи Ленина с Парвусом. надо сказать, что Переверзев не в интервью, напечатанном в «Возрождении», а в «письме в редакцию «Посл. Нов.» говорит уже не о Парвусе, а о Ганецком: «Ленин был уличен в письменных сношениях, весьма конспиративных и недвусмысленных, с зарегистрированным германским шпионом Ганецким – Фюрстенбергом». Доля «подозрений» от этих писем остается – особенно от второго письма к Ганецкому, но класть их в качестве краеугольного камня совсем не приходится.
Гораздо важнее в этих письмах упоминание об инженере Штейнберге – не то эмигранте, не то легальном посреднике, типа прис. повер. Козловского. В письме 21 апреля говорится: «на счет Штейнберга приняли меры», а в письме 12 июня сообщается: «Штейнберг приехал и обещает раздобыть присланные пакеты. Посмотрим, удастся ли ему это». Письмо Ленина подтверждает таким образом подлинность телеграммы Ганецкого, найденной контрразведкой при очищении особняка Кшесинской, где помещался штаб большевиков в июльские дни: «Штейнберг будет хлопотать субсидии для нашего общества. Обязательно прошу контролировать его деятельность, ибо совершенно отсутствует общественный такт». К этой телеграмме относятся, очевидно, слова в ленинском письме: «насчет Шт. примем меры». «Штейнберг, – писал Ленин позже в своем ответе 26-го июля – член эмигрантского комитета в Стокгольме. Я первый раз видел его в Стокгольме. [69] Штейнберг около 20 апреля или позже приезжал в Питер, помнится хлопотать о субсидии эмигрантскому обществу. Проверить это прокурору совсем легко, если бы было желание проверить». Здесь какая то ложь Ленина выступает очевидно. Странный ходатай о правительственной субсидии эмигрантскому обществу приезжал не только в апреле, но и в июне; он добывал «пакеты» для Ленина, как это устанавливает собственноручное письмо последнего. Какие «пакеты» и откуда? Скорее всего, из числа тех, которые Ганецкий пересылал, пользуясь услугами «друзей» в посольстве, дипломатической почтой из Стокгольма. Не напрашивается ли здесь некоторое сопоставление?
В газетах того времени проскользнуло сообщение, что в Петербурге 7 июля арестован был замешанный в дело Колонтай владелец экспортной конторы Шперберг. [70].
И еще в процессе расследования появилась одна фигура, также не указанная в воспоминаниях Никитина и не упоминавшаяся в газетах того времени. О ней мы узнаем из текста большевистских историков по данным, заимствованным из архивных документов июльского дела. Арестован был какой-то «купец» Бурштейн, показавший, что в Стокгольме существует германская шпионская организация, возглавляемая Парвусом, с которым держат связь Ганецкий и Козловский. Большевики так скупо касаются «переверзевских фальсификаций», т. е. документов июльских дней, что на первый взгляд непонятно было, зачем они вытащили на свет Божий показания, о которых никто ничего не знал. Своей публикаций они хотели дискредитировать следствие. В деле оказались официальные справки, характеризующие Бурштейна лицом, «не заслуживающим никакого доверия»: Бурштейн «представляет собой тип темного дельца, не брезгующего никакими занятиями». Вероятно, таким и был «тертый калач» из авантюристов социалистической среды, и он тем самым по своему моральному облику весьма подходил к «спекуляции» и «контрабанде» Ганецкого. «Бурштейн – должен, однако признать Покровский, – по-видимому, действительно, видел в Копенгагене Парвуса, а у него некоторых русских социал-демократов». Это уже кое-что значит. Ленин не слишком считался с моральными качествами своих агентов. Партия ведь «не пансион для благородных девиц». К оценке партийных работников нельзя подходить с узеньким мерилом «мещанской морали». Иной «мерзавец», по мнению Ленина, полезен именно тем, что он «мерзавец».
Очень показательно, что в протоколах Петроградского Воен. Рев. Комитета за октябрьские дни можно найти упоминание о некоем Бурштейне, в качестве действующего персонажа. Едва ли приходится сомневаться, что речь идет об одном и том же лице. Недостаточно осведомленный в свое время Покровский (протоколы были опубликованы лишь недавно) не учел, очевидно, возможности подобного сопоставления в будущем.
