Коллегия

– Почему запретного?
– Потому что все книги запрещены. Пункт двадцать второй Договора о примирении гласит: «Книгопечатание и книгочейство запрещается под страхом смерти». Потому книги по большей части хранятся в музеях, запертые в стеклянные ящики.
– Но ты же умеешь читать?
– А как же. Здесь все по большей части грамотны. Это секрет, передаваемый от отца к сыну. Но если пауки узнают, мы окажемся в беде. Двадцать лет назад случайно всплыло, что один из наших умеет читать – девяностолетний старик. Так ведь настояли на казни.
– И жуки пошли на это?
– А куда денешься? Ведь речь шла о положениях Договора.
Найл листал страницы книги, теряясь от обилия математических формул.
– Кто обучил тебя грамоте? – как бы между прочим спросил вдруг Доггинз.
Найлу потребовалась секунда, чтобы осмыслить вопрос. Затем он удивленно вскинул голову.
– А как ты догадался?
– Вон зрачки как движутся. Так кто тебя обучил?
– Машина, – ответил Найл, улыбнувшись. Доггинз зыркнул на него из-под опущенных бровей.
– Та самая, что подкинула тебе пищевые таблетки?
Найл засмеялся такой дотошности.
– Точно.
– А где она, твоя машина?
– В Белой башне.
У Доггинза расширились глаза.
– Ты серьезно? Найл кивнул.
– Ты что, там был?
– Да.
Лицо Доггинза внезапно побледнело.
– Как ты пробрался туда?
– Вот с этим. – Найл протянул руку и взял трубку, лежащую на стопке одежды. Нажал на кнопку – трубка раздвинулась. Он вручил ее Доггинзу. – Ты что-нибудь чувствуешь?
– Вроде как покалывает. – Доггинз старался говорить спокойно, но голос срывался и рука подрагивала, выдавая волнение. – Где ты ее раздобыл?
– Нашел в пустыне.
Найл подробно рассказал, как они с отцом нашли укрытие от песчаной бури и как ветер обнажил древние развалины. Когда стал описывать блестящую машину, Доггинз кивнул.
– Наверно, «кузнечик». Основной вид дальнерейсового транспорта в конце двадцать первого века. – Он взглянул на трубку у себя в руках. – Но сам я прежде никогда их не видел. Извини, продолжай.
Когда Найл подошел к тому, как он пробирался в башню, волнение Доггинза возросло еще сильнее; он, очевидно, уж и усидеть не мог на месте. Лицо из бледного сделалось пунцовым. Найл с ошеломлением почувствовал, как от Доггинза лучится некая почти осязаемая сила, кажущаяся удивительно навязчивой, почти гнетущей. Юноша испытал облегчение, когда при описании Стигмастера Доггинз его прервал:
– Нет, теперь пусть только попробуют сказать, что я не прав! Глорфин все уши прожужжал, что надо довольствоваться тем, что у нас есть, и не высовываться…
– Глорфин?
– Наш гражданский лидер, глава коллегии. Он говорит, нам судьбу надо благодарить, что мы в услужении именно у жуков, и жить себе, пока живется. Но какой был смысл людям прежних времен накапливать все эти знания, если они пропадают зря?
– Они рассчитывали, что мы ими воспользуемся, когда окажемся готовы.
– Вот мы уже и готовы, – бойко подытожил Доггинз. – Я с рождения готов. Найл покачал головой.
– Старец говорил, что есть нечто, о чем он не может мне сказать. То, что я должен уяснить сам…
– Что именно?
– Например, как свергнуть пауков.
– Это мы выяснили. – Волнение полностью овладело Доггинзом. – Что еще?
– Не могу припомнить, – с сомнением сказал Найл. – Но он, похоже, подразумевал, что есть нечто такое, что откроется мне только со временем…
– А ты как думал! – Доггинз порывисто вышагивал взад-вперед по комнате, в свете фонаря его тень жила своей собственной жизнью. – Так во всем. Нельзя оценить по достоинству того, что слишком легко дается. Но этого я ждал всю свою жизнь… – В дверь постучали. – Ч-черт! – Доггинз от досады дернул головой.
– Члены коллегии уже здесь, ждут в столовой.
– Ну, надо же, в такой момент! – Он с усилием овладел собой. – Ладно, скажи им, что будем через несколько минут. – Когда Селима вышла, выдвинул ящик стола. – На-ка, наденешь, – и кинул Найлу желтую тунику слуги жуков.
