Алмазный век, или Букварь для благородных девиц

 
Хакворт получает двусмысленное послание; поездка через Ванкувер; татуированная женщина и тотемный столб; он вступает в потаенную область Барабанщиков
На шее у Похитителя было что-то вроде бардачка. Проезжая по дамбе, Хакворт открыл его, желая проверить, сможет ли убрать туда котелок, не складывая, не сминая, не скручивая, или иным образом не калеча изящный гиперболоид полей. Бардачок оказался самую малость тесноват. Однако доктор Икс озаботился сложить туда перекус: пригоршню (три, если уж совсем точно) гадательных пирожных. Выглядели они вполне аппетитно. Хакворт взял одно и раскрыл. На бумажной полоске оказался пестрый мультипликационный рисунок: длинные не то палочки, не то черточки, кувыркались и отскакивали одна от другой. Вид их показался Хакворту смутно знакомым; ах да, конечно, стебли тысячелистника, которые используются в даосских гаданиях. Однако, вместо того, чтобы образовать гексаграмму из "Ицзина", они, один за другим, сложились в псевдоиероглифический шрифт, каким пишут вывески дешевых китайских ресторанчиков. Когда последняя палочка встала на место, получилось следующее:
ИЩИ АЛХИМИКА
– Спасибочки, доктор Икс, – буркнул Хакворт. Он продолжал смотреть, надеясь дождаться более информативного сообщения, но полоска оставалась мертвой – только смять и выбросить.
Похититель замедлил бег, целенаправленно пересек университетский городок и свернул к северу, на мост, и оттуда на полуостров, составляющий собственно Ванкувер. Робобыла прекрасно выбирала путь, ни на кого не наступала. Хакворт вскоре перестал тревожиться и положился на ее чутье. Теперь можно было спокойно глазеть по сторонам – роскошь, с поездкой на велосипеде несовместимая. Только сейчас он заметил умопомрачительное разнообразие толпы, как будто каждый встречный принадлежит к отдельной этнической группе с собственными верованиями, национальным костюмом, диалектом и родословной. Казалось, весь мир постепенно становится Индией, а следовательно – перестает функционировать осмысленно в глазах прямолинейных картезианских рационалистов, таких, как Джон Персиваль Хакворт, его друзья и близкие.
Почти сразу за аэропортом они оказались в Парке Стенли, островке поперечником в несколько миль, слава Богу, отошедшем к Протоколу и сохраненном в более-менее первозданном виде. Здесь росли те же замшелые красные кедры и дугласии, что и всегда. Хакворт бывал тут несколько раз и смутно помнил общие очертания: рестораны, дорожки вдоль пляжа, зоопарк, аквариум, спортивные площадки.
Похититель пронесся галечным пляжем и принялся подниматься круто в гору совершенно не лошадиным аллюром. Ноги его сократились, он уверенно лез под сорок пять градусов, как снежный барс. Захватывающая дух пробежка серпантином через ельник вывела их на открытую поляну. Похититель перешел на шаг, как живая лошадь, которой надо остыть. Хакворт очутился в полукруге старых тотемных столбов.
Перед одним стояла, сцепив руки за спиной, девушка – что смотрелось бы очень романтично, не будь она совершенно голая и с ног до головы покрыта меняющейся медиатронной татуировкой. Даже волосы, свободно ниспадающие до пояса, были пронизаны нанозитами, так что цвет каждой пряди менялся по длине, образуя рисунок, который Хакворту никак не удавалось разобрать. Девица внимательно созерцала резьбу на столбе, надо полагать, не впервые, поскольку ее татуировка была выдержана в очень сходной манере.
Большая часть столба изображала косатку, висящую головой вниз, хвостом вверх. Спинной плавник, вырезанный из отдельного куска дерева, торчал горизонтально. Вокруг дыхала было вырезано подобие человеческого лица, и рот его совпадал с дыхалом – собственно, дыхало и было ртом. И резьба, и татуированная девица являли такое же плотное смешение черт. Вытаращенные медвежьи глаза оказывались мордами других тварей, пупок девицы – человеческим ртом, как и дыхало косатки; тогда соски становились глазами, а треугольник между ног – бородкой. Едва Хакворт схватывал один рисунок, как татуировка преображалась – в отличие от резьбы, она была подвижной, и менялась во времени, как резьба – по длине столба.
