Хроники Вторжения

Сеня окинул меня злобным взглядом и вышел в коридор. Я понял – надо звонить Эдику.
Эдик, к счастью, был дома и никуда не спешил. Я ему, прикрыв трубку ладошкой, сообщил, что Сеня здесь, у меня, и плох. И что это связано с Банной. "Приезжай, Дюша, выручай".
– Через тридцать минут буду, – по-военному четко отозвался Эдик.
И правда, через полчаса он уже звонил в двери. Сеня к этому времени обосновался на кухне – пузыря водки как не бывало. И теперь ожесточенно хрустел не успевшими разморозиться крабовыми палочками.
Эдуард глянул на эту картину, закрыл дверь на кухню и потянул меня в кабинет.
– В чем дело, Викулыч, выкладывай.
– Да долго объяснять. Вот, посмотри, – я дал ему свои записки.
Эдуард быстро, но внимательно прочитал. Отложил бумаги, подмигнул:
– Ну, пошли к страждущему.
На кухне мы застали Сеню в прежней диспозиции. От крабовых палочек осталась груда оберток. Сеня лупил с куска сыровяленую «Краковскую», заедая горбушкой "Бородинского".
– Ты бы сообразил, Викулыч, – распорядился Эдик.
Я вспомнил, что в баре у меня хороший коньяк, – храню для своей дамы сердца, она у меня коньячок хороший весьма жалует, – и еще вермут. Все это я принес на кухню.
Эдуард разлил на троих, порезал хлеб и остатки колбасы, и после тоста: "Ну, со свиданьицем", вдруг зарядил:
– Возвращаюсь я это поездом из Мурманска, в купе – два попутчика. Оба примечательные типы. Один – освободившийся зек, четырнадцать лет ходки, второй – юноша православный, проповедник. Мне остается только наблюдать. Всю дорогу они спорили. Зек говорит: "Что мне твой мессия? Все, что ты тут жуешь, я выдрочил пятнадцать лет назад". Какова реплика! Вы дармоеды, говорит, за наш счет живете. Только в зонах работают, зона всю страну кормит. Вот тут мне, парни, гениальный сюжет в голову вошел. Солнышко с рассветом кланяется, колеса гупают, зек Володя добродушно поучает юного миссионера, а у меня прямо в голове…
Сеня зверски стрельнул глазами в Эдика, плеснул себе коньяку, залпом выпил. Но я заметил – Эдик его зацепил.
Эдик продолжал:
– Вообразите мир, где работают только зеки. Вся материальная деятельность на них. А прочие пописывают стишки, сочиняют музыку, творчески переосмысливают жизненный путь, лепят голых баб из бутылочных осколков, авангардисты, туды их. И вот, стало быть, собрались в купе три таких умника, стихи в дороге друг другу читают, магнитофон слушают. Обсуждают. Общаются. И тут к ним подсаживается задрипаный такой мужичонка. Освободился, значит. Сидит, балдеет, пивко неторопливо потягивает. Ну, потом ему чаю захотелось. Выловил проводницу и стал ей заливать, что к любому человеку можно подобрать ключик. Дальше, возвращается в купе, и с порога рубит: "Все вы тут тунеядцы. А в жизни, кроме нас никто ничего не делает". В общем, глаза раскрывает, жизни учит. Для одного юноши зековские речи оказываются пресловутым ключиком – он проникается и решает принести материальную пользу людям. Но для того, чтобы принести пользу людям – надо совершить преступление. Приезжает он к себе домой, убивает соседа, пьяницу и дебошира. Суд. Он объясняет мотивы – и его оправдывают, поскольку действовал, мол, из благородных побуждений. Он прямо из суда идет и грабит ювелирный магазин. При этом проламывает череп продавщице. Молодца берут с поличным. На суде он, уже поумневший, врет, что хотел денег, купаться в золоте, в бриллиантах. Но на детекторе лжи эксперты его раскалывают – "благородные побуждения, хочет принести пользу, альтруизм". Вердикт суда – оправдать. Что такое? Принимается наш юноша за женщин – серия изнасилований и убийств. Судмедэкспертиза, ментаскопирование – вывод неутешителен:
"Встреча с бывшим заключенным тяжело травмировала психику, но не изменила альтруистического склада характера". Вывод судапринудительное лечение. В психушке наш юноша создает партию Будущих Зеков, под лозунгом "За производительный труд для всех без ограничений". Воюет с больничным режимом, но все тщетно. Государство до тошноты демократическое. "Преступником может быть признан только человек, преступником родившийся". То есть, преступление это не преступное деяние само по себе, а совершаемое из преступных побуждений. Ну как? Говорю вам – гениально!
