Красное море

Старичок осмотрел общество, выдержал паузу, как хороший артист в театре, почмокал губами и сказал:
— Выслушаем.
Натан поёжился. Он слышал про Полковника от Якова Моисеевича. Знал, что когда-то его звали Паша Коробов, Сын полка, один из самых крутых авторитетов Советского Союза. Долгожитель. В воровской среде редко кто доживает до таких лет. А этот мало того, что дожил, так ещё и подмял под себя третью часть страны. «Ссучившихся» режет без суда и следствия, ни одной ошибки не прощает. Его несколько раз хотели убить, но руки коротки. Зато он расправился не только с теми, кто «наезжал» на него, но и с их близкими. Про него легенды ходили. Страшный человек! А с виду не скажешь.
— Я действительно ничего не знаю, — охрипшим голосом сказал Натан. — То, что знал, рассказал Вовчику, то есть Купцу.
— А теперь нам расскажешь, — ласково произнёс Сека.
Натан начал своё повествование с момента знакомства с Еленой, дочерью Якова Моисеевича. Он говорил медленно, раздумывая над каждым словом. Как говорят блатные, фильтровал базар. Авторитеты — это не Вовчик, тут лажа не прокатит. Они наверняка навели о нем справки. Вот только знать бы, что им известно. Натан не стал скрывать, что убил жену и двух хачиков, объяснил, почему менты его не заподозрили, рассказал про посещение тестя, вспомнил даже про медсестру в доме престарелых, но о Птенце не заикнулся. Сказал, что деньги, которые он привёз с собой, двести тысяч рублей, ему передал Яков Моисеевич, а то, что тесть был держателем общака, он узнал от ментов, конкретно от капитана Голобородько.
— Все верно, — подтвердил Вася Хмель, — но я ему не верю. Этот хмырь — зять Алмазного, работал с ним, и что, ничего не знает!? Паяльник ему в задницу, расколется, как кокосовый орех!
— Отстаёшь от жизни, Хмель, — улыбнулся Грузин. — Паяльник — вчерашний день. Теперь пользуются феном.
— Как бы там ни было, общак нужно найти, — не поднимаясь, сказал Полковник. — Пацан, похоже, действительно, ничего не знает. Ты, Хмель, сам подтвердил, что он правду базарит, а не горбатого лепит. А вот если ты ошибся, то с тебя и спрос. Не обессудь.
— Ты, чо, Полковник, угрожаешь мне? Мне!?
— Сядь, Вася, не гоношись, — Сека положил руку на плечо Хмеля. — Ты всю Украину перекопал, перелопатил, ничего не нашёл. Там одного золота на два миллиона долларов. Такую сумму не спрячешь, и за границу не вывезешь. Даже если бы Алмазному помогал сам Щербицкий. Значит, деньги где-то здесь, в Союзе. И мы их найдём. Теперь, что касается тебя, Толик, — Сека повернулся к Натану. — Новые ксивы Купец тебе передаст. Устроишься на работу, дай знать. Далеко не исчезай, мы ещё не сняли с тебя подозрений. Жить пока что будешь у него. Он присмотрит за тобой.
Вовчик улыбнулся и подмигнул Натану. Мол, все ништяк, паря, будем живы, не помрём.
Расходились из ресторана, не прощаясь. Только старый Полковник подошёл к Натану, пристально посмотрел на него стальными, выцветшими глазами:
— Я наслышан о тебе, парень. Разное говорят. Из этого я делаю вывод, что ты себе на уме. Но не пытайся меня перехитрить, не иди по пути тех, кто уже в земле лежит. Со мной дружить надо, может и тебе что-то от этой дружбы обломится. Это тебе Паша Коробов говорит.
— Спасибо, Полковник, на добром слове. Не забуду твоего совета.
— Ишь ты, уважительный какой, — пробурчал старый вор, но чувствовалось, что ответ пришёлся ему по душе.
На радостях, что все кончилось хорошо, Вовчик-Купец в этот же вечер надрался, как «зюзя». Натан не пил, боялся по пьянке сболтнуть что-нибудь лишнее, но с девахами, которых приятель снова пригласил, побалдел от души. Они уже не знали, куда от него деваться. Но утром, когда Натан отвалил каждой по тысчонке, биксы завизжали от радости, запрыгали на одной ноге, затанцевали, чмокнули его в щёчку, и весело щебеча, убежали.
Вовчик, жалуясь на больную голову, умотал за новыми документами для Натана. Пришёл он часа через три.
