Пандора

«Почему?»
«Потому что за вашим безмолвием и страданием скрывается история; она вполне сформировалась и теперь живет и ждет, пока ее запишут».
«Ты чересчур романтичен, дружок», – заметила я.
Ты терпеливо ждал. Наверное, ты почувствовал охватившее меня смятение, дрожь моей души перед лицом стольких неизведанных эмоций.
«История совсем короткая», – сказала я.
И перед моим мысленным взором замелькали образы, воспоминания, мгновения – все то, что побуждает души действовать и созидать. Я ощутила слабую-слабую надежду на веру.
Думаю, ты уже знал ответ. В то время как сама я еще даже не предполагала, каким он будет.
Ты сдержанно улыбнулся, но не терял энтузиазма и продолжал ждать.
Глядя на тебя, я представила себе, как попробую написать… изложить все на бумаге…
«Вы хотите, чтобы я ушел, не так ли?» – спросил ты.
Ты встал, поднял свое пальто с еще не высохшими на нем пятнышками дождя и грациозно склонился, чтобы поцеловать мне руку.
«Нет, – сказала я, прижимая к себе блокноты. – Я не могу».
Ты не спешил с выводами.
«Возвращайся через две ночи, – продолжала я. – Обещаю, я верну блокноты, даже если они будут пустыми, даже если я всего лишь объясню на бумаге, почему мне не удастся восстановить свою потерянную жизнь. Я тебя не подведу. Но не жди ничего, кроме того, что я передам эти блокноты в твои руки».
«Две ночи, – сказал ты, – и мы встретимся снова».
Я молча следила, как ты выходишь из кафе. А теперь, как видишь, я начинаю, Дэвид. И прологом к повествованию, о котором ты просил, я сделала рассказ о нашей встрече.
 
Глава 2
ИСТОРИЯ ПАНДОРЫ
Я родилась в Риме, в эпоху правления Августа Цезаря, в год, называемый в вашем летосчислении пятнадцатым годом до нашей эры, или же до Рождества Христова.
Все упоминаемые здесь события и имена реальны, я их не фальсифицировала, ничего не сочиняла, не выдумывала фальшивых политических решений. Все связано с моей судьбой и судьбой Мариуса. Я не пишу ничего лишнего из любви к прошлому.
Я не упоминаю здесь имени своей семьи – у нее своя история, и я не могу позволить себе связать с этой повестью ее репутацию, деяния и эпитафии. Мариус, доверяя свою историю Лестату, также не назвал полное имя своей римской семьи. Я с уважением отношусь к такому решению и следую его примеру.
Вот уже более десяти лет Август – император Рима, и для образованной римлянки наступили чудесные времена женщины обладали колоссальной свободой. В отцы мне достался богатый сенатор, у меня было пять удачливых братьев, я выросла без матери, взлелеянная целыми армиями греческих учителей и нянек, ни в чем мне не отказывавших.
Да, Дэвид, если бы я действительно захотела заставить тебя потрудиться, я бы писала все это на классической латыни. Но я не буду. Должна сказать, что мои познания в английском языке бессистемны, и уж конечно, я изучала его не по пьесам Шекспира.
Странствуя и читая, я заставала английский язык на разных стадиях его развития, но основное наше с ним знакомство состоялось в этом веке, так что я выполняю твою просьбу на разговорном английском.
Для этого существует еще одна причина – уверена, ты поймешь, что я имею в виду, если прочел «Сатирикон» Петрония или сатиры Ювенала в современном переводе. Самый современный английский язык представляет собой подлинный эквивалент латыни моей эпохи.
Официальные документы Римской империи не дают достаточного представления об этом. Однако надписи, нацарапанные на стенах Помпеи, говорят сами за себя. Наш язык был весьма изысканным, мы пользовались множеством весьма удобных словесных сокращений и устоявшихся выражений.
Вот почему я буду писать по-английски, это кажется мне в данном случае уместным и естественным.
