Уик-энд на берегу океана

Денщик капитана Фири тоже не оглянулся, Майа выбрался из кухни, пересек пустую залу, вышел на улицу.
Его неудержимо потянуло взглянуть на море. – А море было все такое же неподвижное, все в отблесках солнца, только над самым горизонтом, как бывает в хорошую погоду, стояла легкая белая дымка… Оно завораживало. Было видно только оно одно. Все взоры с пламенной надеждой устремлялись к нему. Совсем ведь небольшое море. Такое маленькое, что через него добирались вплавь. И оно лежало рядом, мирное, приветливое, под великолепным летним солнцем. Казалось, ничего не стоит достичь того берега. Мысль устремлялась туда, одним порывом, в одно мгновение. А на том берегу начинался иной, не тронутый войною мир. Там, на том берегу, порядок, покой, там все надежно.
С минуту Майа следил за маневрами зеленых лодочек, которые снова начали перевозить английских солдат. Почему они такие маленькие? Почему их так мало? Во всяком случае, получалось как-то несерьезно. Вроде играют, а не по-настоящему перевозят людей.
Майа перескочил через низенькую стенку, отделявшую виллу от берега, завяз было в песке, выбрался и зашагал по направлению к морю. Каждый раз, когда к берегу причаливала пустая лодка, вокруг нее начиналась толкотня, однако не такая ожесточенная, как он предполагал. Томми, спешившие навстречу лодке, входили прямо в воду. Шли они, болтая локтями, в чуть смешной позе людей, шлепающих по воде. Скоро они погружались в воду по пояс. И продолжали двигаться вперед. Добравшись до лодки, они хватались за борт и подтягивались на руках. Лодка угрожающе кренилась при каждом новом пассажире. Но самое трудное наступало потом, когда лодка уже наполнялась людьми. Требовалось повернуть ее в открытое море и поскорее отойти от берега, потому что к ней приближались уже новые солдаты и, следовательно, лодка могла перевернуться. Тут только Майа заметил среди солдат молоденького офицерика, очень длинного и тонкого, с нашивкой на рукаве. Без седла, без шпор, он гарцевал в воде на низенькой гнедой лошадке, причем с удивительной ловкостью направлял ее так, чтобы все время находиться между наполненной лодкой и направляющимися к ней томми. Но так как томми все двигались и двигались, он наезжал на них. И оттеснял назад без всякой, впрочем, грубости. Но солдаты шли сплошной массой и порой обходили это препятствие. Офицер снова поворачивал в их сторону лошадь, снова преграждал идущим путь, а на губах его играла чуть высокомерная улыбка. Раза два-три Майа слышал его голос: «Get back! Get back, you!»  [10] Но слова эти звучали негрубо, тон был терпеливо-снисходительный, – так обычно говорят с детьми. Да и по виду офицера не чувствовалось, что он стремился заставить уважать приказы. Чувствовалось скорее, что он, словно старший брат, снизошел до детворы и принимает участие в ее игре.
Вдруг неожиданно загремели зенитки. Майа поднял голову. Снова по небу расплывались маленькие белые облачка. На сей раз никто не слышал, как подкрались самолеты. Летели они на большой высоте, тесным строем, и внезапно начали свои изящные воздушные маневры, как при первом налете: то расходились в разные стороны, то снова слетались вместе, снова рассыпались, скользили на крыле, кружили, чуть спускались, взмывали, вертелись, описывали круги, строились восьмеркой, потом вдруг треугольником, острым углом вперед, словно гигантские журавли во время осеннего перелета, снова летели строем; смыкались, расходились. Все это напоминало пируэты хорошо слаженного балета, грандиозного балета на высоте двух тысяч метров, какой-то священный танец перед атакой.
В затылке, в спине, вдоль всей руки Майа почувствовал непонятное покалывание. Будто тоненькие горячие иголочки впивались ему прямо в мясо, куда точно, он определить не сумел бы, и покалывание это все время переползало с места на место. Боли особой не ощущалось, но терпеть уже не было сил. «Неужели я боюсь?» – удивленно подумал он. И вдруг ему захотелось во что бы то ни стало вырваться из толпы, уйти, убежать неизвестно куда, лишь бы убежать. Однако он принудил себя остаться на месте и, только осознав, каких трудов это ему стоило, измерил глубину своего страха. «Неужели я становлюсь трусом?»– тоскливо допытывался он у себя самого. Ноги дрожали, и, проведя рукой по лицу, он с изумлением заметил, что вся ладонь стала мокрая от пота. Он пошел прочь от берега, не торопясь, заставляя себя считать шаги, не сутулиться. «Сейчас пройдет, – утешал он себя… – и раньше так бывало». Но ничего не проходило. Никогда еще его не забирало так сильно. Корпус он держал напряженно-прямо, а внутри все расслабло, стало вялым, как червяк. Внезапно громче застучало сердце. Он слышал, как в груди отдаются глухие сильные удары. И ему почудилось, что грудь вот-вот разорвется, не выдержав этих ударов.
