Запретный плод (Найди меня, Путь к счастью)

Грейс закусила губу. Сообразительность, сметка – дело хорошее, но они не заменят жизненного опыта, а без него в этом мире как в темном лесу. В самой решимости этой девчушки есть какая-то одержимость. Ну что же, значит, ее сила питается огнем тщеславия. Пусть будет так, сил ей потребуется немало. Один бог знает, сколько...
– Я пришла просить вас помочь мне, – умоляюще проговорила Мэри Маргарет. – Пожалуйста, мисс Кендал, помогите мне.
– Но тебе только шестнадцать лет, и ты ничего не знаешь об окружающем мире. Лондон – огромный, чужой тебе город, совсем непохожий на наш уютный городок, где все друг друга знают. Ты приедешь в незнакомое место, где ты никого не знаешь, с жалкими грошами в кармане. Я глаз не сомкну, тревожась за тебя. Ты даже не представляешь, каких дурных людей ты можешь встретить.
– Значит, мне конец, – бесцветным голосом отозвалась Мэри Маргарет. – Я убью его. Я так его возненавидела, что успокоюсь, только когда он сдохнет.
«Из какого же это фильма?» – на миг задумалась Мэгги, прервав цепь воспоминаний. Лицедейство было для Мэри Маргарет Хорсфилд естественным, как дыхание. Никогда было не разобрать – когда она играет, когда просто живет. Но в данном случае она, несомненно, играла, так случалось всегда, когда ей недоставало опыта – его заменяли инстинкт и фантазия.
Наблюдая за ней, Грейс думала, какой замечательной актрисой может стать девочка, когда поднаберется жизненных наблюдений. И тогда я, мечтала она, смогу с гордостью говорить, что знавала ее в давние времена... Но сейчас ей пришлось задать еще один необходимый вопрос:
– А как же мама? Она наверняка...
– Она во всем подчиняется отцу. Такая же фанатичка, как и он. Вы себе не представляете, как этот спрут – конгрегационная церковь – мертвой хваткой держит своих верующих. Их мысли, поступки, даже сами жизни принадлежат ей. Со стороны нипочем не понять, как затягивает это ханжеское болото!
Мэри Маргарет скривила губы в улыбке, ставшей потом фирменным знаком Мэгги Кендал. В голосе ее зазвучали интонации Кэтрин Хепберн в роли Марии Стюарт. Она с пафосом продекламировала:
– Если вы откажете мне в помощи, я должна буду действовать на свой страх и риск. Я покидаю дом своего отца, мисс Кендал. Да поможет мне бог – их или чей другой, – но здесь мне нет места!
От волнения на ее белоснежной коже выступили красные пятна.
Ну что ж, трезво решила Грейс Кендал, главное, чтобы ей было лучше. И вслух сказала:
– Хорошо. Сделаем так. Пока что я не скажу тебе ни да, ни нет, но если отец снова подымет на тебя руку, немедленно приди ко мне. Поняла?
– Да.
– Ну и отлично. А теперь давай присядем и спокойно обсудим, как тебе быть.
Тем временем преступление Мэри Маргарет, которая осмелилась читать книгу, которую и брать-то полагалось не иначе чем щипцами, подверглось обсуждению совета общины, который вынес свой вердикт: это греховное существо следует на время отлучить от церкви. Это означало, что с ней не будут разговаривать, на нее не будут смотреть, с ней вообще никак не будут общаться. Она станет в одиночестве есть свою пищу, а во время посещения церкви – трижды в день по воскресеньям – ей полагается сидеть на отдельной скамье вместе с другими отлученными.
«Знали бы они, как мне пришлись по душе эти меры», – вспоминала теперь Мэгги, улыбаясь своему отражению в зеркале. Отлучение значило, что она могла, не опасаясь чужих посягательств, замкнуться в себе и отгородиться от их жалкой жизни, которую и жизнью-то нельзя назвать, разве только существованием. Она могла наконец погрузиться в мир своих грез. Как она смеялась в душе над их ханжеской моралью! Им было невдомек, что, когда они воссылали господу свои жаркие моления о ее заблудшей душе, дочь не слышала ни слова. И какое это было счастье – запрет сидеть по вечерам в одной комнате с родителями! Вместо этой нудной обязанности можно было пойти к себе и почитать Шекспира, Оскара Уайльда или Бернарда Шоу. Каждого из трех конгрегационисты занесли в список запрещенных авторов, и книжки приходилось прятать под половой доской под кроватью – на тот случай, если отец опять сунется с обыском.
