Шведский всадник

Тем временем основная масса драгун сгрудилась вокруг Барона Палачей, нарушив атакующий строй. Именно этого момента и дожидался бродяга, желавший, чтобы рой шершней охватил наибольшее количество драгун.
Один из солдат подъехал к самому стволу сосны и закричал:
— Слезай-ка, парень! Когда я сдеру с тебя шкуру, я уж продам ее за десять крейцеров и выпью за упокой твоей души!
— Сейчас я тебя стряхну оттуда, бездельник! — крикнул другой. — А потом навяжу на шею колоду и погоню плетью до самой Венеции!
— Если вы с вашим капитаном такие храбрые, — хохотал ему в ответ вор, — то что же вы не взяли у турок Константинополь? Небось от самой Вены драпали от них как угорелые? [9] Я — один против вас, но я говорю: не суйте морды в горячую кашу, а то нос обожжете!
— Тысяча проклятий! А ну, слезай с дерева! — завопил капитан, теряя остатки терпения.
— А что это вы так торопитесь? Я вот, например, никуда не спешу. Сначала пусть господин капитан и его лошадка узнают, каково сломать себе шейку и ножки! — теперь уже по-настоящему зло засмеялся бродяга.
— Довольно! — рявкнул капитан, поднял пистолет и, почти не целясь, выстрелил.
Бродяга покачнулся — пуля пробила ему плечо. Чудом удержавшись на ветке, он раскрыл горловину мешка и сбросил его на головы драгун.
Все произошло в одно мгновение — выстрел, крик боли, падение мешка с разъяренными осами и первые залпы бандитов.
И тут в воздухе раздалось тихое пение взлетающих шершней. Всадники насторожились, но никто из них так и не успел понять, что это значит. И вдруг одна лошадь встала «свечкой», сбросив драгуна на землю, а другая понеслась прочь как на крыльях. Визг, рев, ржание, злобная брань, вопли конников, которых никакие латы не могли спасти от жалящих им лицо и руки тварей, и посреди всего этого ужаса — звериный крик капитана, который все еще пытался спасти положение:
— Разомкнись! В стороны! В цепь стройся!
Но ад уже поглотил все.
Пуля одного из стрелков поразила капитана — хотя и не смогла она пробить его кирасу, но он съехал набок и повис в седле, цепляясь за гриву бешено взвившегося коня. Лошади рвались во все стороны, опрокидываясь и топча упавших драгун. Невообразимый хаос звуков наполнил весь лес; дикое ржание, вопли умирающих, беспомощные команды сержантов, мушкетные и пистолетные выстрелы разбивались о плотную стену деревьев и диким эхом возвращались назад. Драгунский отряд превратился в одуревшую, бегущую сломя голову кучу людей и коней. Кругом валялись трупы и извивающиеся в корчах раненые, растоптанные своими же лошадьми. Те же, кто уцелел, в безумном страхе цеплялись за конские гривы и впустую размахивали саблями, которые представляли гораздо большую угрозу для своих, нежели для бандитов. А бандиты спокойно постреливали себе издали, терпеливо выжидая, пока мороз не уложит шершней в снег, чтобы затем дубинками прикончить еще шевелящихся в снегу врагов.
Наполовину потерявшему сознание капитану едва удалось вырваться из этого ада. Наконец он совладал с конем и принялся организовывать своих людей для повторной атаки. Но было уже поздно — разбойники рассеяли уцелевших и уже начали добивать раненых. Капитан понял, что бой проигран. Он повернул коня и галопом понесся по лесной дороге. Не выпускавший его из виду бродяга, превозмогая боль в плече, орал вслед своему врагу:
— Что же ты бежишь, не попрощавшись? Опять драпаешь сломя голову? Эх ты, Барон сучий, хоть бы лошадь пожалел — она у тебя того и гляди окочурится!
Путь был свободен. Разбойникам оставалось только наловить как можно больше уцелевших лошадей и уходить, куда им вздумается. И только теперь, превозмогая слабость, бродяга слез вниз и прислонился к стволу сосны. Бандиты окружили его и сделали перевязку. И лишь когда они уже набрали десятка два коней и садились в седла, вдали сердито пропела труба: то неугомонный Барон подавал своим людям сигнал сбора. На истоптанном снегу застывали трупы драгун, лошадей и подлинных победителей этой схватки — огромных полосатых шершней…
Разбойники вскочили на коней, подсадили в седло раненого атамана и помчались к «лисьей норе», ликуя, хохоча и размахивая шапками.