— Значит, так, кореш, — сказал он, отрыгивая пивом, — ксива чистая, не засвеченная, живи, не хочу. Звать тебя теперь, — Вовчик открыл паспорт, — Гринберг Анатолий Михайлович. Можно было бы и русского из тебя сделать, но какой же ты русский? По роже видно, умный, интеллигентный, значит, еврей. Да, и по нынешним временам, выгоднее быть жидом. Хотя можно и под немца закосить. На, держи. Не женат, детей нет, не состоял, не привлекался, короче, чистый и прозрачный, как родник. И вот ещё что велено тебе передать, — он посерьёзнел. — Сейчас открываются всякие разные кооперативы, общества, организации и так далее. Умные люди тащат вещички из Китая и Турции, денежки не должны лежать под камнем. Но Сека приказал другое. Недавно была зарегистрирована одна организация, называется «Милосердие». Поддерживает всяких там пенсионеров, ветеранов… Но все это херня на постном масле. Деньги через неё отмываются. Вот и было бы совсем неплохо, чтоб ты пролез в эту богадельню. Как, это уже твоя забота. Да, вот тебе права на машину, ключи, «жигуль» у подъезда стоит. Ну, ни пуха тебе!
Вовчик поднял стакан, до краёв наполненный водкой, и залпом выпил. Занюхал рукавом, крякнул и отправился спать. Натан выглянул в окно. Действительно, во дворе стояла машина, не новая, но вполне приличная. Одна проблема, водить он не умеет. «Придётся у Купца уроки брать», — подумал он.
— Ну ты даёшь, — засмеялся Вовчик, когда на следующий день услышал, что Натан водить не умеет. — Полжизни на свете прожил, а таким вещам не научился.
— Так мне вроде и ни к чему было. У Якова Моисеевича шофёр был, вот он и возил, — улыбаясь, оправдывался Натан.
— Замётано. Я сейчас подлечусь, и поедем за город.
Но подлечиться ему не пришлось. В доме не осталось ни капли водки. Вовчик почесал в затылке, сплюнул и начал одеваться.
Натан быстро научился. Лихачить, правда, не рисковал, но по городу мотался вполне уверенно. Ему нравился Ленинград. Строгий, красивый, по западному шикарный… Это не вычурный Киев, и не аляповатая Москва. Настоящий Петербург! Любил Натан ездить по пригородам. Репино, Лосино, Комарово… Здесь был воздух, которым дышали великие люди. Ахматова, Пастернак, Бродский, и, конечно же, Пушкин. Первое время у Натана не проходило ощущение чего-то непостижимого, ведь по этим улицам ходили те, кого он любил и почитал. В Киеве такого чувства не было, наверное, потому, что он родился в этом городе, и с детства привык к нему. Не испытывал он пиетета ни к Ярославу Мудрому, ни к Владимиру-Красно Солнышко, ни к святыням Киево-Печерской лавры, ни к Богдану Хмельницкому, ни к Тарасу Шевченко…
Общество «Милосердие» находилась на Петроградской, рядом с гостиницей «Прибалтийская». Больше всего гостиница была известна тем, что здесь всегда, когда приезжала на гастроли, останавливалась Алла Пугачёва, итальянский актёр, борец с мафией, Мигеле Плачидо, и многие другие знаменитости. Ещё она была известна самыми дорогими в городе проститутками, а также кидалами, менялами, ломщиками, разного рода жуликами… Рядом находилась неувядающая «Берёзка».
Общество располагалось в жилом доме, на втором этаже. Питерские власти пошли навстречу, и выделили для него одну из пустующих квартир. Натан несколько дней присматривался к тем, кто посещал «Милосердие». Как ни странно, пенсионеры, участники войны, просто пожилые люди, туда почти не заходили. Очень редко, как видно, по ошибке, кто-нибудь из них забредал на второй этаж. Или видя рекламу по телевизору, читая в газетах о праведных делах «Милосердия», они безоговорочно верили тому, что написано, и шли сюда за помощью. Но, судя по всему, отшивали их мягко, вежливо, с улыбкой, потому как выходили пенсионеры с надеждой на лицах и блеском в глазах. Зато молодые люди, иногда в кожаных куртках, иногда в дорогих костюмах, постоянно посещали Общество. Одного не мог понять: чем они там занимаются. А понять это было необходимо. Чтобы попасть в «Милосердие», нужна была зацепка.
И эта зацепка скоро появилась. Её звали Оля. Познакомились они случайно, на выставке авангарда. Художники, которые раньше считались непризнанными, как тараканы повалили из всех щелей, из котельных, из дворницких, из подполья… Народ радовался и с умным видом обсуждал синих бабочек, жёлтых бегемотов, и серо-буро-малиновых червей. Натан обратил на неё внимание только потому, что в отличие от восторженной толпы, она ходила по залу со скучающим видом.