Найл проворно облачился и повесил на шею медальон. И случайно заметил, что у Доггинза на шее что-то висит.
– Что у тебя там?
Доггинз усмехнулся со странной игривостью. Из-под туники он вытянул… медальон, почти такой же, что и на шее у Найла, только серебристый. И тут Найл понял.
– Так вот почему на меня так действовали твои мысли! У тебя эта штуковина, оказывается, повернута на меня.
Доггинз взвесил медальон на ладони.
– Я его позаимствовал в музее. Ты мне вот что скажи. У тебя не бывает так, что от него становится невмоготу?
– На первых порах было. Освоишься.
– Слава Богу, если так. А то весь день хожу как выжатый. Ты свой в башне раздобыл? – Найл кивнул. – Дашь попробовать?
Они обменялись медальонами. Едва повесив на себя доггинзовский, Найл почувствовал разницу. Вначале показалось, что этот гораздо сильнее, затем стало ясно, что дело здесь не просто в силе. Как и у него, этот медальон собирал волю в единый тугой луч, если направлять его внутрь; если наружу, то воля рассеивалась на окружающее. Но было в этой силе что-то жестокое и грубое, словно громкий повелительный окрик.
Минуты не прошло, как голова у Найла уже разбухла от тяжести.
– Этот, похоже, не такой сильный, – рассудил Доггинз и бросил медальон Найлу. Тот, вместо того чтобы повесить его на шею, опустил в карман туники. Чутье подсказало, что пока организм ослаблен, медальон будет лишь ухудшать самочувствие.
Идя за Доггинзом по коридору, Найл обратил внимание, что из дверей на него повсюду посверкивает глазенками ребятня; оказывается, он здесь заметная персона.
Вошли в просторную комнату, основную часть которой занимал полированный стол овальной формы; массивный, разместится человек двадцать.
Большинство стульев вокруг было уже занято. Из присутствующих Найл узнал только троих – Милона, Уллика и Симеона, того самого лекаря.
Когда Доггинз вошел, все встали, но было видно, что это так, для проформы. Он занял место в конце стола, и Найлу указал сесть рядом. Невысокий бородач с обильной проседью, сидящий на противоположной стороне, прокашлялся.
– Прошу прощения, но допускается ли на официальных заседаниях коллегии присутствие посторонних?
– Глорфин сам сказал, что хотел бы расспросить нашего гостя. А сделать это без его непосредственного присутствия, сами понимаете, затруднительно.
Коротышка-бородач густо покраснев.
– Он что, не может дождаться за дверьми, пока вызовут?
Раскраснелся и Доггинз. сверкнул сердито глазами.
– Нет, Пибус, не может. Он свободный человек и не обязан выстаивать за дверьми и отвечать на наши вопросы. Он может послать всех нас к чертям и уйти. Кроме того, он гость в моем доме…
Коротышка запунцовел и потупился под жестким взглядом Доггинза. Сидящий возле человек – длинный, лысый, с изнуренным лицом и выпяченной челюстью – кашлянул и коротко сказал:
– Принято к сведению. Все. Давайте начинать, – хотя было заметно, что он недоволен.
Доггинз опустил взгляд на гладь стола, будто бы принимая упрек, но по поджатым губам было ясно, что смирения в нем нет.
– Прежде чем начнем, – сказал лысый, – может, ты нам представишь своего гостя?
– Это Найл, – сказал Доггинз. – Родом из пустынного района Северного Хайбада.
– Это беглый раб, которого разыскивают пауки, я так понимаю? – Вопрос исходил от толстяка, макушку которого покрывали жесткие белые завитки.
Доггинз резко на него посмотрел.
– И не то, и, тем более, не другое. Корбин. Он не раб, поскольку родился на свободе. И не беглый, потому что попал сюда против воли, а следовательно, имеет полное право на побег.
Корбин тускло усмехнулся.
– Не слишком ли предвзятый ответ?
– Нет, – твердо сказал Доггинз. – Предвзято звучит именно твой вопрос.
– Давайте прекратим препирательства, – нетерпеливо прервал лысый. – Стоящий нынче перед коллегией вопрос предельно прост: правомерны ли твои действия? Ты сам как ответишь: да или нет?