Маленькие боги (Мелкие боги)

— Смотри, я всего лишь предложил, чтобы продемонстрировать природу парадокса, да, что если Ксено Эфебец скажет: “Все эфебцы лжецы”… — Видите? Видите? Он опять!
— …нет, нет, слушайте, слушайте… потом, ибо Ксено сам Эфебец, это означает, что он сам лжец и потому… Ксено сделал очевидную попытку вырваться, волоча четырех отчаявшихся коллег-философов по полу. — Да я тебя, коллега… Брута сказа л: “Извините, пожалуйста?”. Философы заныли. Потом повернулись взглянуть на Бруту. Они стали на порядок спокойнее. Раздался хор смущенных покашливаний. — Вы все — философы? — спросил Брута. Тот, кого звали Ксено, выступил вперед, приводя в порядок вид своей тоги. — Верно. — сказал он. — Мы философы. Мы думаем, следовательно мы есмь. — Мы есть. — автоматически сказал неудачливый конструктор парадоксов. Ксено развернулся: “Я щас верну это в твою глотку!” проревел он. Потом снова повернулся к Бруте. — Мы есть, то есть мы есмь. — сообщил он доверительно. Вот оно как. Несколько философов с интересом взглянули друг на друга. — Это действительно весьма интересно. — сказал один. — Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты об этом?
— Заткнись. — сказал Ксено не оглядываясь. — Вы дрались? — сказал Брута. Присутствующие философы напустили на себя разнообразные выражения шока и ужаса. — Дрались? Мы? Мы философы! — сказал шокированный Ибид. — Верно, моя мысль. — сказал Ксено. — Но вы…? — начал Брута. Ксено махнул рукой. — Уколы и выпады дебатов. — сказал он. — Теза плюс антитеза равны гистерезису. — сказал Ибид — Это — непреложное мерило вселенной. Молот интеллекта над наковальней фундаментальной истины… — Заткнись. — сказал Ксено. — И чем мы можем вам служить, молодой человек?
— Спроси о богах. — подзуживал Ом. — Ух, я хочу разузнать о богах. — сказал Брута. Философы переглянулись. — Боги? — сказал Ксено. — Мы не якшаемся с богами. Хах. Боги — это реликт устаревшей системы верований. С ясного вечернего неба раздался раскат грома. — За исключением Слепого Ио, Громовержца. — продолжал Ксено, не меняя тона. Молния прорезала небо. — И Кубала, Бога Огня. — сказал Ксено. Порыв ветра ударил в окна. — И с Флатулом, Богом Ветров, тоже все в порядке. — сказал Ксено. В воздухе материализовался лук и поразил стол у руки Ксено. — Фидик, Посланник Богов, один из величайших. — сказал Ксено. У дверей появилась птица По крайней мере, это отдаленно напоминало птицу. Она была около фута высотой, черно-белая, с изогнутым клювом и таким выражением, будто с ней уже случилось все то, чего она в жизни боялась. — Что это? — сказал Брута. — Пингвин. — сказал голос Ома внутри его головы. — Патина, Богиня Мудрости? Одна из лучших. — сказал Ксено. Пингвин закаркал на него и вперевалку ушел в темноту. Философы выглядели ошарашенными. Потом Ибид сказал:
— Фургов, Бог Лавин? Где снеговая линия?
— В двух сотнях миль сказал кто-то. Они подождали. Ничего не случилось. — Реликт устаревшей системы верований. — сказал Ксено. Стена леденящей белой смерти нигде в Эфебе не объявилась. — Лишь бездумная персонификация сил природы. — сказал один из философов, громче. Казалось, все почувствовали себя лучше. — Примитивное обожествление природы. — Не стоит жертвовать ему даже двухпенсовика. — Простая рационализация необъяснимого. — Ха! Очевидная фикция, чучело для устрашения слабых и тупых!
Внутри Бруты подымались слова. Он не мог сдержаться. — Здесь всегда так холодно? — сказал он. — По пути сюда было не так зябко. Все философы отодвинулись от Ксено. — Однако, если что и можно сказать о Фургале, сказал Ксено, так то, что он очень понятливый бог. Любит шутки, как тот… парень. Он быстро взглянул в обоих направлениях. Через некоторое время философы расслабились, и, казалось, полностью забыли о Бруте. Лишь теперь у него появилось время осмотреться в комнате. Никогда прежде в своей жизни он не видел таверн, а эта была типичной. Бар тянулся вдоль одной из стен комнаты. Позади были типичные украшения эфебских баров: кучи винных кувшинов, полки амфор, веселые картинки весталок с пакетов соленых орешков и вяленой козлятины, пришпиленные в надежде, что в мире действительно существуют люди, готовые охапками скупать все новые и новые пакеты орешков, которых они не хотят, ради того, чтобы взглянуть на картонные груди. — Что это такое? — спросил Брута. — Откуда мне знать? — сказал Ом. — Вытащи меня отсюда, чтобы я смог увидеть. Брута развязал коробку и вынул черепаху. Единственный слезящийся глаз осмотрелся вокруг. — А… Типичная таверна. — сказал Ом. — Отлично. Добудь мне блюдечко, чего они там пьют. — Таверна? Место, где пьют алкоголь?
— Да, очень надеюсь, что именно так. — Но… Но… Семикнижие не менее 17 раз весьма настойчиво повелевает нам бежать… — Убей, не представляю, почему. — сказал Ом. — Видишь того типа, чистящего кружки? Ты скажешь ему: “Дай мне…” — Но оно затмевает разум человека, говорит Пророк Оссори. И…
— Повторяю! Я не говорил этого! Обратись к нему!
На деле, мужчина сам обратился к Бруте. Он чудесным образом очутился по другую сторону бара, по-прежнему протирая кружку. — Вечер, господин. — сказал он. — Что будем?
— Я хотел бы выпить воды. — сказал Брута очень неуверенно. — И что-нибудь для черепахи?
— Вина! — сказал голос Ома. — Не знаю. — сказал Брута. — Что обычно пьют черепахи?
— Здешние обычно довольствуются каплей молока и чуточкой размоченного в нем хлеба. — сказал бармен. — Здесь много черепах? громко сказал Брута, пытаясь заглушить раздосадованные вопли Ома. — А, очень полезное философское животное, средняя черепаха. Обгоняют метафорические стрелы, побеждают зайцев на гонках , … очень ручные. — Ух…У меня нет денег. — сказал Брута. Бармен наклонился к нему. “Вот что я тебе скажу”-сказал он. — “Декливит только что купил весь поднос, он не обидится. — Хлеб с молоком ?
— Ох. Спасибо. Большое спасибо. — А, у нас есть всех сортов. — сказал бармен, выпрямляясь. — Стоики, Циники. Горькие пьяницы эти циники. Эпикурейцы. Стогастики. Анамахандриты. Эпистемологисты. Перипатетики. Синоптики. Все. Я всегда так говорю. И что я всегда говорю, так… — он поднял еще одну кружку и начал втирать ее насухочто в мире нужны все. — Хлеб с молоком! — кричал Ом. — Ты испытаешь мою ярость, за это, хорошо? А теперь спроси его о богах!