Хроники Вторжения
– Шницель, – ответил Сеня.
– Это я вижу. А Дейншнизель – не есть шницель! Дейншнизель ест балык!
И довольно захохотал, обнажив свои лошадиные зубы. Вытер платком проступившую слезу.
– У тебя хоть допуск есть, овощ? – откровенно уже глумясь, спросил он.
– Ну допуск, коробочка такая с кнопочками?
Сеня пожал плечами.
– На поясе должен висеть.
Сеня посмотрел на пояс. Да, была коробочка, но он-то думал, что это пейджер. Он рассеянно снял ее с пояса и положил на стол.
Шнизель оживился еще больше:
– А тебе не говорили, что его нельзя снимать и давать в чужие руки?
Он потянулся через стол и взял «пейджер». Хищно улыбнулся:
– Ты попал, лауреат. Теперь тебе точно хана. Лампочка мигать должна. А вот так, гореть все время, это нельзя. Явление надо срочно менять. Ну? Твои действия?
Шнизель не выпускал коробочку из рук. Сеня опять пожал плечами. Ему уже было все равно, лишь бы этот поскорее от него отстал.
– А мы сделаем вот так, – подмигнул Шнизель и нажал кнопку на коробочке. – О, совсем погасла, так я и думал. Ты же, мудило, инструкцию не читал, я тебя знаю – самый умный, всех в виду имел. А теперь тебя поимели! Чем дольше лампочка не мигает, тем меньше шансов уцелеть. А у тебя вообще погасла. Теперь ты покойник. Вот тебе мое предсказание. Ящеры тебя совсем съедят, до инфаркта. Вечером – приступ, скорая помощь, там и подохнешь. Ради фантора никто стараться не станет. Ни одна медсестра не подойдет. Так что, ты – покойник. За это и выпьем. Не чокаясь.
Он налил себе водки. "Наше вам!" – неторопливым глотком осушил рюмку. Отставил и театрально произнес:
– Спи спокойно, незабвенный наш товарищ! Ты был плодовит.
Ясное дело, Шнизель совсем зарвался. И под это настроение сделал то, что в иной ситуации ни за что бы себе не позволил, ни за какие сокровища мира. Он снял с пояса свой прибор и показал Сене:
– Во как должно мигать!
С Сеней случилось что-то странное, что, по-идее, с этими самыми фанторами случаться не должно. Он вдруг выхватил прибор из руки Шнизеля и моментально нажал кнопку "возврат".
Так Сеня благополучно вернулся к нам из своего удивительного путешествия.
Странное это было возвращение. Во-первых, он прибыл назад в одежде. Не в своей, разумеется, своя ждала его здесь. Во-вторых, в состоянии шока. Смутно помнил только кожаную обивку Машины, да как с него эту одежду стягивали. Да свет оранжевый. И голоса:
– Может, не он? Может, документы не отдавать?..
– Отдавать, все равно его ТАМ оформлять будут…
Потом дали нюхнуть нашатыря, напоили безобразно крепким кофе, так что Сеню стошнило. Зато кое-как очухался.
– Ну ты устроил цирк, писатель, – сказал шикарный Матвей.
– Лишний час на работе продержал, – подтвердил седовласый Модест.
– Расписаться надо в журнале. Вот здесь, в графе "прибытие".
– Чтобы сличить с подписью в графе «отбытие». А то мало ли кто оттуда прибыл?
Сеня подумал – Модест шутит. А тот и вправду захохотал и ни с того ни с сего хлопнул Сеню по плечу. Сеню такая фамильярность покоробила, но он был не в той кондиции, чтобы затевать скандал. Он лишь проворчал, рассовывая документы по карманам:
– Еще скажите спасибо, что живой…
И когда ехал в машине, под успокаивающее гудение движка, под мерно плывущие городские огни, под всю эту привычную суету вечерней Москвы, пропел, как всегда фальшивя:
– Ну что ж такого – мучает саркома, Ну что ж такого – начался запой, Ну что ж такого – выгнали из дома, Скажи еще спасибо, что живой!
Но чем ближе становился дом, тем меньше было этой шальной радости. Мысль об избавлении уже как-то не грела душу. Предстояли встреча с женой, ее дурацкие расспросы – "ну как там?" и нудная тягомотина перемывания костей общим знакомым.
Сеню можно пожалеть. Избавился от чего-то страшного, а такая поселилась тоска – по высокой той шатенке из эротического мира, по удовольствиям, которые никогда более не испытать.
