Попробуй угадай!

Жорж. Ну вот, я же говорил: ученый диспут1 Что ты собираешься перетряхнуть? Что вообще означает это «перетряхнуть»? Тебя не устраивает, что родители требуют от своей дочери элементарного уважения? Это ты собралась «перетряхнуть»?
Софи. Неужели я должна тебя уважать только потому, что в один прекрасный день ты неаккуратно переспал с мамой? Хоть убей, не вижу смысла! Я хочу любить тебя, а не уважать! Я могу уважать тебя только в том случае, если я тебя люблю. А если нет, то плевать мне на все!
Жорж. То есть как? Ты хочешь сказать, что не любишь меня? Ну, не стесняйся, говори мне в лицо!
Софи. Во всяком случае, не тогда, когда ты меня лупишь по физиономии. На это не рассчитывай.
Жорж. Ты меня спровоцировала на это. А я не желаю, чтобы моя родная дочь меня провоцировала, вот и все. Ты сказала, что хочешь посмотреть, как я тебя ударю, ну вот, я тебе и показал. И ты эту пощечину трижды заслужила. Господи! Да есть же, наконец, границы всему! Спусти я тебе сегодня, ты завтра же заявишь мне, что я старый хрен, и удивишься, если я за это не поглажу тебя по головке. Нет уж, голубушка, со мной такие номера не пройдут, не на того напала!
Софи. Я тебя никогда не обзывала старым хреном…
Жорж. И не советую!
Софи. Потому что я так о тебе не думаю.
Жорж. Ничего, сегодня не думаешь, завтра подумаешь.
Софи. Только вот чего я никак не пойму – и это меня жутко угнетает, – ты вроде бы и не старый хрен, но мне вспоминается масса случаев, когда ты вел себя, как будто…
Жорж. Как будто… как будто я и в самом деле старый хрен?
Софи. Точно.
Жорж. А теперь послушай меня, Софи. С меня хватит. Пошутили – и баста, слышишь?
Софи. Но я вовсе не шутила. Я спорю с тобой. Я абсолютно серьезна. А ты разве шутил?
Жорж. Хватит, я сказал!
Софи. Ты требуешь, чтобы тебя любили, а сам орешь как ненормальный. С тобой ни о чем нельзя говорить.
Жорж. Скажи спасибо, что я ору, вместо того чтобы расквасить тебе вдребезги всю физиономию. Я ору потому, что я в жизни не слыхал, как родная дочь преспокойно величает отца «старым хреном».
Эвелина. Наоборот, она как раз говорит тебе о том, что она этого тебе не говорила…
Жорж. А ее «как будто»? Она не говорит, но она так думает!
Эвелина. И не думает! Во всяком случае, если кто здесь и показывает пример владения разговорным стилем, так это ты.
Жорж. Каким стилем?
Эвелина. В утонченном стиле Мариво. Да?
Жорж. И тебя это шокирует?
Эвелина. Меня?! Да мне в высшей степени наплевать на твой стиль. Только стоит ли потом удивляться тому, что все окружающие изъясняются тем же языком?
Жорж. Я говорю языком моего времени.
Софи. Так ведь и я тоже. И уж скорее это мой язык, чем твой.
Жорж. Но я никогда не слышал, чтобы мой отец говорил грубости при моей матери.
Эвелина. Значит, у тебя атавизм не сработал.
Жорж. И я никогда не слышал, чтобы моя мать сказала отцу «мне наплевать на твой стиль».
Эвелина. Значит, какая-нибудь из твоих прапрабабушек согрешила со своим конюхом.
Жорж. Если ты думаешь, что я пленился твоим благородным происхождением, так ты глубоко ошибаешься, голубушка.
Софи. Господи, и весь этот сыр-бор из-за того, что Брижитт рассказала мне по телефону, будто бы ее отец и мать до сих пор спят друг с другом!
Жорж. Да-да, и ты это так мило прокомментировала.
Софи. Ну еще бы – это ж обалдеть можно! После двадцати пяти лет совместной жизни они еще… бррр!
Жорж. Ну-ну, давай, втаптывай нас в грязь, плюй на нас!
Софи. Черт побери, и это тоже запретная тема? Ну вот, видишь, я была, права: с тобой ни о чем нельзя говорить.
Жорж. Послушай, Софи! Ты, может быть, считаешь себя сверхэмансипированной, сверхсовременной и еще черт знает какой, но пойми наконец, что девушке в семнадцать лет, даже твоего поколения, нужно еще многое постичь и набраться ума, чтобы начать разбираться в жизни.
