Райское место
– Исповедальную прозу, – ответил я, не сдержав улыбки. – Книги о том, как человек поднимает бунт против общества, а потом все у него летит псу под хвост и он старается искупить свои грехи. Или то, что считает грехами. Понимаешь?
– Это любой поймет.
Комплимент? Или упрек в излишнем примитивизме? Я предпочел сменить тему:
– Тогда сделай так, чтобы я тоже кое-что понял. Два часа вокруг деревни бродим и хоть бы где-то мотор затарахтел. Сколько у вас тракторов? Один, и тракторист заболел?
– А что ему сейчас делать? – удивился Делберт. – Просто кататься?
– Я думал, в деревнях тракторы круглый год работают.
Губы мальчишки дернулись, но тактичности в нем было больше, чем во мне, и смеха я не услышал. Правда, Делберт чересчур торопливо нагнулся за очередным стебельком.
– Вот смотрите, эти колоски называются «молодые кобылки».
На мой взгляд, «молодые кобылки» были точно такими же, как «лисьи усики», которые он показывал мне часом раньше. Наверное, научное название у этих трав почти одинаковое. Вроде «колос обыкновенный» и «колос полевой».
– А кроме тракторов еще какая-нибудь техника здесь есть?
– Комбайн, картофелекопатель, сеялка, – монотонно перечислил он. – Культиватор.
– И ничего, предназначенного для вытаскивания камней с поля?
Я рассчитывал, что шутка вызовет улыбку, но мальчик нахмурился.
– Уезжайте отсюда, мистер Хиллбери.
Спасибо в морду не врезал. А я-то думал, что хотя бы лекцией заслужил право остаться! Но спросить, обязательно ли сдавать экзамен по сельскохозяйственной технике, чтобы жить в Моухее, не успел.
– Вы уже с мистером Риденсом повидались, – глядя в землю, продолжал Делберт. – Что вам еще тут делать? А в Калифорнии знакомые ждут и… и вообще.
– У меня отпуск. От «вообще» и от частностей, – сообщил я его затылку. – Тебе что, мое присутствие неприятно?
Он пожал плечами и побрел вперед. Да уж, недооценил я тактичность этого мальчишки. Готовый, блин, дипломат… для развязывания третьей мировой.
Я оглянулся: на холме примерно в миле от нас, как маяк, торчал дом Сельмы Уибли. Значит, чтобы вернуться в Моухей, понадобится минут двадцать. Решительно развернувшись, я пошел к деревне. Делберт нагнал меня минутой позже. Он снова выглядел бездомным щенком, но извиняться не собирался. И я первым сделал шаг к примирению. Третьей мировой войне не суждено разразиться, пока я жив.
– Лошадей здесь держат?
На лошадь я еще ни разу в жизни не садился, сам не знаю, почему спросил о них. Наверное, классическая аналогия сработала: Монтана – ковбои – кони.
Голова Делберта качнулась влево-вправо. Глаз он не поднял.
– А коров?… Свиней? Овец?
Кажется, китайским болванчикам полагается быть поменьше. И поярче раскрашенными.
– Почему?
Вместо ответа – еле слышный шелест «лисьих усиков» и «молодых кобылок». Затылок Делберта мне сегодня, наверное, приснится, так я на него насмотрелся.
– Не хочешь разговаривать – не надо, – хмыкнул я. – У других спрошу.
– Не спрашивайте! – он вскинулся так неожиданно, что я вздрогнул. Если и не свихнусь тут, то стану конченым невротиком. – Вам это все равно ни к чему.
– Для общего развития.
Темные глаза сердито блеснули.
– Много знать вредно.
– Да ну? Думаешь, состарюсь раньше времени?
– Нет. Будете орать ночами, как мистер Риденс.
У меня отвисла челюсть. Откуда мальчишке знать, что творится с Джейком? Миссис Гарделл разнесла сплетню по деревне? Но она приходит утром, когда кошмар исчезает. Джейк говорил, никто из местных не знает о его страхах. А вчерашнего сна, например, он и сам уже не помнит.
– Кто тебе сказал, что он кричит? Парнишка упрямо нахмурил лоб.
– Вы обещали о растениях спрашивать, вот и давайте. А остальное вас не касается.
– Не груби.
– Сами виноваты. Связались с выродком – теперь терпите.
