Ученик

— Дорн, а если меня загонят в коридор с секирой, шансы будут?
— Нет, — покачал он головой, — у тебя шансов нет. Одна надежда — что забьешься в угол и там просидишь до конца.
— Оптимист. Тем более давай к руке примерю.
— Дал бы тебе, да только давно я их не ковал. Не пользуются охотники кистенем в погани.
— У меня есть, — вдруг сказал паренек, — недорого отдам.
— Что ж ты, кузнец, свою работу не продаешь, а чужую смотришь? Не покупает никто? — съехидничал Дорн.
— Да, не берут, — ощетинился паренек, — смотрят на меня и к другим уходят. А у меня оружие и доспехи ничем не хуже.
— Давай неси, посмотрим твою работу, — усмехнулся Дорн.
Обрадованный паренек скрылся из виду.
— Дорн, а действительно, не слишком ли он молод?
— Конечно, молод, всего пятьдесят пять стукнуло.
— Сколько? — не поверил я своим ушам.
— Пятьдесят пять.
— Не может быть!
— Как не может? — закипятился Дорн, — Чтобы я не знал, сколько лет троюродному племяннику жены моего двоюродного брата?!
— Стоп! Спокойно, Влад, спокойно. Выдохнул, а теперь вдохнул. Спокойно.
— Что ты там бормочешь? — заинтересовался кузнец.
Выдох, вдох.
— Скажи, Дорн, — медленно проговаривая слова, спросил я, — только отвечай «да» или «нет». Это твой родственник?
— Да.
— Ему пятьдесят пять лет?
— Ну да.
— Ты считаешь его молодым?
— Ну, молод он еще, но…
— ДОРН!
— Да.
— Что да?
— Молодой еще.
Вдох. Выдох.
— Дорн, скажи мне, пожалуйста, — ласково обращаюсь к сумасшедшему, — я младенец?
— Нет.
— Но мне всего тридцать четыре, мне еще, наверно, подгузники надо носить.
Дорн, опасливо поглядывая на меня, стал бочком пробираться к выходу из лавки.
— Ты, Влад, посиди тут немного, а я сейчас Нату приведу. Я понимаю, устал, перенервничал. Виданное ли дело — в погань идти, ничего не умея. Тут у любого здоровье пошатнется. Ты сиди и не волнуйся, я быстро.
— Сидеть!!!
Спасибо, командир, за привитые навыки командного голоса. Дорн плюхнулся на задницу посреди лавки. Покупатели резко отшатнулись.
— Скажи, друг мой, а зачем мне понадобилась Ната?
— Ну, она лекарь хороший.
— Не лекарь, а магиня жизни, и не мне она нужна, а тебе.
— Почему мне? — тупит Дорн.
— Потому что ты либо ослеп, либо сошел с ума.
— Я? — удивляется Дорн.
— Ну не я же.
Задумчивый взгляд кузнеца.
— Повторяю для особо здоровых: Ната нужна тебе.
— Почему?
— Либо у тебя очень плохое зрение и ты видишь перед собой взрослого мужика вместо восемнадцатилетнего пацана, либо ты сошел с ума, говоря, что пятьдесят пять лет для человека — это молодость.
— Какого человека?
— Этого!
Потеряв всякое терпение я подымаю за шкирку подошедшего так кстати пацана со свертком, переношу его через прилавок и показываю Дорну.
Дорн внимательно осматривает пацана, который от удивления даже не пытается барахтаться.
— Это не человек — это мой родственник, — важно заявляет кузнец.
Я сейчас сам сойду с ума. Отпускаю пацана, сажусь на пол рядом с Дорном.
— И почему твой родственник не может быть человеком? — спокойно, безразлично и устало спрашиваю я.
— Потому что он гном.
— Кто гном?
— Он. Между гномом и человеком не может быть потомства, и так как он мой родственник, он — гном.
— А почему не человек? — туплю уже я.
— Потому что я — гном.
Занавес.
Сижу на полу, закрыв глаза. До ушей доносится стандартный звуковой фон базара. Люди спрашивают, торгуются, спорят и, наконец, заключают сделки. Люди.
— Тебе же говорили: и люди, и эльфы, и гномы, и, как его, тритоны тут есть, и черт знает кто еще. Чему ты удивляешься? Не поверил?
Поверил.