Расследование, по словам Никитина, приняло «серьезный характер» лишь после того, как кап. Пьер Лоран, представитель французской контрразведки, вручил 21 июня Никитину копии 14 телеграмм между Стокгольмом и Петербургом, которыми обменивались Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Колонтай и Суменсон (позже Лоран передал еще 15 телеграмм.) Показательны условия, при которых состоялась передача этих телеграмм: свел представителей двух контрразведок (русской и иностранной) Терещенко: «теперь вы знакомы – сказал министр ин. дел – и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня». Надо полагать, что «тем самым военные контрразведывательные органы как бы вводились в русло тех изысканий, которыми, по словам Керенского, самостоятельно занималось Временное Правительство. Очевидно, вело оно такую работу при посредстве иностранной агентуры. Только так можно толковать слова Керенского: «некоторые данные, еще раньше полученные М. И, Терещенко дипломатическим путем, ускорили расследование» [71].
Покров таинственности всей этой закулисной стороны немного приподнимают воспоминания бывш. президента Массарика. Он рассказывает, как один из американских журналистов от имени чешского национального объединения во время войны организовал самостоятельную антинемецкую разведку. «Связавшись еще в 1916 г. с русской тайной полицией», он получил возможность узнавать о «многих немецких интригах в России». В конце года американский журналист, начавший работать на собственные средства, уже вел широкую работу за счет английской тайной полиции. В его распоряжении было до 80 агентов. В 1917 г. по соглашению с французскими и английскими учреждениями глава разведки выехал в Россию в целях организации специального бюро (Slav. Рress Вuгeаu) для американского правительства. К сожалению, воспоминания Массарика очень скупо сообщают подробности о деятельности указанной организации, между тем она приобретает первостепенное для нас значение: «Нам удалось установить – отмечает Массарик – что, какая то г-жа Симонс (очевидно Суменсон) была на службе у немцев и содействовала передаче немецких фондов некоторым большевистским вождям. Эти фонды посылались через стокгольмское немецкое посольство в Гапаранду, где и передавались упомянутой даме». Сведения эти были сообщены Керенскому. И тут Массарик делает интереснейшее добавление: бюро прекратило «дальнейшее расследование, когда оказалось, что в это дело запутан один американский гражданин, занимавший очень высокое положение. В наших интересах было не компрометировать американцев»….
Тогдашний генерал-квартирмейстер петербургского военного округа, продолжавший ведать делом контрразведки, судя по его воспоминаниям, по-видимому, не имел ни малейшего представления о параллельной, самостоятельной и независимой деятельности славяно-американскаго бюро, остановившего свою разведку в определенном направлении, как только это стало невыгодно, по мнению руководителей дела, для чешских национальных интересов. Едва ли такое положение может быть признано нормальным с русской точки зрения. Таинственность, которой окружал свое расследование правительственный «триумвират», таким образом, помешала довести до конца неожиданно прерванную работу американско-чешскаго бюро. И, тем не менее копии, сообщенные кап. Лоран русской контрразведке, сразу навели ее на «некоторые размышления». Наряду с простыми как будто бы телеграммами, сообщавшими новый адрес (Фюрстенберг – Ульяновой) или жалобы Колонтай на обыск в Торнео и т. д. шли телеграммы «коммерческого» характера. Не стоит воспроизводить весь их текст, ибо сам по себе он ничего не дает, – на мой взгляд вся суть не в содержании большинства телеграмм, а в том толковании, которое давали впоследствии обвиняемые. Некоторые из телеграмм я приведу в связи с другим контекстом. Вот наиболее характерные деловые телеграммы (все они приведены Никитиным без дат: а) Суменсон телеграфирует Фюрстенбергу: «Номер 86 получила вашу 23. Ссылаюсь мои телеграммы 84-85. Сегодня опять внесла 20.000 вместо семьдесят». Она же: «финансы весьма затруднительны, абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как последний раз карандаши громадные убытки оригинал безнадежно пуст. Нио Банкен телеграфирует новых 100 тысяч», б) Фюрстенбергу (очевидно Суменсон): «Номер 90 внесла Русско-Азиатский сто тысяч». в) Ему же: «Нестле не присылает муки. Хлопочите». г) Суменсон из Стокгольма: «Телеграфируйте сколько имеете денег Нестле». д) Ей же «Невозможно приехать вторично уезжаю Сигизмунд. Телеграфируйте туда остатки банков и по возможности уплатите по счету Нестле».