Вот, собственно, и вся реконструкция событий. Реконструкция эта, бляха муха, далась мне, можно сказать, кровью и нервами. Началось с того, что в тот же вечер Сеня, как только прибыл домой, позвонил мне и наигранно бодро, словно между прочим, поинтересовался – как там дела у Шнизеля? Я ответил, мол, не далее, чем вчера, очередная байка прошла, что Шнизель экранизирует в Германии свой давний роман, тот самый, и со дня на день выезжает.
Потом меня разбудила сенина супруга, Ирина. Устроила мне ночной допрос с пристрастием. Оказывается, Сеня разговаривал со мной из ванной, – заперся, воду пустил, все как в дурацких детективных сериалах. Оказывается, она подслушала, что Сеня звонил именно мне, а вот о чем говорили – не расслышала.
– Викула Селянинович, вам не кажется, что Семен с Банной вернулся каким-то не таким? Нет? Ведь он вам звонил? Он со мной в молчанку, видите ли, играет!
И терзала меня полчаса, требуя ответа на вопрос – что там с ним сделали? Как будто бы я знал! Пытался как-то успокоить, но Ирину разве успокоишь, ее только Сеня успокоить может. Неудержимая женщина.
А со следующего дня началось. Вечером явился ко мне Сеня, коньяком и поганючей финской водкой. И давай компостировать мозги своими рассказами, причем эпизоды компоновал совершенно неконтекстно.
А я, между прочим, скоро год, как ограничиваю себя в употреблении – надо же, наконец, остепениться, семью завести.
Я так и не понял – то ли жаловался он, то ли душу изливал, то ли в чем-то каялся. На следующий день опять пришел, принес ноль-семь виски – и опять реминисценции. И опять сижу и не пойму, кто я ему – жилетка или жертва. Эта экзекуция продолжалась целую неделю: что ни вечер, то текилу принесет, то пива ящик. А главное – Сеня напивался и, так как был за рулем, оставался ночевать.
Среди ночи, по пьяни, – а с каждым разом он «нагружался» все больше, – просыпался и начинал каяться. Или кричал, что все равно – все это виртуалка, и никакой жене он не изменял, и никого не убивал. "Ну, скажи, Викулыч, ну вот ты трезвый человек, ведь это все лажа? Ну скажи, что так не бывает!.." Вытирай ему сопли, бляха муха.
Короче говоря, я однажды не выдержал и сказал ему с порога:
– Сеня, ты хороший мужик, но пить я не буду. Ко мне сегодня должны прийти гости.
Сеня засопел, набычился, промычал что-то вроде "ну, тогда завтра…" и ушел. А у меня и завтра было занято, – новое тысячелетие на носу, и вообще, всю неделю происходило что-то вроде прелюдии к медовому месяцу, словом, сплошные праздники. Но потом Сеня снова взял меня в оборот. А уж что мне приходилось сочинять его Ирине – про то вообще молчу. Дурдом какой-то на мою голову.
Единственное светлое пятно – я взял себя в руки и, как ни гудело с похмелья в голове, заставил себя оформить реконструкцию событий на Банной.
За это время я твердо уяснил для себя, что каждый вечер, спаивая меня, Сеня пытается убедиться: все, что произошло на Банной – мираж, на самом деле он ни в чем не виноват, как не виноваты мы в своих снах во всех безобразиях, которые мы там вытворяем.
Один раз Сеня допился до того, что заявил – во всем виноват марсианин. Другой раз виноватым оказалось общество, допустившее такую сексуальную разнузданность. Ну что мне было ему ответить?
Но сегодня Сеня пришел днем. Лицо серое, руки трясутся, и с порога спрашивает:
– У тебя выпить есть?
Я сразу понял – что-то произошло форс-мажорное. Сеня ходит по квартире как заведенный и курит. На лоджиию хотел выгнать – не удалось: будто и не слышит. Ходит и приговаривает:
– Это конец. Теперь меня посадят…
В холодильнике обнаружилась водка. Он выжрал полбутылки, словно минералку, и ни в одном глазу. Снова ходит и бормочет. Меня это, признаюсь, начало раздражать, потому что на мои расспросы он реагировал неадекватно – отмахивался, смотрел люто. Вдруг зло спросил:
– Ты что, совсем? Телевизор не смотришь?
Я растерялся, но тут кстати вспомнил:
– Сеня, а давай Эдуарда позовем? Он на днях из поездки вернулся. Звонил, пообщаться предлагал.