— Опять. Да, поверил, но как-то так, мол, пока не увижу, не рассказывайте сказки. А может, Дорн должен был сразу представиться: гном я, а не больная фантазия падре. Чем Дорн поил жертву волчиц, не помнишь? Глазки-то открой.
Послушавшись, я открываю глаза. Надо мной склонилась озабоченная голова Дорна, рядом с ним, с любопытством рассматривая меня, стоял его родственник, пятидесятипятилетний малолетка.
— Влад, ты в порядке? — озабоченно спросил Дорн. — Может, сходить за Натой? Я быстро.
— Нет, Дорн, не надо, просто я никогда не видел гномов, только чит… э… слышал о них, и поэтому считал тебя человеком.
— Конечно, в деревнях мы не живем, — усмехнулся Дорн, — а вот в городах бываем.
— А что ты о нас слышал? — влез малолетка.
— Ну, живете в горах, — ответил я, силясь припомнить земное литературное творчество, — шахты рубите, кузнецы из вас лучшие.
— Это правда, — важно заметил Дорн, — лучше нас никого нет.
— Сильные очень, — продолжал я.
— Да. Есть такое.
— Бороды до пояса, а то и ниже, и плечи метра полтора шириной.
Переглянувшись с племянником, Дорн оглушительно заржал. Родственник только заулыбался — видно, так ржать ему еще не по чину.
— Вот и не понял, что ты гном: ты ж вон какой щуплый, соплей перешибешь, и борода короткая.
— А ты не подумал, что с такими плечами в шахте не только работать, но даже ходить трудно? Все стены обтешешь и застрянешь где-нибудь на повороте. Какой же ширины должны быть проходы?
— И руки, руки какой длины должны быть? — вмешался малолетка. — Чтоб с такими плечами хотя бы до носа достать?
— А борода до пояса и ниже, — веселился Дорн. — Для чего — всю пыль и грязь в шахте собирать или чтоб на наковальне лучше под молот попадала?
Мрачно смотрю на веселящихся гномов. Да, опять я выступаю в явно понравившейся мне роли шута. Вот и верь после этого всей писанине. А ржут-то как, заливаются, Петросяна на вас нет, мигом бы смеяться отучил.
— Может, покажешь свою работу? — прервал я веселье гномов.
Довольно ухмыляющийся юный кузнец развернул сверток и достал кистень.
— Вот смотрите.
Небольшая, сантиметров тридцать черная рукоять. Маленькая гарда сантиметров в десяти от оковки одного конца рукояти, оковка с кольцом на другом, тонкая цепочка, маленький ромб толщиной сантиметра три, шириной шесть и высотой восемь на конце. Вспоминая земные образцы этого оружия, особенно цепной пехотный моргенштерн, [49] я поморщился:
— Парень, мне сегодня в ночь по погани гулять придется, а не воробьев по улице гонять.
— А ты примерь к руке.
Я беру в руки боевой кистенек. Опаньки, игрушка-то тяжелая. Килограмма два, никак не скажешь по внешнему виду. Отпускаю цепь, и с негромким шелестом оружие встает на боевой взвод. Вот это дела, вся тяжесть данного инструмента для вышибания мозгов ближнему сосредоточена в ромбе, цепь и рукоять практически ничего не весят. Если вспомнить сопромат, с его правилами рычагов, моментов и прочей хренью, то такая конструкция с концентрацией веса в ударной точке по эффективности применения максимальна. Остальные виды холодного оружия завистливо стискивают зубы.
— Цепь не порвется от удара? Тонкая она у тебя.
— Не порвется: каждое звено сделано из витой двухслойной стали холодной ковки, мягкой и твердой.
Так, попытаемся вспомнить то, чему меня давно и небезуспешно учили. Твердая сталь упруга, но слишком хрупка, мягкая имеет большую склонность к деформации. Холодная ковка означает, что сталь не подвергалась термической обработке в процессе и ее кристаллическая структура сохранила все свои свойства. То есть парень хочет сказать, что я держу, учитывая местные технологии, шедевр кузнечного искусства Средневековья. Вряд ли он будет врать в Белгоре насчет оружия и его свойств. Не тот город, да и дядя рядом стоит прищурившись.
— Ну-ка дай, посмотрю, — сказал Дорн.
Вертит оружие в руках, присматриваясь, в отличие от меня, больше к рукояти и ромбу.
— Из черного дерева рукоять делал? — спрашивает Дорн племянника.
— Да.
— А в било что залил?