Дни в Бирме

– Брось ты, он малый неплохой, – возразил Вестфилд. – Выступит иногда как большевик, но это он так, не всерьез.
– О да, славный парень, очень славный, – любезно подтвердил мистер Макгрегор.
Всякий европеец в Британской Индии по статусу, точнее по цвету кожи, «славный парень» и неизменно, если уж не выкинет чего-то вовсе непотребного, состоит в этом почетном звании.
– А по мне, чересчур от него гадом большевичком несет, – стоял на своем Эллис. – Воротит меня от парней, что в дружбе с черными. Не удивлюсь, коли и сам он дегтем разбавлен, не зря по роже будто смолой мазанули. Пегая морда! И похож на желтопузых – чернявый, кожа как лимон.
Возникла некая бессвязная перепалка из-за Флори, но быстро утихла, ибо мистер Макгрегор ссор не любил. Европейцы продолжили клубный отдых, заказав еще по стаканчику. Мистер Макгрегор рассказал еще анекдот из числа неизменно приходившихся кстати. Затем разговор вернулся к старым, но не тускнеющим сюжетам: дерзость туземцев, вялость центра, канувший золотой век, когда власть британцев поистине являлась властью, и ностальгия о «подателю сего десяток ударов плетью». Эта тематика, отчасти благодаря маниакальной злости Эллиса, прокручивалась регулярно. Впрочем, избыток горечи был объясним. Жизнь на Востоке ожесточит и святого. Здесь всем белым, особенно официальным служащим, приходится узнать вкус постоянных издевательских оскорблений. Каждый день, когда Вестфилд, мистер Макгрегор или даже Максвелл проходили по улице, мальчишки школьники с юными желтыми физиономиями – гладкими как золотые монеты и полными столь свойственного монголоидным лицам надменного, доводящего до бешенства презрения – глумились над чужаками, порой разражаясь гнусным хищным хохотом. Служба в Британской Индии не сахар. В первобытных солдатских лагерях, в духоте контор, в пропахших затхлостью и гнилью станционных бунгало люди, пожалуй, зарабатывают право на несколько раздражительный характер.
К десяти жара сделалась невыносимой. Лица и голые до локтей руки мужчин усеялись бисером пота. На спине мистера Макгрегора по шелку пиджака все шире расплывалось темное влажное пятно. От ярких лучей, все-таки проникавших сквозь оконные циновки, болели глаза и стучало в висках. С тоской думалось о предстоящем длинном безвкусном завтраке и ожидающих за ним долгих безжизненных часах. Поправив сползавшие на потной переносице очки, мистер Макгрегор поднялся.
– Увы, приходится прервать наш легкомысленный симпозиум. Как патриот Британии, я к завтраку должен быть дома. Кому-нибудь по пути? И мой автомобиль, и мой шофер к вашим услугам.
– О, благодарю, – откликнулась миссис Лакерстин. – Если можно, подвезите нас с Томом. Не представляю, как сейчас пешком!
Все встали. Вестфилд потянулся и широко зевнул.
– Двинулись? Надо идти – засыпаю. Целый день корпеть в конторе! Кучи, кучи драной писанины!
– Эй, не забудьте, теннис вечером, – напомнил Эллис. – Максвелл, черт ленивый, не вздумай опять смыться. Чтобы ровно в полпятого сюда с ракеткой.
– Apres vous – после вас, мадам, – галантно шаркнул в дверях мистер Макгрегор.
– Веди на бой, Макдуф! – пробасил, выходя, Вестфилд.
Навстречу хлынула сверкающая белизна. От земли катил жар, как из духовки. Ни один лепесток не шевелился в пестрой гуще свирепо полыхающих цветов. Свет изнурял, пронизывая тело до костей. Веяло какой-то жутью – жутковато было сознавать, что эта глянцевое голубое небо тянется, тянется над Бирмой, Индией, Сиамом, над Камбоджей, над Китаем, всюду сияя так же ярко и ровно. Наружные части автомобиля мистера Макгрегора раскалились, не дотронуться. Начиналось то беспощадное время дня, когда, по выражению бирманцев, «нога тихая». Все живое оцепенело, способность двигаться сохранили только люди, колонны разогретых солнцем струящихся через дорожку муравьев и силуэты плавно качающихся в знойном небе бесхвостых грифов.