– Привет, Джон, – сказала девица, – на кого ты меня покинул?
Хакворт пытался отыскать ее лицо, что, вроде бы не должно было составлять труда – лицо, оно лицо и есть – но бесчисленные рожи и рожицы возникали, пропадали, перетекали одна в другую, вырастали вокруг ее глаз, рта, даже ноздрей. Тут он начал разбирать рисунок на волосах, и это оказалось последней каплей. Он мог бы поклясться, что на мгновение различил Фиону.
Девица повернулась к нему спиной, волосы взметнулись, как покрывало, и Хакворт напросвет увидел идущих берегом Фиону и Гвен.
Он слез с Похитителя и пошел за девицей. Похититель безропотно поплелся следом. Они прошли с полмили. Хакворт держался на почтительном расстоянии, потому что вблизи картинки на волосах начинали рябить.
Девица вывела его на дикий пляж, заваленный стволами огромных дугласий. Перебираясь через один, чтобы не отстать, Хакворт нащупал руками резьбу.
На бревна пошли тотемные столбы. Два торчали у самой кромки воды, чуть наискось, словно вогнанные в неверный песок копья. Хакворт прошел между ними. Волна окатила его до колен. Он видел полустертые подобия лиц и лесных тварей, воронов, орлов, волков, сплетенных в живой клубок. Вода обожгла холодом, он мгновенно вымок, однако девица продолжала идти: она зашла уже по грудь, волосы ее плыли по воде, так что прозрачные образы вновь на мгновение сгустились. Тут двухметровая волна обрушилась на девицу и накрыла ее с головой.
Волна опрокинула Хакворта на спину и немного проволокла. Она схлынула, он остался сидеть. Прибой лизал ему грудь. Он ждал, что девица выплывет глотнуть воздуха, но она все не появлялась.
Что-то там есть. Он перекатился на ноги и побрел в океан. Как раз когда волны начали захлестывать лицо, ноги нащупали что-то твердое и гладкое. В следующий миг опора исчезла. Его засасывало вместе с водой в подземный резервуар. Люк над головой захлопнулся. Хакворт снова дышал воздухом. От стен шел серебристый свет. Хакворт сидел по грудь в воде, но она быстро откачивалась невидимыми насосами. Перед Хаквортом открылся пологий серебристый коридор. Девица шла впереди на расстоянии окрика.
Хакворт бывал в таких, обычно более конструктивных помещениях. Вход располагается на берегу, остальное составляет плавучий туннель, зачаленная за дно воздушная трубка. Это позволяет создать дешевую площадь; ниппонцы устраивают в таких общежития для гастрарбайтеров. Стены-мембраны извлекают из морской воды кислород и выбрасывают углекислый газ; рыбам туннели должны представать в виде дышащих пузырьками СО2 макаронин на холодной стальной тарелке. Они сами выдавливаются в воду, как проростки старого картофеля, ветвятся и тянут за собой собственные линии подачи, чтобы продолжиться по первому слову. Сперва они пустые и сплющенные, затем постепенно набираются кислородом и раздуваются.
Теперь, когда холодная вода вылилась у Хакворта из ушей, он начал различать глухой рокот барабанов, который поначалу посчитал гулом прибоя; однако барабаны звучали ритмичнее и зазывнее.
Вниз, вниз по туннелю шел Хакворт, за женщиной, свет постепенно тускнел, стенки сжимались. Похоже, они тоже были медиатронные – краем глаза он различал образы, которые пропадали, стоило ему повернуться. Он рассчитывал с минуты на минуту увидеть зал, в котором девицыны друзья лупят по барабанам, но вместо этого забрел в полную темноту, так что пришлось встать на колени и нащупывать дорогу руками. Стоило коленям и рукам коснуться тугой, податливой мембраны, как барабанный бой завибрировал в костях. Значит, аудиосистема встроена в сами стенки: барабаны могут звучать где угодно или даже в записи. А может, все еще проще: трубы хорошо передают звук, а где-то дальше люди колотят в стенки.
Затылок его ткнулся в мембрану. Он лег на живот и пополз по-пластунски. Перед глазами двигались мерцающие точки, и Хакворт понял, что это – его руки, пронизанные светоиспускающими нанозитами. Видимо, ввели их врачи доктора Икс, но засветились они только в туннеле.