Входя в хижину угольщика, атаман столкнулся в дверях с фельдшером. При виде своих целых и невредимых товарищей, да еще на драгунских конях и с трофейным оружием, глаза у фельдшера полезли на лоб от удивления и испуга.
— Вот чудо! — вскричал он. — Так значит, вы живы и вернулись победителями? Я бы ни за что не поверил. Я-то думал, что мы с вами встретимся, как волк с лисой — на витрине у меховщика! Что же, садитесь, выпьем по маленькой! Черный Ибиц уже кончился, надо его похоронить.
Бродяга выпрямился в седле и сказал звучным голосом:
— Прочтем за него «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся», и пусть Бог простит его и примет в царствие Свое. А нам надо поскорее уходить. Кто хочет идти со мной — пошли, а кто желает промышлять отдельно — пусть идет своей дорогой!
И когда бандиты, многим из которых не терпелось напиться по случаю победы и спасения, начали недовольно ворчать между собой, он продолжил с явной угрозой в голосе:
— Я теперь ваш атаман. Вы видели меня в деле. Вы должны слушаться меня! Чертов Барон за день-другой соберет своих людей, приведет их в порядок и опять атакует нас. Нам нужно уходить. Вы сами знаете, как быстро вертится колесо удачи!
В полдень они остановились в трактире, расположенном совсем рядом с польской границей. Здесь они были в безопасности. Снедаемый лихорадкой бродяга прилег на соломенный матрац, и фельдшер сменил ему повязку.
Сверни Шею остался сидеть с атаманом, а остальные разбойники расположились внизу, где принялись хлестать польскую водку и так сильно горланить, что их было слышно за полмили.
— Атаман, — сказал Сверни Шею, примостившись подле раненого, — тебе здорово плохо? Сейчас ты, видно, задремал и стонал так, что я думал, как бы ты у нас не помер.
— Да нет, просто я потерял много краски [10], — спокойно ответил бродяга. — А от этого всегда бывает жар и слабость. Ничего, еще и не из таких переделок выкарабкивался.
Подумав немного, он добавил:
— Вообще-то, сейчас мне довольно паршиво. А если рана воспалится, будет гораздо хуже. Могу и умереть. Но я не хочу умирать! Я должен любой ценой завоевать свое счастье!
Он попытался встать, но тут же снова опустился на матрац.
— Эти олухи там, внизу, устроили попойку, — проворчал он хмуро. — Шумят, как лягушки весной, а ведь беда все еще гонится за нами. Видать, не знают, что всех нас ждет плетка, колесо и виселица… Нет, нам нужно уходить — поскорее и подальше. Скажи-ка лучше, как зовут каждого из наших парней и кто что умеет. Нам нужно решить, кого мы возьмем с собой, а кого оставим за ненадобностью.
— Меня ты уже знаешь. Меня зовут Сверни Шею. Другого имени не помню, да и не хочу вспоминать.
— Да, тебя я знаю! Ты сидел со мной в магдебургской тюрьме. Ох, и поели мы тогда хлеба из гороха с молотой соломой. Ты, конечно, останешься со мной.
— Другого я и не желаю! Я буду тебе надежным товарищем до тех пор, пока душа не покинет мое тело и меня не закопают в какой-нибудь канаве.
— Дальше! — потребовал атаман. — Кого бы ты еще хотел взять с собой?
— Прежде всего Косого Михеля! Он незаменим при вооруженном грабеже. По части стрельбы да рубки он троих стоит!
— Ну, до стрельбы да рубки я постараюсь дело не доводить. От этого всегда одни неприятности, — проворчал атаман. — Нет, его нам не надо, пусть работает сам по себе.
— Тогда Свистуна, — продолжал Сверни Шею. — Он здорово бегает. Ему впору гоняться за зайцами, как самой настоящей борзой!
— Вот и пускай бегает себе в одиночку, а нам этого не нужно! Накрой-ка меня, что-то знобит. Дальше!
— Бешеный Маттес. Отличный рубака на саблях.
Атаман задумался. Как бы скорее залечить рану? Если бы только он знал верный способ! Боль мешала ему думать, да и жизнь могла незаметно уйти с вытекающей кровью. Когда-то он слышал исцеляющее раны заклинание, но, сколько ни силился, не мог его вспомнить. А ему так нужно было поскорее восстановить силы!..