Сеня осмысленно смотрел на Эдика. С уважением.
– А вот меня как раз посадят, – твердо сказал он.
– А чего так, Сеня? – как ни в чем ни бывало поинтересовался Эдуард.
– Я Шнизеля грохнул. Утренние новости видел?
– Я телевизор не смотрю, но насчет Шнизеля в курсе. Ты-то здесь причем?
– Как это причем? Как это причем?! – завелся Сеня. – Я его два раза головой об пол припечатал. Пол мраморный. Из столовой затащил в сортир и башкой об умывальник, а потом об пол.
Здесь вмешался я:
– Ты же мне другое рассказывал…
– Да мало ли, что я рассказывал! – рявкнул Сеня, так что я прикусил язык: – Шнизель, козел, нипочем бы коробку сам не отдал!
Эдик спокойно налил Сене вермута – коньяк уже как-то незаметно прикончили, – и спросил:
– Где это, говоришь, было?
Сеня запнулся.
– Было, и все тут. В новостях сказали, что последний раз его видели в метро. Родственники, жена говорят – он отправился на Банную. А до Банной, якобы, не доехал. Я вам отвечаю – врут они, козлючины…
– Кто врет – органы, жена? – уточнил Эдик.
– Не-ет! – протянул Сеня. – На Банной они там врут. Ты бы видел эти хари. В бриллиантах, в платине, с мобилами… С чего они так жируют? Ученые, что ли? Так ученые сейчас с голой задницей… А-а? Вот ты это? Ты человека убивал?
Эдик изменился в лице – лицо сделалось непроницаемым. Он промолчал. Тут у Сени заверещал мобильник. Сеня скривился и отключил машинку:
– Не хочу…
Но зазвонил мой домашний телефон, тот самый, антикварный, эдисоновский. Ну, я подошел. Звонила сенина супруга. Орала несусветно, куда делась ее непрошибаемость?
– Где Семен?! Он у тебя?! Где он?
Мне почудилось, что Земле каюк.
– У меня, – только и выдавил я.
– О боже! – как будто бы я сообщил нечто катастрофическое и бесповоротное. – Дай его!
– Сейчас. Сеня, тебя твоя требует. Что-то у вас случилось…
Сеня нехотя подошел.
– Ну? Что-о? Какое свидетельство? Из какого загса? Да заткнись ты, дура! А я кто? Да живой я! Все, дома поговорим. Все, я сказал. Когда буду? – не знаю.
Сеня бросил трубку:
– Бардак какой-то!
– Что, брат, из загса свидетельство? О бракосочетании с высокой шатенкой? – поинтересовался Эдик.
– Откуда ты знаешь про нее?
– А вот Викула рассказал.
– Трепло! – убежденно произнес Сеня.
Я обиделся. А Сеня вдруг схватился за сердце:
– Давит, что-то.
Расстегнул воротничок, потянул рукой джемпер. По лицу текли струйки пота.
– Викула, нитроглицерин есть? – спросил Эдик.
– У меня все есть.
Я полез в кухонный шкаф, на полку, служившую аптечкой. Сеня схватил таблетки и бросил под язык две штуки. Некоторое время сидел, сосредоточенно массируя грудную клетку. Потом сказал:
– Вроде попустило.
Взял бутылку, хотел было плеснуть себе вермута, но заколебался.
– Ты не молчи, ты говори, – сказал Эдик.
– А что говорить? Чуть богу душу не отдал. Мне Ирка чего звонила? Посыльный из загса. Почему, спрашивает, свидетельство о смерти не забираете? Специально вам носи. Подъезды у всех на замках, не достучишься. Короче…
– Я думаю, вермут тебе можно. Он на травах, спазмы снимает.
– Да? Можно? – Сеня поспешно нацедил себе в стакан грамм пятьдесят, как будто лекарство налил, и торопливо выпил. Прислушался к ощущениям.
– Короче, оформили на меня свидетельство о смерти. Главное, дата там какая. Двадцатое декабря. Когда я на Банную ездил. Причина смерти – инфаркт. Черт знает что. Вот скажите, что я этим гадам сделал, вурдалакам этим, шакалам, что? Зачем же так гадить? Ирка в истерике. А что я ей скажу?
Эдик вышел, принес листки с моей реконструкцией и вслух зачитал: "Да свет оранжевый. И голоса: