Поджигатели (Книга 2)

Франц поднял переплёт евангелия и скользнул взглядом по заглавию: «Анри Барбюс. Сталин». Потом перебросил листки до заложенного места и, удерживая его пальцем, сказал:
— Сегодня утром мы с тобою говорили о том, что можно противопоставить крикливому вранью Геббельса, когда речь заходит о так называемых «национальных» интересах Германии. Я убеждён, что народ и сам скоро разберётся в том, кто с ним, кто против него. Не верить в это — значит не верить в творческие способности масс. И могу тебя уверить: эти творческие способности родят идеи — ясные и безошибочные, которые укажут народам путь: вперёд, только вперёд, с нами!
— Я очень боюсь, что тем временем может разразиться война.
— Устами Барбюса передовая Франция говорит: «Если разразится война, СССР будет защищаться, — он будет защищать себя и все будущее человечества, представителем которого он является. Война эта охватит весь мир и в очень многих пунктах из империалистической превратится в революционную, в гражданскую. Это не столько политическая заповедь партии, сколько историческая необходимость».
— Да, это верно, — проговорила Клара. — Каким счастьем было бы, если бы и мы могли от имени всей трудовой Германии так же сказать: мы знаем своё место в предстоящей схватке.
— Да, это было бы счастьем, — согласился Франц и, подойдя к Кларе, обнял её за плечи: — тогда мы могли бы прямо смотреть в глаза всему миру. Но что бы ни таило в себе для нас будущее, мы в нём уверены. Победим мы, коммунисты, — с нами Сталин!..
10
На другой день, приехав на завод, Эгон с головой ушёл в дела. Отчёт о поездке в Австрию занял несколько дней. Теперь дирекция не скрывала, что вопрос о передаче австрийского авиационного завода немцам был решён задолго до оккупации.
Эгон не заглядывал в проектное бюро, чтобы не встретиться с Эльзой. Она напрасно задерживалась там на лишние полчаса.
Придя на работу, он здоровался с нею таким же сдержанным кивком, каким приветствовал остальных сослуживцев. К тому времени, когда служащим было положено расходиться, его уже не бывало в комнате. Эльза опять ждала напрасно.
О том, чего стоило Эгону это упорство, знал только рояль. Внезапно Эгон закрывал инструмент и садился за письменный стол. От нот — к интегралам. От симфоний — к теории упругости. Зарывался в расчёты. Работал с ожесточением…
Экономка подала письмо. Городская почта. Почерк Эльзы. Эгон почти со страхом бросил конверт на стол. Попытался снова уйти в работу. Он прижал верхний лист расчёта логарифмической линейкой. Пальцы ласкали белизну её граней, такую же гладкую и прохладную, как клавиши.
Потянуло к роялю. Эгон встал. На глаза попался конверт. Эгон взял его, подержал, выдвинул корзину для бумаги и… вскрыл письмо.
Эльза была обеспокоена его отдалением. Она была огорчена. Она плакала. Каким жестоким нужно быть, чтобы так вести себя. Она думала, что догадалась: он завёл себе в этой Австрии другую девушку!..
Эгон с трудом разбирался в овладевающих им чувствах. Ложь, цинизм шпионки? Или он совершил ошибку, поверил грязной анонимке? Так легко позволить разбить свою веру в любимую девушку!
«Если ты не придёшь завтра вечером, я буду знать, что делать. Я не могу пережить нашу любовь».
Нашу любовь, нашу любовь!..
Он напрасно пытался понять, как это могло случиться с Эльзой…
Эльза тоже ничего не понимала в происходящем. Вся её жизнь спуталась, — с того самого времени, как на их заводе появился доктор Шверер. Серьёзный, но живой человек, так мало похожий на её прежних знакомых, он очень нравился ей. Эльзе хотелось принарядиться, а денег не было. Торговля отца шла все хуже. Служба на заводе едва кормила.
Доктор Шверер стал ухаживать за нею. Шаррфюрер заводской нацистской организации, заметив её близость со Шверером, предложил ей помощь: она не должна быть плохо одетой, когда за ней ухаживает видный специалист. Организация даст ей денег на личные расходы. Пусть она сблизится с доктором Шверером и получает своё счастье. Шаррфюрер поставил единственное условие: доктор Шверер не должен и подозревать, что Эльза получает деньги от организации.
Эльза не сразу поняла, что шаррфюрер Шлюзинг выпытывает у неё такие подробности жизни Эгона, которые могут интересовать только полицию. Заподозрив дурное, она наотрез отказалась шпионить за Эгоном. Эльзу пытались припереть к стене угрозами написать Эгону, что она сотрудница гестапо.
У неё нехватало мужества самой сказать ему обо всём. Узел запутывался. Арестовали отца за распространение нелегальной литературы…
Все это было выше её сил. Промучившись несколько дней, Эльза пришла к решению: как только Эгон приедет, сказать ему все. Но когда он вернулся, Эльза с первого взгляда поняла: он не тот, что был, он не хочет её знать. Но истинная причина перемены не приходила ей в голову. Наконец она решилась написать Эгону.
И вот её письмо, с буквами, расплывшимися от слез, в руке Эгона. Медленно, через силу разорвал он его, сложил клочки и снова разорвал. Клочки бумаги, как хлопья снега, усыпали пол вокруг кресла.
Дни шли тяжёлые, длинные, томительные. Как только кончалась работа, Эгон спешил домой. Вечерами он не выходил, боясь, что Лемке может прийти и не застать его. Видеть Лемке стало главным желанием Эгона.
Наконец однажды вечером экономка с прежней таинственностью сообщила:
— Он!..
Едва поздоровавшись, Лемке первый заговорил об Эльзе:
— То, что я узнал, нужно проверить ещё и ещё раз, но надеюсь, что так оно и есть: анонимка — ложь, она послана Шлюзингом. Пока я ещё не знаю, зачем это ему понадобилось, но узнаю и это…
Эгон молча отвернулся и отошёл к окну. Лемке сделал вид, что очень занят раскуриванием отсыревшей папиросы.
Эгона с нетерпением ждали на заводе. Из Берлина приехал начальник снабжения воздушных сил генерал Бурхард с начальником своего штаба полковником Рорбахом, в сопровождении военных и технических экспертов. По растерянному виду директора Эгон угадал неладное. Ему с трудом удалось вытянуть полупризнание директора: по мнению высшего командования, выпуск нового типа пикирующего бомбардировщика слишком затягивается. Бурхард требовал немедленной демонстрации бомбардировщика. Доводы, что машина ещё не закончила цикла заводских испытаний, не возымели действия. Генерал настаивал на своём.