Люси Краун

— Люси, прекрати это дурацкое причитание, — грубо остановил ее Оливер. — Не глупи.
Люси устало закрыла глаза и легко отмахнулась:
— Почему бы вам вдвоем не поехать домой и не оставить меня в покое?
— Но мне казалось, что мы все уладили, — сказал Оливер.
— Ничего мы не уладили. Ты сказал, что хочешь, чтобы я вернулась. Я сказала, что хочу вернуться, но на определенных условиях. Одно из них это то, что я никогда больше не увижу Тони.
— Как долго вы не будете видеться? — угрожающе низким голосом спросил Оливер.
— Никогда.
— Это дешевая мелодрама. Это просто бессмыслица.
— А теперь послушай внимательно, — Люси шагала вперед-назад перед Оливером, с трудом контролируя свой голос. — Я полностью отдаю себе отчет в том что сказала и в том, что собираюсь сказать. Он ненавидит меня. ОН мой враг…
— Ему всего тринадцать лет…
— Он свидетель обвинения, и он никогда не забудет этого, и я тоже. Всякий раз, когда он смотрит на меня, он смотрит через то окно в тот злополучный дождливый день. Он смотрит на меня осуждающе, он обвиняет, выносит приговор.
— Не устраивай истерик, Люси, — Оливер схватил ее за руку и успокаивающе погладил. — Он все забудет.
— Он не забудет. Сам спроси его. Спроси. Я не могу жить под одной крышей со своим судьей! Не могу ощущать чувство вины двадцать раз на день! — Голос ее надрывался и она уже почти рыдала.
— Ты должна попробовать, — настаивал Оливер.
— Я пробовала, — прошептала Люси. — Я делала все что только могла, чтобы примирить нас. Даже когда я писала тебе, что не смогу жить с ним в одном доме, я все еще надеялась… Я не верила, даже когда писала эти слова. А потом, сегодня, он сделал вот это… — Она отняла у него руку и показала на разбитый грамофон. — Бейсбольной битой. Но он разрушал не машину. Он уничтожал меня. Он УБИВАЛ меня! — Тут Люси сорвалась на безумный вопль. — Убийство!
Оливер схватил ее за плечи и резко встряхнул:
— Прекрати! Возьми себя в руки!
Рыдая и не пытаясь высвободиться из его рук, она сказала:
— Он отравит всю нашу жизнь. Что будет с нами после пяти лет вот такого существования? И что станет с ним в конце концов?
Оливер опустил руки. Они стояли друг перед другом, не двигаясь некоторое время. Затем Оливер покачал головой.
— Не могу, — сказал он.
Люси громко вздохнула. Она склонила голову и скрестила на груди руки, поглаживая плечи, которые только что крепко держал Оливер. Она заговорила глухим голосом:
— Тогда оставь меня. Забери его и оставь меня. Навсегда.
— И этого я не могу сделать, — сказал Оливер.
Таким же бесцветным и глухим голосом, все еще поглаживая плечи, Люси произнесла:
— Придется выбрать одно из двух, Оливер.
Оливер отвернулся и подошел к краю крыльца. Спиной к Люси, он облокотился о перила и направил взгляд на озеро. А я-то думал, что все понял, подумал он. Он понимал, что потерпел поражение, и чувствовал, что больше никогда не сможет принимать решения и строить планы. Наверное, надо было заставить их уложить вещи в ту самую ночь и увезти домой. А так, у всех было время для самокопания, подумал он.
Он услышал движение за спиной и резко повернулся. Люси открыла дверь дома, чтобы уйти вовнутрь.
— Ты куда? — подозрительно спросил он.
— Тони идет. — Она показала в сторону гостиницы и Оливер увидел Тони быстро шагающего по направлению к дому. — Думаю, тебе не мешало бы поговорить с ним.
Люси вошла в дом, легкая дверь тихо захлопнулась за ней. Через матовое стекло Оливер смотрел, как растворялись ее размытые очертания.
Он покачал головой и заставил себя улыбнуться сыну. Мальчик шел по лужайке навстречу отцу. Приблизившись, он настороженно и серьезно посмотрел на Оливера. Потом он остановился прежде чем сделать последний шаг. — Привет, папа, — сказал он выжидающе.
Оливер подошел к Тони, положил руку на плечо мальчика, и поцеловал его.
— Привет, Тони, — ответил он. Не снимая руки с плеча сына, Оливер направился обратно к крыльцу.