Софи. Вот именно, я и стараюсь все постичь. Но стоит мне затронуть какую-нибудь серьезную тему, ты в момент заклиниваешься.
Жорж. Я не заклиниваюсь. Я просто отказываюсь обсуждать некоторые вещи с родной дочерью, вот и все.
Софи. С ума сойти, до чего вы все закомплексованные!
Жорж. И если сейчас ты этого не понимаешь…
Софи. Нет, никак!
Жорж…то поймешь позднее, когда у тебя самой будут дети.
Софи. Дети?! Ну уж нет, с детьми я еще погожу!
Жорж. Надеюсь, что погодишь, для твоего же блага.
Софи. К счастью, на эти дела имеется пилюля.
Жорж. Согласен. Только учти – знать про пилюлю еще не значит знать все.
Софи. Что – все?
Жорж. Все о любви, все о жизни.
Софи. Поглядеть на вашу с мамой жизнь, так много чего узнаешь. Я, во всяком случае, узнала.
Жорж. Ты нас только что осчастливила монологом об отцах и поведала о своем отношении к этим презренным типам, единственное назначение которых покрывать своих жен, как жеребцы.
Софи. Я вовсе не сравнивала тебя с жеребцом. Я прекрасно понимаю, что в ту минуту мужчину действительно влечет к женщине. Не делай из меня идиотку! Я сказала…
Жорж. Знаю, знаю, что ты сказала. Мы не глухие, слышали. Но я тоже хочу тебе сказать одну вещь: я всегда относился к своим родителям с истинным обожанием, а отсюда и с неподдельным уважением, – да, да, я не стеснялся уважать их, и это было искреннее уважение, ясно тебе? А вы, теперешняя молодежь, полагаете, что открыли для себя смысл жизни, только потому, что оскальпировали слова и открыто говорите непристойности.
Софи. Это ты так считаешь?
Жорж. Да, я так считаю. Но беда даже не в словах. Вы, современные девицы, воображаете, что постигли жизнь и имеете право плевать на весь мир и ложиться в постель с кем попало, и чем чаще, тем лучше.
Софи. Если хочешь знать, мне это предлагали достаточно часто, но я никогда ни с кем не спала лишь бы переспать.
Жорж. Ничего, это не за горами.
Софи. Будем надеяться.
Жорж. На этот счет я спокоен. Все вы одним миром мазаны.
Софи. Конечно, а куда же денешься? Мужчины ведь тоже все одинаковы. Им бы только переспать. И если бы женщины всегда отказывались, какая от этого польза? А потом, женщинам тоже часто хочется, и это естественно и нормально.
Жорж. Согласен. Я только хочу тебе разъяснить, что любовь существует даже для твоего поколения, что любовь каким-то непостижимым образом все ставит на свои места, и стоит мужчине и женщине полюбить друг друга, между ними возникает чудесное равновесие. Все зыбко и вместе с тем надежно. Мир странно сужается, но в то же время беспредельно расширяется. Любовь распахивает перед вами необозримые горизонты, но все они приводят к Ней или к Нему. Целая вселенная воплощается в любимом человеке, но этот человек необъятен, как вселенная.
Эвелина. Слушай, Софи, слушай.
Жорж. Плевать я хотел на твою иронию. Я знаю что говорю. Я-то видел на примере моих родителей, что значит идеальная пара, подлинный союз двух любящих сердец, продлившийся целых сорок лет. Конечно, их жизнь украшало и многое другое: деньги, друзья, приемы, путешествия. Но все это были сущие пустяки по сравнению с их глубокой взаимной любовью, перед неразрывным союзом двух существ, созданных друг для друга и в какой-то счастливый миг обретших друг друга, – я сам был тому свидетель и могу поклясться, что до самой смерти моей матери – а она умерла, когда ей было за шестьдесят, – я бы, в отличие от тебя, не посчитал ни постыдным, ни мерзким тот факт, что мой отец мог заключить ее в объятия. Вот почему твой телефонный разговор вывел меня из равновесия. Если бы кто-нибудь посмел задать мне подобный вопрос о моих родителях, я бы ему сразу морду на сторону свернул.
Софи. Охотно верю.
Жорж. Вот тебе мое мнение, дочка. Любовь есть, она существует. Откуда ты знаешь, может, тебе тоже суждено полюбить одного-единственного на всю жизнь, и ты будешь бегать за ним как собачонка и не взглянешь ни на кого другого.
Софи. Да я только о том и мечтаю! Конечно, при условии, что и он не взглянет ни на одну женщину. Иначе я ему тут же рога наставлю. Я не дам над собой изгаляться.