Приехали! На его месте я бы этого слова на дух не переносил. Но и возражать не стал: пусть говорит, что хочет. Мы с Джейком не сегодня завтра уедем без всяких советов. Лучше сегодня. Я моухейскими странностями сыт по горло, а он о своем Сермахлоне и дома сможет писать, главное, что дело стронулось с мертвой точки.
Только точка эта разрастается. Она уже стала мертвым пятном, гнилым и беззвучным, повисшим в такой же тишине, как эта, вокруг.
Мы вернулись в Моухей, не проронив ни слова. Я надеялся, что выйдем прямо к дому Гарделлов, но то ли Делберт не смотрел, куда идет, то ли нарочно решил еще раз протащить меня через деревню. Пустую и замершую в тишине.
Потому что она – часть мертвого пятна, которое превратилось уже в мертвый округ. И я скоро стану всего лишь куском мертвечины.
Но нет, Моухей, слава богу, не вымер! Из дома Биннсов выскочила девочка лет десяти-одиннадцати и уставилась на меня с открытым ртом. Она была некрасивой, похожей на мать (я сразу сообразил, что вижу дочь Линды, о которой она чересчур сильно переживает), и светлые волосы были жидкими. В золотистый водопад, как у О'Доннелов, им никогда не превратиться.
– Чего тебе, Торин? – негромко спросил Делберт. Она нахмурила бесцветные бровки и не ответила.
Сунула руки за пояс ситцевого платья, как ковбой в салуне запускает пальцы за ремень, готовясь выхватить сразу оба кольта, и закружилась, танцуя под слышную только ей музыку. Я остановился на полушаге. Смотрел на девчонку и хотел… нет, жаждал оказаться за тысячи миль отсюда. В Лос-Анджелесе, в Китае, в российской тайге. Только не в Моухее, где у девчушек так украшены пояски на платьях.
Делберт сторожко оглядывался по сторонам, будто стоит кому-то еще выйти за порог – и он кинется удирать.
– Мне это мерещится? – вполголоса спросил я. Девчонка не расслышала, а мальчик ответил мгновенно:
– Нет, сэр. Это так и есть.
Так и есть?! То есть ничего необычного? Да, да, да, это обычно для мертвой деревни, мертвого округа, мертвой страны!
– Сделайте вид, что ничего не заметили, – шепотом выпалил Делберт. – И никому не говорите об этом. Пожалуйста!
Ага, вот сейчас поддержу вашу игру! Если это игра – залезайте на компьютерный экран, в реальной жизни вам делать нечего. А нам с Джейком нечего делать здесь, мальчишка был прав.
– Мы уезжаем, – решительно объявил я. – Иди скажи всем, что мы с мистером Риденсом немедленно уезжаем отсюда. Пусть миссис Гарделл зайдет забрать ключи.
– Мне обязательно с ней говорить?
Я привык, что у меня на шее висит Джейк. Даже горжусь иногда своей ношей. Но этот парнишка зря рассчитывает тоже уцепиться. Я вижу его второй день – и последний. Какое мне дело до грызни моухейских аборигенов? С чего вдруг я должен облегчать ему жизнь? Я не мать Тереза… Да в Моухее мать Тереза чокнулась бы в одну секунду!
– Делай что хочешь! – огрызнулся я.
Торин Биннс перестала кружиться и удивленно захлопала глазами. А прикрепленные к концам ее пояска кости перестали наконец подскакивать и стучать. Я до сих пор видел целиком только птичьи кости: куриные, индюшачьи, в общем, те, которые нормальные люди, не зараженные вирусом вегетарианства, с удовольствием обсасывают во время семейного обеда. А эти были гораздо больше. Но на коровьи или лошадиные не тянули.
Еще бы!Это ведь…
Не знаю! Не знаю! Не знаю! И пусть внутренний голос заткнется! Не буду я думать, чьи это кости! Заберу Джейка и уеду. Все, привет оставшимся! С меня райского места по гроб жизни хватит!
* * *Джейк сидел за кухонным столом и писал. Окурки вываливались из переполненной пепельницы, по светлой клеенке пролегли полоски карандашных шрамов, а исписанные листы громоздились кривой кипой на столе – и не меньше трех десятков разлетелось по полу. Джейк этого не заметил. Не знаю, в каком темпе писал
Кризи и как выглядело его рабочее место в разгар творческого процесса, но я представить не мог, чтобы человек за несколько часов исписал от руки больше ста листов. Причем большинство – с двух сторон.