Подземка

Пересаживаясь на Касумигасэки, я стараюсь сесть в первые вагоны. Оттуда сразу лестница и ближе всего к фирме. Шагаю по платформе Тиёда, и слышу гудок. Побежал, чтобы успеть, а поезд и не думает трогаться. Захожу в вагон, а там двое работников станции вытирают пол: из какой-то коробки просочилась жидкость и капает на пол. Тогда я еще, конечно же, не знал, что это зарин. Пока служащие вытирали пол, поезд не трогался, благодаря чему я и успел в него сесть.
Нет, вытирали они не швабрами, а газетами. Коробка была обмотана газетами, и они ими вытирали пол. Естественно, требовалось как можно скорее отправить поезд, и времени идти за шваброй у них не было. С коробкой в руках вышли они на платформу, и поезд тронулся. Уже потом я узнал, что человек с коробкой в руках был замначальника станции Касумигасэки. Тот, который умер. На следующий день скончался еще один.
Поезд стоял на станции минут пять. Все это время работники станции убирались у меня на глазах. Поезд не то чтобы полный, но сидячих мест не оставалось. Поэтому я стоя следил за тем, как они прибирают в вагоне. Уже потом мне стало казаться, что запах все-таки был, но тогда я его совсем не замечал. Он нисколько не чувствовался. А пассажиры все враз закашляли. Вот мне и показалось, что кто-то забыл что-нибудь, вызывающее кашель. Но никто не покинул своих мест, не отошел в сторону. Поезд тронулся, но было видно, что пол по-прежнему влажный, и я отодвинулся метров на четыре-пять. И пока не сошел на Коккай-Гидзидо, ничего особенного в вагоне я не заметил. Как я уже говорил, немало пассажиров раскашлялось, но и только. Ничего не замечая, я добрался до работы. Там для проверки курса валюты постоянно включен телевизор, смотрим также и новости. Смотрю — и начинаю понимать: что-то не так. Судя по всему, возник какой-то переполох. На экране по большей части мелькают пейзажи района Цукидзи.
Дело в том, что я только накануне вернулся из командировки в Южную Америку, где провел десять дней. Едва вернулся, следующий день, Весеннего равноденствия, — выходной. Можно было пропустить и двадцатое. Но я посчитал, что и так долго не был в фирме, накопилось изрядное количество работы, и неплохо было бы там показаться. Но в офисе оказалось темно. Странно, почему так темно, подумал я. Вижу — по телевизору передают новости. Даже представить себе не мог, что все произошло в поезде, на котором ехал я сам. Но постепенно стало плохо, началось сужение зрачков. Сотрудники сообразили, что это — от отравления зарином, и посоветовали немедленно обратиться в больницу.
Сначала я пошел к местному окулисту. Тот сделал анализы: как ни направлял луч света, зрачок не реагировал. Там уже был полицейский, которого после анализов направили в больницу Акасака, расположенную с другой стороны. Там имелись капельницы и все необходимое. Кроме меня, было еще несколько пострадавших. У нас конвейером мерили давление и делали прочие процедуры. Но и в больнице Акасака противоядия не нашлось — тогда нас уложили на кровати и часа на полтора поставили капельницы. Кто чувствует себя нормально, можно идти. Приходите завтра. Мне даже анализа крови не сделали. Сейчас понимаю, что они в той больнице с анализами не торопились.
То, что это зарин, я уже тогда понимал. Симптомы именно те, о которых говорили по телевизору. Тот же состав, причем — начало поезда.
Опасения за свою жизнь?.. В больнице Акасака нами толком не занимались, я думал: вернусь домой как есть и умру (смеется). Хорошо, что я хоть догадался отойти назад немного. А сколько тех, кто сидели в том же вагоне, не поднялись и не передвинулись, а потом долго лежали в больнице. Это я узнал от приходившего позже следователя.
Зрачки все никак не восстанавливались, и мне пришлось десять дней ходить в больницу Акасака и к окулисту. Но лечением проведенное там время назвать нельзя. Нам даже не сделали анализ на уровень холинэстеразы [30].