— Я готов, — сказал Тони, показывая на чемоданы, расставленные на крыльце. — Можно нести багаж в машину?
Оливер промолчал. Он снял руку с плеча Тони и медленно пошел к плетеному креслу. Тяжело, по-старчески, опустившись в него, он обратил взгляд на ребенка.
— Я думал, что мы должны были уехать еще в три, — сказал Тони.
— Подойди ко мне, Тони.
Нерешительно, будто в ожидании наказания, Тони пересек веранду и остановился перед креслом отца.
— Ты злишься на меня, папочка? — тихо спросил он.
— Нет. Конечно же нет. С чего бы мне злиться на тебя?
— За то, что я позвонил тебе тогда, — Тони глядел в пол. — За то, что я рассказал тебе… Что я видел… Оливер вздохнул.
— Нет, — сказал он. — Ты не виноват.
— Я ведь должен был сказать тебе, правда? — молящим голосом говорил Тонги.
— Да, — не сразу ответил Оливер. Он не сводил глаз с сына, задавая себе вопрос, что именно из виденного мальчик запомнит навсегда. Дети забывают все, говорил Петтерсон.
Он сказал также, что и взрослые забывают все. Но ни то, ни другое не правда. Тони запомнит все, четко, подробно, с мучительными деталями, и вся его жизнь будет построена на этой памяти.
Было бы гораздо проще замять этот разговор, придумать любое оправдание тому, что придется ребенку уехать без мамы и самому подготовиться к школе. Было бы гораздо легче временно отложить все разговоры о Люси, уклончиво и хитроумно отвечать на детские вопросы, на письма из школы о предстоящих каникулах, дать ребенку самому сделать это болезненное открытие, медленно, со временем, осознать, что он изгнан из семьи. Было бы проще, не так болезненно, и в конце концов, совершенно справедливо, став взрослым, Тони стал бы презирать отца за это.
Оливер протянул руку и обнял мальчика, усадил его себе на колени, прижав голову ребенка к своему плечу, как в те далекие времена, когда Тони был совсем еще маленьким.
— Тони, — сказал Оливер. Ему было легче говорить вот так, ощущая вес сына на коленях, его по-детски худые ноги на своих ногах. Сердце Оливера сжалось, когда он произнес то, что хотел сказать:
— Выслушай меня внимательно. Мне очень жаль, что все это произошло. Мне жаль, что ты узнал об этом, если уж этому суждено было случиться. Но все уже произошло. И ты все знаешь. И ты обязательно должен был сообщить мне.
Тони молчал. Он напрягся в объятиях отца.
— Тони, — продолжал Оливер. — Я бы хотел задать тебе один вопрос. Ты ненавидишь свою мать?
Оливер почувствовал, как детское тело сжалось.
— Почему? — спросил Тони. — Что она тебе сказала?
— Ответь на мой вопрос, — настаивал Оливер.
Тони неожиданно резко вывернулся из рук отца, встал перед ним, сжимая и разжимая кулаки.
— Да, — яростно бросил он. — Я ненавижу ее.
— Тони… — Оливер не мог скрыть своей боли.
— Я не собираюсь разговаривать с ней. — Тони спешил высказать свою обиду, его скороговорка звучала по-ребячески громко и беспощадно. — Она может говорить все, что хочет. Может, я и буду отвечать ей «да» или «нет» когда придется, но разговаривать с ней я больше никогда не буду.
— А что если ты никогда больше не увидишь ее? — осторожно спросил Оливер.
— Прекрасно! — Мальчик стоял понурив голову, челюсть настойчиво выдвинута вперед, как драчун смотрящий на соперника через проведенную на земле линию.
— Она не испытывает ненависти к тебе, — тихо возразил Оливер. — Она очень любит тебя.
— Мне безразлично, что она говорит.
— Но она боится тебя…
— Не верь ей. Не верь ни одному ее слову. — Его слова звучали очень по-взрослому.
— И только потому, что она боится тебя, — Оливер говорил без всякой надежды, стараясь исчерпать все возможные аргументы, — именно поэтому она не хочет, чтобы ты ехал с нами домой. Она не хочет жить с тобой в одном доме.
На несколько мгновений Оливеру казалось, что сын разрыдается. Он склонил голову и отрывистыми движениями тер руки о колени. Но потом он поднял глаза и прямо посмотрел на Оливера.