Он остановился у опорной стенки, отделявшей пляж от главной аллеи. Оглушительно грохотали зенитки, но бомбардировщики там, высоко в небе, продолжали свои маневры. Не кончили еще своего священного танца. «Сейчас непосредственной опасности нет. И, однако, я боюсь, дико боюсь», – думал Майа. Он попытался было излечить себя оружием иронии, взять молодцеватый тон. Но ноги дрожали. Опершись ладонью о стенку, он помочился. Ему стало легче, он даже вынул из пачки сигарету. Но, поднося к сигарете зажигалку, заметил, что его рука дрожит. Он быстро сунул руку в карман. Его снова охватило неодолимое желание бежать. «Я боюсь, – думал он. – зверски боюсь». Может быть, решил он, надо сопротивляться, а может, дать себе волю. Он перебрался через стенку и зашагал быстрее… В ушах у него жужжало, а глаза застилал туман.
Он снова остановился, вытащил носовой платок. Отер лицо. «Неужели же я трус?» – с отвращением подумал он. От дыма першило в горле. Он заметил, как сигарета дрожит в губах, и бросил ее на землю. Потом с силой сжал в карманах кулаки, заставил себя дышать ритмично и глубоко, но, нагнув голову, чтобы набрать полную грудь воздуха, он поглядел на свои ноги. Они дрожали. Видно было, как они дрожат под кавалерийскими брюками. От бедер до кончиков пальцев их сотрясала беспрерывная дрожь.
Майа боязливо огляделся вокруг. Никто на него не смотрел. Он чувствовал, как по спине между лопатками струится пот.
Пронзительный свист, заглушив грохот зениток, прорезал воздух. Майа прыгнул в сторону, упал ничком на землю. Свист становился все громче, достигал умопомрачительной силы. Майа в отчаянии прижался к земле. Послышался оглушительный удар, многоступенчато подхваченный эхом. Земля сотрясалась.
– Теперь они не в суда, а в нас бьют, – произнес рядом чей-то голос.
Майа поднялся. Метрах в двадцати отсюда из крыши виллы валил черный дым. Затем вспыхнули языки пламени. «Именно в нас», – подумал Майа. И поискал глазами укрытие. Но разве такие вот виллы, легонькие, как шалаши, разве это настоящее укрытие. Хотя от осколков они предохранят. Вдруг, на глаза ему попались широкие двери, наполовину прикрытые металлическими жалюзи. Он нырнул туда. И оказался в крохотном гараже. Чья-то машина, стоявшая на подставках и укутанная старым желтым одеялом, занимала почти весь гараж. Майа опустил за собой металлические жалюзи и огляделся вокруг. Один! Он вздохнул с облегчением. Ему казалось, что, вырвавшись из этого скопления людей, он избежал опасности. Обогнув машину, он пробрался в дальний угол гаража, прислонился к стене. Зажег сигарету. Наконец ему удалось сделать несколько затяжек. Ноги уже не дрожали.
Теперь только он почувствовал, как напряжен каждый его нерв. Грохот на берегу достиг такой силы, что, казалось, человеческий организм не способен его вынести. Майа зажал уши ладонями. Но ничего не помогало. Вся эта громада гулов звучала в самом его теле. Он уже не боялся, чувствовал, что этот нечеловеческий гул вывернул его наизнанку, довел до исступления, опустошил. Он даже подумал – а вдруг звук подобен воздушной волне и тоже может убить.
Майа присел в дальнем углу за машиной. Подтянул оба колена к подбородку, обхватил их руками. Огляделся вокруг. Стены, очевидно, кирпичные. Сам гараж низенький, ах да, вспомнил, над ним площадка, втиснутая между двух вилл. Так что воздушная волна ему вроде не страшна. Да еще на дверях металлические жалюзи.