Другой

Горе Расселу! Он вытянул шею и застыл в проеме.
— Где ты взял это кольцо? — спросил он, глаза подозрительно блестели за стеклами.
— Взял да купил.
— Ну уж нет! Это не медяшка какая-нибудь, это настоящее золото!
— Зачем тогда спрашиваешь, если такой всезнайка. — Опустив взгляд на кеды Рассела, Нильс поймал себя на том, что его всерьез занимает, почему кузен предпочитает голубые фильдекосовые носки со стрелками. Урод.
Рассел задрал нос и фыркнул.
— Не может у тебя быть такого кольца — оно очень дорогое... — Рассел прикрыл губы жирной ладонью, стараясь скрыть изумление. — Ух-ху... Это же... — Выпучив глаза, возбужденный, он танцевал вне пределов досягаемости, воображая, что начнется, когда он расскажет о перстне. — Погоди, вот мой отец приедет со службы... Ну погоди! 
Мгновенно Нильс кинулся к двери, но та захлопнулась у него перед носом; жирные смешки по ту сторону, и вот раздался лязг засова, вдвигаемого в петли, теперь сколько ни стучи, дверь не откроешь.
Когда шаги Рассела прошлепали в проходе и вверх по каменным ступеням, ведущим в амбар, Нильс, чуть слышно насвистывая, вернулся к стопке корзин, где сидел Холланд и внимательно изучал синевато-черную точку под кожей на фаланге пальца.
Нильс поднял брови. Безразличное пожатие было ответом на его молчаливый вопрос, оно немного уменьшило страх, от которого пересохло во рту. Не так уж трудно представить, что случится, если Рассел наябедничает отцу. Дядя Джордж был в общем-то добрый парень, этакий краснолицый медведь, добрый, пока не перейдешь ему дорогу — а уж тогда берегись. Он служил на Соборной улице, на фабрике минеральных вод Фенстермахера — старинное здание из грязного красного кирпича, возле железнодорожной станции, там разливали в бутылки воду «Розовый камень». Его жена, тетя Валерия, если не баловала сыночка, была занята внизу, в полуподвале, где красила ткани на продажу каким-то особенным способом: перевязывала кусок материи в нескольких местах и бросала в чаны с разными красками, а когда развяжет узлы, то на материи видны красивые круги и полосы. Тетушки можно не бояться, но берегись дядюшки Джорджа. Медведь может напасть. «Розовый камень» закрывается в пять — расследование неизбежно. Нильс пытался успокоить себя тем, что Рассел не мог узнать всего, у него не было времени, чтобы сопоставить факты, он не настолько умен... Но это неправда — Рассел проницателен. Ну какое, спрашивается, ему дело до перстня? Нильс поклялся оберегать тайну перстня от посягательств любопытных, к тому же это сугубо семейное дело, а Рассела нельзя считать членом семьи.
Сапсан — перстень для Перри — принадлежал дедушке Перри. Он носил на пальце золотое изображение, копию флюгера, а когда умер — взорвался котел парового автомобиля, — перстень перешел по наследству, как королевская корона, от отца к старшему сыну — Винингу. Но перстень, судачили в округе, должно быть, приносит несчастье, потому что сразу после смерти дедушки высох колодец и пришлось копать новый, потом умерла при странных и загадочных обстоятельствах бабушка Перри, оставив Вининга главой семьи. Затем и сам Вининг умер, в ноябре, и кольцо перешло к Холланду — не для того, чтобы носить, конечно, он не должен был делать этого, пока ему не исполнится двадцать один год, но оно стало его собственностью и хранилось в секретном отделении комода возле его кровати. Там оно и лежало до марта, месяца, когда он родился, тогда Холланд решил надеть кольцо и, не сказав ни слова никому, кроме Нильса, спрятал драгоценность в карман и украдкой увез на трамвае в Хартфорд, где ювелир подогнал его под размер пальца Холланда. Перстень, однако, получился слишком маленьким, Холланду пришлось намылить палец, чтобы оно налезло. Но, так или иначе, настал день рождения, и он тайно носил перстень с сапсаном почти весь день; в конце дня был заключен тайный пакт, перстень перекочевал в жестянку «Принц Альберт» в собственность Нильса, став после этого строго охраняемой тайной. Тайна жила до сих пор. Рассел Перри — шпион. Полный раскаяния, Нильс вертел и дергал перстень, покуда не стащил его с пальца.
Холланд встал и потянулся.
— Не смотри так испуганно, младший братец.
Тон уверенный, однако Нильс видел, как ходят желваки у него под кожей.
— Что же нам делать?
— Не знаю. Но я говорю тебе, не беспокойся. — Он добивался, чтобы Нильс улыбнулся. Что ж, ладно, если Холланд говорит, он не будет беспокоиться. Но почему же, когда он, пытаясь избавиться от тревожных мыслей, предлагает пойти на реку, — почему Холланд его игнорирует и сидит на месте, уставясь в пространство, будто помешанный? Взгляд очарованного Холланда, вот как он это называет.
— Ладно, а что ты хочешь делать?
— Залезем наверх и посмотрим на голубей, — ответил Холланд с хитрым видом. Иногда он напоминает Нильсу Одиссея — таким коварным может он быть. Вот достал что-то из кармана, какие-то маленькие пилюльки, покатал их на ладони. Взяв свечу, Нильс первым пошел к двери. «Гадство», — прошипел он, вспомнив, что Рассел запер ее с той стороны.
Холланд хихикал, довольный, над Расселом — вообразил, будто Дверь Рабов единственный выход отсюда. С последним прощальным взглядом Нильс спрятал перстень с другими вещами в жестянку «Принц Альберт» и поднял свечу, освещая Холланду путь к лестнице.
— Но что мы можем сделать? — Он вопросительно поднял плечо.
— Рассел — пустое место. — Голос Холланда неумолим и холоден. Голова слегка склонилась к плечу, серые глаза смотрят твердо из-под нависших бровей; это выражение не в новинку Нильсу: непреклонное, спокойное, неумолимое. Глядя на него, уже поднявшегося по лестнице и надавившего плечом на крышку люка, Нильс чувствовал какой-то странный холодок, который рождался у него в желудке и просачивался сквозь кожу.
2
— Ий-яааа!
Нильс с улыбкой вслушивался в крики, с которыми Рассел прыгал с сеновала, — в поддельном веселье рассекал он воздух, размахивая руками; тело описывало дугу и исчезало со света во тьму, голос гулко отдавался в пустоте амбара, когда он с шумом шлепался в стог футах в двадцати от Нильса.