Улыбка потихоньку сходила с лица Мэгги Кендал. «Как только я могла выносить такую жизнь в свои шестнадцать?» – с тоской думала она.
Прежде чем приступить наконец к осуществлению их совместного плана, Грейс Кендал сделала последнюю попытку выяснить, нельзя ли примирить Мэри Маргарет с родителями, но ответы, которые она получила от своей подопечной, не оставили надежды на возможность такого исхода событий. С другой стороны, и закон обнаружил здесь свою несостоятельность. Мало ли как ведет себя чета Хорсфилд за стенами своего дома: их дом – их крепость, как сказал ей один компетентный специалист, главное, что репутация у них была вполне солидная. Альфред Хорсфилд прослужил на одном месте (он был сборщиком арендной платы) целых восемнадцать лет, и его весьма уважали за кристальную честность и пунктуальность. Его жена Мэри тоже слыла почтенной особой, а что касается их, мягко говоря, крайних религиозных взглядов, то это личное дело каждого. Словом, все сходилось на том, что Грейс Кендал не удастся законным путем отобрать у четы Хорсфилд их дочь.
«Вот если бы эти события происходили теперь... – Мэгги иронически усмехнулась. – Служба социального обеспечения в мгновение ока вытащила бы меня из этого гадюшника, а моих дорогих родителей укоротили бы в два счета». Но тогда было начало шестидесятых годов. Теперь маятник качнулся в противоположную сторону и возникла по-своему нелепая ситуация. Теперь родители не имеют над ребенком никакой власти, непонятно, как его можно воспитывать в таких условиях. Тогда же бесправной стороной были дети, и ей не оставалось ничего другого, кроме как тайком сбежать.
Что она и сделала.
Подавив сомнения и уговорив себя тем, что невыносимые условия существования заставили Мэри Маргарет повзрослеть раньше времени и воспитали в ней здравый смысл, Грейс Кендал постаралась помочь чем могла. Она собрала адреса и телефоны всех актерских школ в Лондоне, отметила имена их руководителей и отличительные черты, но самое главное – связалась со своей однокашницей, которая жила в Хемпстеде и согласилась приютить на первых порах подопечную своей подруги, помочь ей либо поступить в драматическую студию, либо подыскать подходящую работу и продержаться, пока она не проложит себе путь в театр.
У Мэри Маргарет было пять фунтов, по пенсу сэкономленных от прибавки жалованья, Грейс Кендал дала ей еще пятнадцать.
– У тебя каждый пенни будет на счету, – предупредила она. – Лондон не то, что Лидс. И будь осторожна, карманники так и шныряют. Сюзанна – типичная ученая дама, ужасно рассеянная, но в отличие от твоего папаши она атеистка. И сердце у нее золотое. Она если и поворчит, то беззлобно. Тебе опасаться нечего. – Грейс ласково улыбнулась. – Она встретит тебя на вокзале Виктория. Я ей тебя описала и послала вашу последнюю классную фотографию, где обвела твое лицо кружочком, так что она наверняка тебя узнает. Как только доберешься до Хемпстеда, позвони мне, а через недельку черкни пару строк.
– Обязательно, обещаю вам. И когда-нибудь я вам за все отплачу. Это я тоже обещаю.
Лицо Мэри Маргарет озарилось надеждой; она увидела перед собой землю обетованную.
В июле 1963 года, когда закончился учебный год, Мэри Маргарет Хорсфилд перестала существовать. В последнюю учебную неделю она потихоньку уносила из дому свою небогатую одежонку. Багаж был нетяжелый: юбка – носить женщинам брюки строжайше запрещалось церковной общиной, две блузки, теплая кофта, чистое белье, пара школьных ботинок и форменное пальто. Грейс Кендал дала ей рюкзачок, в котором все и поместилось.
В субботу утром Мэри Маргарет, как обычно, вышла из дому, сказав, что идет на работу, но вместо этого села на автобус, который направлялся в Лидс, и там перестала зваться своим именем. Билет до Лондона оплатила Грейс Кендал. Как только автобус вырулил со станции и взял курс на юг, она почувствовала такое облегчение, словно у нее выросли крылья. В ночь перед отъездом она не сомкнула глаз, да и волнения предыдущих дней давали себя знать. Какое-то время она боролась со сном, положив голову на рюкзак, как на подушку, и теснясь на сиденье рядом с грузным мужчиной, который занял большую часть ее места. Но как только она смежила веки, сон одолел ее. Она проспала всю дорогу до вокзала Виктория. Ее разбудили голоса пассажиров, заторопившихся к выходу. Она открыла глаза и поняла, что прибыла в Лондон.