Позволь мне вкратце отметить – пока действие приостановлено, – что я никогда не была, как выразился Мариус, греческой куртизанкой. Я действительно жила, притворяясь таковой, в то время, когда получила от Мариуса Темный Дар, и, возможно, он так описал меня из уважения к старым смертным тайнам. Или, может быть, он присвоил мне этот титул из высокомерия – не знаю.
Но Мариус прекрасно знал мою римскую семью; знал, что это семейство сенатора, не менее аристократичное и привилегированное, чем его смертный род, что мои родственники, как и смертные родичи Мариуса, вели свою историю со времен Ромула и Рема. Мариус не устоял отнюдь не потому, что у меня были «красивые руки», как он сообщил Лестату. Наверное, это было намеренное упрощение.
Я не держу на них зла – ни на Мариуса, ни на Лестата. Я не знаю, кто из них и что неправильно понял.
Мои чувства к отцу сильны и по сию ночь. Сидя в кафе, Дэвид, я поражаюсь мощи письменной речи – меня несказанно удивляет, что написанные на бумаге слова способны так живо вызвать в памяти любящее лицо отца.
Моему отцу суждено было встретить ужасный конец. Он не заслуживал того, что с ним произошло. Но некоторые представители нашего рода выжили и в более позднюю эпоху восстановили доброе имя и славу семьи.
Мой отец был богат, принадлежал к числу миллионеров тех времен и делал обширные вложения капитала. Он был солдатом чаще, чем от него требовалось, сенатором и по складу своему человеком вдумчивым и спокойным. После ужасов гражданской войны он стал горячим сторонником Августа Цезаря и пользовался милостью императора.
Конечно, он мечтал о возвращении Римской республики; все мы об этом мечтали. Но Август принес в Империю мир и единство.
В молодости я часто встречала Августа, причем всегда на многолюдных общественных собраниях и без каких-либо последствий. Он походил на свои портреты: худощавый мужчина с длинным тонким носом, короткими волосами и заурядным лицом; по натуре своей он отличался рациональностью и прагматичностью, чрезмерная жестокость ему свойственна не была, равно как и личное тщеславие.
Бедняге повезло, что он не мог предвидеть будущее, – ничто не предвещало ужасов и безумия, начавшихся с приходом к власти Тиберия, его наследника, и продолжавшихся многие годы в ходе правления других членов его семьи.
Только позднее я поняла, в чем заключалась уникальность длительного правления Августа и его достижений.
Возможно, в сорока четырех годах мира во всех городах Империи?
Увы, родиться в те годы означало родиться в эпоху созидания и процветания, когда Рим был caput mundi – столицей мира. И, вспоминая о прошлом, я осознаю, что за могущественное сочетание – обладать традициями и располагать огромными суммами денег, иметь старые ценности и новую власть.
Наша семья придерживалась достаточно скромного, строгого, даже несколько скучноватого образа жизни. Но при этом нас окружала роскошь. С годами мой отец становился все более спокойным и консервативным. Он любил общество внуков, родившихся еще в то время, когда он был полон энергии и вел активную жизнь.
Хотя он принимал участие в основном в северных кампаниях, он некоторое время квартировал и в Сирии. Он учился в Афинах. В награду за долгую и безупречную службу ему позволили рано выйти в отставку – именно в те годы я и выросла – и устраниться от общественной жизни, бурлящей вокруг дворца императора, хотя тогда я этого не осознавала.
Пятеро моих братьев появились на свет раньше меня. Поэтому при моем рождении не было «ритуального римского траура», какой, по рассказам, объявлялся в римских семьях, где на свет появлялись девочки. Ничего подобного.
Пять раз мой отец, согласно своей прерогативе, выходил в атрий – главный закрытый двор, или перистиль, нашего дома с колоннами, лестницами, величественными мраморными статуями; пять раз он выходил к собравшейся семье, держа на руках новорожденного сына, и после тщательного осмотра объявлял его безупречным и достойным быть взращенным в качестве его отпрыска. С этого момента он властвовал над жизнью и смертью своих сыновей.
Если бы моему отцу по какой-то причине не нужны были эти мальчики, он «выставил» бы их умирать от голода. Закон запрещал воровать таких детей и делать из них рабов.