Последнее пророчество

На главной площади было людно и очень шумно. Так толком и не начавшись, собрание закончилось, увязнув в процедурных вопросах. Люди устремились по домам, ожесточенно споря на ходу. Мампо никогда не принимал участия в городских собраниях. Ему казалось, что на этих сборищах все пытаются говорить одновременно, никто никого не слушает, и в результате люди расходятся, оставшись при своем мнении.
Юноша отыскал взглядом Кестрель. Девушка стояла в центре компании молодых людей, яростно о чем-то дискутировавших. Мампо остановился рядом, хотя Пинто и тянула его вперед.
— Опять пустопорожние разговоры, — вздохнула девочка.
Однако Мампо и не собирался слушать. Он смотрел. Как было принято среди молодежи, Кестрель коротко подстригла и взлохматила волосы. Она носила выгоревшую черную мантию, чтобы ее одежда отличалась от ярких облачений, принятых среди взрослых.
Необычное скуластое лицо Кесс нельзя было назвать красивым, если исходить из классических канонов. Но какой-то потаенный внутренний огонь всегда освещал ее черты, притягивая взгляды. А для Мампо лицо подруги было вообще самым прекрасным на свете. И даже более — иногда Кестрель казалась Мампо самой жизнью, в ней заключался источник всего живого. Когда черные глаза Кесс встретились с его глазами, юноша ощутил толчок в сердце, и все вокруг словно приобрело более яркие и четкие очертания.
— Почему тебя не было на собрании, Мампо?
Он понял, что Кестрель обращается к нему.
— Ну, эти штуки не по мне…
— Почему? Ты ведь тоже живешь в городе, верно?
— Живу, — подтвердил Мампо.
— И тебя совершенно не интересует, что происходит в твоем доме?
Как обычно, Мампо выпалил первое, что пришло в голову:
— Я не чувствую, что это мой дом.
Кестрель пристально посмотрела на приятеля и на долгое время замолчала. Затем она повернулась, коротко попрощалась со всеми и направилась прочь.
Мампо и Пинто не спеша шли домой. Дом, где юноша жил вместе с отцом, располагался недалеко от квартала, в котором проживала семья Хазов, в самом центре города.
— Вот всегда я говорю не то, — печалился Мампо. — Сам не знаю почему.
Бомен тоже не пришел на собрание. Он прогуливался по улицам, стараясь определить источник опасности, которую почувствовал во время обряда. Угроза витала в воздухе, она была неуловима, словно запах. Иногда Бо казалось, что он нащупал ее источник, затем след вновь терялся. Юноша повернулся лицом к ветру и вдохнул воздух, надеясь, что ветер поможет определить направление. Не запах, не звук… и все же Бомен что-то ощущал. Он мог почуять страх за милю, мог распознать радость, готовую вылиться в смех, когда чьи-то губы еще только раздвигаются в улыбке. Однако проследить, откуда исходит то или иное ощущение, очень трудно: нелегко разобрать, где эхо чужих чувств, а где — собственные переживания.
Тем временем запах опасности, казалось, исчез. Может быть, все закончилось. А возможно, Бомен просто проголодался. Он решил пойти домой.
Когда остальные члены семьи Хазов вернулись, они нашли Бомена на маленьком балконе — он всматривался в ночь. Печка погасла. Анно Хазу пришлось вновь возвращать ее к жизни.
— Ты дал огню погаснуть, Бо.
— Разве?
Казалось, Бомен удивился. Люди говорили, что Бо — фантазер (а более прямодушные — что он вечно спит на ходу), однако отец понимал сына. Бомен был не более сонным, чем любой из окружающих, и соображал даже быстрее многих. Только его предназначение заключалось в ином.
— Пустая трата времени, как обычно, — сказала Кестрель, входя в комнату. — Единственным, кто сказал что-то ценное, оказался Мампо, а ведь он — просто дурак.
— Никакой он не дурак! — возмущенно откликнулась Пинто, показавшаяся вслед за сестрой.
— Ну да, всем известно, что он — твой любимчик!
Пинто налетела на Кестрель, сжав кулачки и молотя ими сестру. Горячие слезы брызнули из глаз девочки. Защищаясь, Кесс ударила Пинто по носу. Младшая из сестер с рыданием повалилась на пол.
— Кестрель! — резко прикрикнул отец.
— Она первая начала!
Аира Хаз подняла Пинто и стала успокаивать. Из носа девочки капала кровь. Обнаружив это, Пинто втайне обрадовалась и тут же перестала плакать.
— Кровь! Кесс избила меня до крови!
— Крови совсем немного, детка, — попыталась утихомирить ее мама.
— Но она же ударила меня! — победно повторила Пинто. Всем известно — виноват тот, кто пустил кровь. — Почему ты не ругаешь ее?
— Потому что это твоя вина, — вмешалась Кестрель. — Сама врезалась носом в мою руку.
— Ай-ай-ай! — продолжала ныть Пинто. — Лживая ведьма!
— Ну, все, довольно. — Мягкий голос Анно Хаза, как обычно, положил конец ссоре. — А что, Кесс, Мампо действительно сказал нечто интересное?
— Я как раз собиралась рассказать тебе, когда Кнопка…
— Не смей называть меня Кнопкой!
— Так, я могу спокойно говорить?..
— Твое дело. Болтай что хочешь.
На самом деле Пинто было интересно, что скажет сестра, — дело ведь касалось Мампо.
— Он сказал, что не считает Арамант своим домом.
— Бедный мальчик!
— Да, но его слова заставили меня задуматься. Ведь и я не считаю Арамант своим домом.
Анно посмотрел на жену.
— Ну и где же твой дом, Кесс?
— Не знаю.
— Что ж, возможно, ты и права. Во всех старинных книгах говорится, что Арамант — это всего лишь остановка на нашем пути к родине.
— К родине? — сердито фыркнула Аира. — Что за родина такая? Где она находится? Хочешь, я скажу тебе? Там, где нас нет, вот где. Где бы ты ни жил, везде тебя преследуют беды и горести, вот ты и думаешь, что где-то есть место получше. Вот там и находится твоя бесценная родина. Лучше бы мы делали что-нибудь хорошее там, где живем сейчас.
— Возможно, ты и права, дорогая.
— Мама, — продолжила Кестрель, — неужели ты не чувствуешь, что мы здесь чужие?
— Да я вообще из тех странных людей, что везде кажутся чужими! — отмахнулась Аира.
— Ага, мы странная семья, — произнесла Пинто. Эта мысль очень понравилась ей.
— Нет, где-то должна быть наша истинная родина, — продолжала настаивать Кесс. — Папа, неужели в твоих книгах ничего не говорится об этом?