 
3
За воротами клуба Флори свернул налево и пошел вниз по тенистой тропе под кронами фиговых деревьев. Через сотню ярдов загудела музыка – возвращался в казармы отряд военной полиции, строй одетых в хаки долговязых индусов с идущим впереди, играющим на волынке юным гуркхом [8]. Флори шел навестить доктора Верасвами. Жилище доктора, подгнившее длинное бунгало на сваях, располагалось в глубине обширного, довольно неряшливого сада, граничившего с садом Европейского клуба. Фасад был обращен не к дороге, а к стоящей на берегу реки больнице. Едва Флори открыл калитку, в доме раздался тревожный женский крик, застучала суетливая беготня. Явно не стоило смущать хозяйку. Флори обошел бунгало и позвал:
– Доктор! Вы еще не наклюкались? Войти можно?
Черно-белая фигурка выскочила на веранду, как черт из табакерки. Доктор подбежал к перилам, бурно восклицая:
– Можно? Немедленно! Ахх, мистер Флори, как я рад! Быстрее же, быстрее! Что желаете? Есть виски, вермут, пиво и другие европейские напитки. Ахх, дорогой друг, как я жду прекрасной культурной беседы!
Темнокожий курчавый толстячок с доверчивыми круглыми глазами, доктор носил очки в стальной оправе и был одет в мешковатый полотняный костюм, мятые брюки которого гармошкой свисали на грубые черные башмаки. Говорил он торопливо, возбужденно и слегка шепеляво. Пока Флори поднимался, доктор засеменил в дальний угол и начал хлопотливо вытаскивать из цинкового ящика со льдом бутылки всякого питья. Благодаря развешенным под карнизом корзинам с папоротником веранда напоминала сумрачный грот позади солнечного водопада. Кроме тростниковых, изготовлявшихся в тюрьме, шезлонгов здесь еще стоял книжный шкаф, набитый не слишком увлекательной литературой – главным образом, мудрейшие размышления карлейлей-эмерсонов-стивенсонов. Доктор, большой любитель чтения, особенно ценил в книгах то, что именовалось у него «нравственным смыслом».
– Ну, доктор, – сказал Флори (хозяин тем временем усадил его в шезлонг, обеспечив комфортную близость пива и сигарет). – Ну, доктор, как там наша старушенция Империя? По-прежнему плоха?
– Ой, мистер Флори, все хуже и хуже! Опасные осложнения, ахха. Заражение крови, заворот кишок и паралич центральной нервной системы. Ой, боюсь, нужно звать специалистов!
Шутка насчет дряхлой пациентки Британской империи обыгрывалась уже второй год, но доктор не уставал ею наслаждаться.
– Эх, – вздохнул Флори, растягиваясь в шезлонге, – хорошо тут у вас. Сбегаю к вам, как пуританский старшина в кабак со шлюхами. Хоть отдохнуть от них, – пренебрежительно мотнул он головой в сторону клуба, – милых моих приятелей, благородных белых пакка-сахибов [9], рыцарей sans peur et sans reproche – без страха и упрека на страже и во славу гордой Британии! Просто счастье – глотнуть воздуха после всей этой вонищи.
– Нет-нет, пожалуйста, не надо! Не надо так говорить о достойных английских джентльменах.
– Вам, доктор не приходится часами слушать достойных джентльменов. Я все утро терпел Эллиса с его «негритосами», Вестфилда с его фиглярством, Макгрегора с его изречениями и грустью о старинной порке на конюшне. Но уж как дошло до туземного сержанта, старого честного служаки, знающего, что в Индии без британцев «не останется ни рупий, ни девственниц», – баста! Не вынес, пора служаке в запас, полвека мелет одно и то же.
Как всегда при нападках Флори на членов клуба, толстяк доктор волновался, ерзая, переминаясь, нервно жестикулируя. Подыскивая нужное возражение, он наконец ухватил его в воздухе щепоткой смуглых пальцев:
– Пожалуйста, мистер Флори! Зачем всех называть пакка-сахибами? Народ героев, соль земли. Вы посмотрите на деяния строителей Империи, вспомните Роберта Клайва, Уоррена Гастингса, Джеймса Дальхузи, Джорджа Керзона – великие личности! Словами вашего бессмертного Шекспира, «подобных нам уж больше не увидеть».
– Так, а вам хочется еще подобных? Мне нет.