Другой

— "Док Сэвидж и Снежное Королевство в Акалуке", — прочел Нильс вслух. Щурясь от пламени свечи, он вглядывался в темноту. — Холланд!
— Что?
— Помнишь, у меня была идея? Насчет снега.
— Снег, — хихикнул Холланд. Вечно он хихикает.
— Ну да. Как Док Сэвидж и Снежное Королевство. Помнишь снежную тундру? Если у нас будет снег, мы можем устроить собственное Снежное Королевство здесь, внизу.
— Как? — В голосе звучала мягкая насмешка.
— Запросто. С помощью тростника.
— Тростника? Ты хочешь сказать — камыша?  — Хохот.
— Ну да — камыша. Хорошая идея, ничего смешного. Если мы пойдем к реке и нарежем метелок камыша, у нас будет снег все лето. Снежное Королевство, а? — Он внимательно вглядывался в лицо Холланда, пока тот обдумывал его мысль; обычно тот единолично принимал решения.
И вот Нильс увидел, как Холланд многозначительно подмигнул ему. Снежное Королевство признано осуществимым. Он испытывал облегчение; умница, назвал его Холланд. И все же он чувствовал, что, сколько бы ни вглядывались они друг в друга при мерцающем свете свечи, сквозь дымный полумрак погреба, они не станут ближе, и, думая так, он страстно возжелал этого. Холланд был в своей любимой розовой рубашке и шортах цвета хаки с закатанными штанинами. Глаза его светились издали, как у кошки. Серые, как у всех Перри, спокойные, глубоко посаженные, глядящие из-под выбеленной солнцем челки. Уголки глаз приподняты под темными изогнутыми бровями, отчего лицо походит на восточную маску; можно подумать, что он пришел с ордами Чингисхана из степей Татарии.
Нильс положил журнал обратно в ящик и вернулся на место. Рассеянно разглядывал он пальцы руки, которая, будто живя собственной жизнью, ползла по рубашке. Вот кольнуло там, где коготок хамелеона царапнул ему живот, он тихо присвистнул сквозь зубы. Нащупал под рубашкой табачную жестянку, откинул крышку и выложил в круг света свои сокровища: несколько спичек, колючий конский каштан, аккуратный сверток из нескольких слоев голубой папиросной бумаги — в нем лежала Вещь — и золотой перстень.
Он вытянул палец и с трудом надел перстень, глядя на него с обожанием. Кумир мой, сказал бы отец. Как мягко светится он в лучах света, каким тяжелым кажется на руке! Драгоценность, сокровище Мидаса. На печатке выгравирована эмблема: хищноклювый сокол. Нильс повернул перстень, внимательно изучая тонкий серебряный шов в том месте, где ободок был разрезан, чтобы подогнать на палец поменьше. «Они думают, что это ястреб, но это не так, это сапсан». Он рассеянно ощупывал голубой бумажный сверток.
— Перстень для Перри. Это мой сапсан, так ведь? — спросил он, будто нуждался в подтверждении.
— Твой, — кивнул Холланд. — Мы подписали пакт.
Нильс ласкал золото на пальце. Да, именно пакт: перстень мой. Это часть Тайны.
Гадство!  Очнись ты — они снова слышны, те же шаги. Только теперь они тут, внизу, за дверью, выходящей в проход. Нильс застыл.
— Пришел! — прошептал он. — Я слышу его! Быстро — прячься! — Собрав вещи с пола — голубой сверток, каштан, несколько спичек, — побросал их в жестянку, спрятал за пазуху. — Прячься! — прошипел он, ныряя в щель между корзинами, где уже прятался Холланд. — Погоди — свеча! — Он собирался задуть ее, когда рывком распахнулась Дверь Рабов и пришелец возник на пороге. Взгляд Нильса проследовал от пары кед к паре круглых глаз, моргающих за стеклами в тонкой стальной оправе.
«Ага! Пойман с поличным!» — вот что должен был крикнуть любой на месте пришельца. Но только не этот тип. Стоя в дверях, Рассел Перри тихо хрюкнул:
— Ух-ху... ты здесь играешь. Ты ведь знаешь, что тебе не разрешают — никому не разрешают ходить сюда! — Когда кузен Рассел произносил свое неизменное «ух-ху», он становился похож на смешного толстого поросенка. Нильс бросил взгляд туда, где за корзинами таился Холланд. Холланд называл Рассела поросенок Нуф-Нуф, так звали поросенка в одной из детских книжек, одного из тех жирных поросят, что в праздник подают на блюде с яблоком во рту. Бедный Нуф-Нуф. Бледное лицо Рассела летом некрасиво обгорало на солнце, под рубашкой, как у девчонки, тряслись маленькие груди. Рассел — урод.
Когда дядя Джордж и тетя Валерия приехали на похороны отца, они взяли с собой Рассела — да так все вместе и остались, дядя Джордж и тетя Валерия в лучшей угловой спальне в передней части дома, Рассел в запасной комнатушке сзади. Ему вскоре должно было исполниться пятнадцать. Рассел («Рессел, — произносила тетушка Ви, — Рессел, милый, не забудь калоши... Рессел температурит сегодня, я не пущу его в школу...») был бледный и толстый городской мальчишка. Лишенный Чикаго, он возненавидел Пиквот Лэндинг и всех его обитателей. Ненавидел одноклассников и всех горожан, родственников и пуще остальных — двоюродных братьев. В декабре он проткнул Холланду палец карандашом (когда ранка зажила, под кожей остался четкий голубой след острия), а в феврале порезал. Нильсу руку так, что пришлось накладывать швы. Вездесущий, вечно болтался под ногами, сея раздор, выслеживая и шпионя, Рассел Перри, возомнивший себя равным законным обитателям дома. Блеск стекол мешал видеть выражение глаз, но можно было быть уверенным, что прячущийся за толстыми линзами косой взгляд живо обшарил весь яблочный погреб: огарок в бутылке из-под «Колы», ящик с журналами, рассыпанные спички, перстень...
Перстень! 
Нильс быстро повернул перстень печаткой внутрь, зажал в кулаке, — однако недостаточно быстро, чтобы Рассел не заметил.
— Что это? — спросил он.
Нильс не отвечал; он мысленно внушал Расселу, чтобы тот забыл об этом: «Тебе же будет лучше, можешь мне поверить».
— Почему ты не пускаешь меня? Если тебе можно играть здесь, значит, и мне можно.
Нильс постарался улыбнуться поприветливей:
— Ладно, Рассел, пожалуйста. Заходи, если хочешь.
Тот осторожно отступил.
— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он. — Знаю я, чего ты хочешь. Дашь мне войти и запрешь тут. Как Холланд в тот раз. — Испуганно моргая, он отступил на безопасное расстояние; Нильс надеялся, что он не заметил, где прячется Холланд.
— Тогда проваливай отсюда.