По правде говоря, в тот день я проработал до половины шестого. Обедать не стал — было плохо. Аппетита нет. То и дело бросает в холодный пот, знобит, окружающие говорят, что лицо бледное. Подкосись ноги — отправили бы домой, но они не подкашивались… Все говорят, может, это аллергия на пыльцу. Я ведь только что вернулся из Южной Америки. Вот они и подумали на пыльцу. Но глаза не фокусируются, голова гудит. Хорошо, что возня с бумагами поручена женщинам, а основная моя работа — телефонные звонки.
Весь следующий день — выходной — я пролежал. В глазах по-прежнему темно, двигаться нет сил. Ночью не до сна — мучают кошмары. Вижу сон и открываю глаза. Охватывает страх: усни я сейчас — больше не проснусь никогда.
Сейчас я живу один, а тогда у меня была семья: жена и дочери. Извините за пикантные подробности (смеется). Семья-то была, но на самом деле ее как будто и не было.
Так вот, повесил я ту одежду, в которой ходил на работу, в шкаф, а ребенок возьми и скажи: глазки болят. У меня их двое. Старшая уже взрослая, младшая ходит в начальную школу. Вот она и говорит: больно глазам. Посчитал я: что-то тут не так, — и решил выбросить костюм и все остальное. Даже ботинки выкинул.
В конечном итоге, не обошлось без трупов, многие страдают от осложнений… Конечно, я ощущаю гнев от этого преступления. Но, пожалуй, мое восприятие несколько отличается от других пострадавших, ехавших в том же вагоне. Гнев никуда не денется, вот только я отделался сравнительно легко, поэтому мой гнев — больше не как заинтересованной стороны, а скорее такой, объективный. Личной озлобленности у меня почти нет.
Может, это покажется странным, но, сдается мне, я с давних пор не считаю, что не понимаю таких сект и царящего в них фанатизма. Я не отрицаю их в своем сознании. Меня с детства увлекали звезды и легенды, поэтому я стал моряком. Но я не люблю коллективы и собрания, поэтому не питаю интереса к религиозным организациям. Если подумать серьезно, я не считаю, что все там плохо. Частично понять могу.
Вообще — странно. В командировке в Южную Америку один сотрудник посольства в Колумбии пригласил меня в караоке. Я собирался сходить туда же и на следующий день, но передумал и пошел в другое место. Так вот, в том заведении, куда я не пошел, в тот вечер прогремел взрыв. Я обрадовался, все твердил себе: «хорошо, что в Японии все спокойно», — вернулся в страну, а на следующий день поехал на работу и попал в такую переделку (смеется). Прямо анекдот какой-то. Но, в отличие от Японии, в странах Южной Америки или Юго-Восточной Азии за смертью далеко ходить не нужно — она всегда вьется поблизости. Происшествия — норма жизни. В этом смысле в Японии все обстоит иначе.
По правде говоря, на следующий день после случившегося я предложил жене развестись. Наши отношения и так оставляли желать лучшего, поэтому я считал, что, когда приеду, пора бы завести об этом разговор. А тут инцидент с зарином. Но, вернувшись домой, я предпочел об этом умолчать. Из фирмы позвонили домой, объяснили жене: мол, произошло то-то и так-то, но реакции не последовало. Может, просто объяснения оказались неумелыми. Но для меня это стало решающим фактором. Естественно, в такой ситуации я был на взводе, и, может, поэтому о разводе само собой вырвалось.
Не инцидент с зарином — глядишь, не собрался бы с духом заговорить об этом. Происшествие не только аукнулось шоком, но и послужило поводом.
Жизнь в постоянных склоках привела к тому, что я совсем о себе не заботился. Я не исключал возможности умереть после случившегося и воспринимал бы эту смерть как еще одно происшествие. И в душе уже смирился с этим фактом.
Хобби? Рисую, режу гравюры. Живет за моим домом один профессиональный художник, беру у него уроки. По вечерам и в конце недели рисую сам. Преимущественно акварелью. Люблю пейзажи и натюрморты. Мне нравится размеренный образ жизни. Нравится вести разговоры с товарищами-художниками. О креветках говорить не хочется.