Другой

Держа букет клевера перед собой, он отвесил низкий, комически-куртуазный поклон и отсалютовал букетом окошку. Потом двинулся по газону к лестнице. Посмотрел снизу вверх на дверь, затянутую сеткой от насекомых, и увидел ту же лилейную руку. Женщина вышла на верхнюю площадку. Яркие шлепанцы из расшитого шелка вспыхивали над его головой, и стройная женская фигура устремлялась вниз и останавливалась, оглядывалась, отступала назад и снова стремилась вниз по ступенькам, и белый лилейный пеньюар ее развевался с каждым ее шагом, и так, колеблясь, спустилась она вниз, обняла изумленного мальчика, погрузила лицо в собранный им клевер.
— Нильс... — Вся трепеща, Александра Перри подняла мокрые от слез глаза, чтобы ответить на поцелуй сына.
— Мама, — улыбнулся он, легко касаясь кончиком пальца слезы, сбегавшей по ее щеке, — не плачь.
— Что ты, милый, я не плачу! — Каштановые волосы подчеркивали белизну лица, на щеках выступили пятна румянца. Сильно накрашенные глаза не портили ее, он был очарован холодным благоуханием ее кожи. Горьковато-сладкий, возникающе-исчезающий свет мерцал в ее взгляде, смесь боли и удовольствия, когда она повторяла его имя и накрашенные губы складывались в улыбку. — Это мне?
— Да, — смело солгал он, мимоходом глянув на свежезарытую ямку в огороде. — Клевер для тебя. — Он погладил ее по щеке, замер в ее объятиях, чтобы продлить непривычную для обоих близость. Потом откинул голову и посмотрел на нее. — Мама! — воскликнул он изумленно. — Ты сошла вниз! Ты опять спустилась по лестнице.
Она улыбнулась.
— Да, милый. Это не так... не так трудно. Я смотрела на тебя, ты копал там этим мастерком. Знаю, не говори мне, еще одна птичка, еще одни твои похороны — малиновка или, может быть, иволга? И потом, когда я увидела, как ты рвешь клевер...
Клевер, думал он, клевер для крысы. Сам ты крыса, просто грязная крыса! Цветы дрожали в ее руках. Если бы этого хватило, чтобы заставить ее покинуть свое убежище, она получила бы весь клевер, какой он только смог бы найти, бушели клевера, кипы, вагоны.
— Как ты себя чувствуешь, мама?
— Неплохо, милый, мне хорошо. — Прижав палец к губам, она взяла его за руку.
Вместе ушли они под раскидистый конский каштан, где двухместная качалка пряталась под рваным парусиновым тентом. Она томно опустилась на дощатое сиденье, он сел напротив и, подчиняясь молчаливому приказу, взял ее за руку, его серые глаза искали встречи с ее карими, но взгляд ее беспорядочно блуждал по окрестностям, губы бессмысленно шевелились, ум перескакивал с предмета на предмет.
— Что ты делала сегодня? — спросил он, пытаясь поглаживанием успокоить ее руки.
— А... — Она чуть заметно вздрогнула. — Читала.
— Ты начала «Добрую Землю»?
— Да. Перламутровый олень. Это про Китай.
Он кивнул.
— Мисс Шедд говорит, тебе должно понравиться. И она обещает оставить для тебя «Антония Беспощадного», когда его сдадут. Говорит, тебе хватит на целый месяц. — Он замолчал, улыбаясь, она с обожанием смотрела ему в глаза.
— Нильс, милый, ты такой заботливый, ходишь для меня в библиотеку все время. — Ему нравился ее хрипловатый голос — будто у актрисы, не то что у других матерей.
— Мне не трудно, — сказал он. — Мне нравится это делать. Мисс Шедд говорит, в нашей семье читают больше всех книг в городе.
— А что Ада читает? — Никто в семье не называл ее мать иначе как Адой.
— На этой неделе ничего. Она вишню консервирует. Я взял новую Агату Кристи для Торри.
Торри, старшая сестра Нильса, жила в родительском доме вместе с молодым мужем Райдером Гэнноном, и оба за месяц прочитывали уйму книг: она в ожидании первенца пристрастилась к детективам, он изучал сельское хозяйство, подумывая втайне о возрождении фамильного лукового промысла.
— А ты, милый, что ты сейчас читаешь? Все еще Ричарда Халлибартона?
— Да. Я сдал «Королевскую дорогу к Романтике» и взял «Славные приключения». Но, мама, мисс Шедд просила... — Он прикусил язык.
— Да, милый?
— Она говорит, пожалуйста, не обрывай уголки страниц, когда читаешь.
Она отвела взгляд.
— Я не отрываю их. Нельзя портить книги. Это вредительство. Иногда... иногда я слегка волнуюсь, возможно... — Глаза ее смотрели через дорогу, где бетонная плита закрывала горло колодца, где сорняки колосились, точно кукуруза, где буйствовал клевер. — «Добрая книга — твой лучший друг, сегодня и навсегда», как сказал поэт. — Она засмеялась смущенно; руки прыгали на коленях, будто пугливые зверьки.
— Пойдем на кухню, — предложил он. — Выпьем имбирного пива или попросим Винни приготовить чаю со льдом.
— Мне и так хорошо, милый, а у Винни работы хватает. — Она глянула вверх, на небо. — А теперь, думаю, мне пора снова вернуться к себе.
— Подожди... — Он лихорадочно хватался за любую соломинку, только бы удержать ее от бегства. — Когда тетушки приедут? — Каждое лето из Нью-Йорка приезжали погостить младшие сестры его бабушки.
— Ах, да... — задумчиво пробормотала Александра.
— Что же мне такое говорила Ада? Кажется, они собирались приехать сразу после Четвертого июля. Приятно будет повидаться с ними, правда? Кто это там шумит в амбаре? Какой противный голос... — «Боттичелли, — подумала она безо всякой связи с предыдущим, — Ангел Боттичелли».
Она откинула волосы, падающие ему на глаза. Невероятно. У нее сердце останавливается, стоит ей только увидеть эти глаза. Неужели она и впрямь родила это дитя? Она потянулась поцеловать его. — Нильс, если бы ты не прятался от солнца, волосы у тебя были бы чистая платина, как у Джин Харлоу. Сравнение рассмешило ее, и на мгновение ожила в ней ее прежняя веселость.
— Как дедушкины розы, милый? — спросила она, опять уходя в сторону от разговора — стоило ей бросить случайный взгляд на вьющиеся розы возле живой изгороди из дикого винограда.
— Мистер Анжелини снова опрыскивал их. Я набрал целую банку июньских жучков. Их там целый триллион.
— Наверное. Надеюсь, ты выбросил их в мусорную яму? — она сидела, размышляя. — Завтра пятница, правда?
— Да.
— Мы должны напомнить Лино, чтобы он вывез золу из печек.