Любовь в полдень

 — Во всех отношениях, за исключением, пожалуй, внешности.
 — А вот в этом-то ты как раз ошибаешься, — уверенно возразил Кристофер. — Мисс Хатауэй — истинная красавица.
Одри вскинула брови.
 — Ты так считаешь? — между делом уточнила она, поднимая чашку к губам.
 — Не считаю, а вижу. Несмотря на характер, невозможно не признать, что мисс Хатауэй на редкость хороша собой.
 — О, право, не знаю... — Одри сосредоточилась на чае, даже положила еще один кусочек сахара, совсем крошечный. — Беатрикс довольно высокого роста.
 — И рост, и фигура безупречны, идеальны.
 — Да и каштановые волосы вполне обычны.
 — Но это не простой каштановый цвет, а темный, как соболий мех. А глаза...
 — Голубые, как у многих в Англии, — отмахнулась Одри.
 — Глаза самой глубокой, самой чистой синевы, какую только доводилось видеть. Ни одному художнику не удастся передать... — Кристофер внезапно замолчал. — Не важно. Я отвлекся от темы.
 — Так в чем же заключается тема? — мило осведомилась Одри.
 — В том, что мне безразлично, красива ли мисс Хатауэй или нет. Она странная, как и все ее родственники, и никто из них меня не интересует. Точно так же не имеет значения и внешность Пруденс Мерсер; важны лишь ее мысли и рассуждения — чудесные, оригинальные, захватывающе интересные.
 — Понятно. Значит, Беатрикс рассуждает странно, а мисс Мерсер — оригинально и захватывающе интересно?
 — Именно так.
Одри задумчиво покачала головой.
 — Вообще-то я давно хочу кое-что тебе рассказать, но лучше промолчу: со временем все прояснится. А если услышишь правду от меня, все равно не поверишь. Вернее, ты не захочешь поверить. До всего надо дойти своим умом.
 — Одри, о чем ты, черт возьми? Что за туман?
Сложив на груди тонкие, почти прозрачные руки, невестка смотрела строго, хотя в уголках губ притаилась едва заметная улыбка.
 — Если считаешь себя джентльменом, — наконец сдержанно произнесла она, — то завтра же пойдешь к Беатрикс и попросишь прощения за грубость. Кстати, не забудь взять с собой Альберта — его-то она точно будет рада видеть.
 
Глава 8
В Рамзи-Хаус Кристофер отправился на следующий день, после ленча. И вовсе не потому, что ему хотелось туда идти. Просто конкретные планы как-то не сложились, а чтобы то и дело не сталкиваться с обвиняющими взглядами матери и не созерцать стоическое спокойствие Одри, оставался единственный вариант: уйти из дома. Тишина полутемных комнат, таящиеся в каждом углу воспоминания казались слишком тяжелым испытанием.
А ведь еще предстояло расспросить Одри о последних днях брата, о его прощальных словах.
Беатрикс Хатауэй не ошиблась, предположив, что смерть Джона стала для него реальностью только после возвращения домой.
Пока шли по лесу, Альберт радостно носился вокруг, принюхивался, деловито рылся в мягкой земле. Кристофер чувствовал себя не слишком уютно, предвкушая недружелюбную встречу в Рамзи-Хаусе. Беатрикс, разумеется, нажаловалась родным и рассказала о недостойном поведении соседа. Все наверняка рассердились и осудили — и правильно сделали. Семейство Хатауэев славилось сплоченностью и неизменной готовностью всех в любую минуту броситься на помощь каждому. Иначе и быть не могло: мало того что род не отличался знатностью и благородством, так еще и принял в свои ряды двух цыган в качестве зятьев.
Единственное, что позволяло семье вращаться в приличном обществе, — это звание пэра, доставшееся Лео, лорду Рамзи. Немало помогла также и благосклонность лорда Уестклифа, одного из самых могущественных и уважаемых пэров королевства. Эта связь обеспечила доступ в замкнутый круг, в который нельзя было попасть иным путем. Однако местное дворянство проявляло чрезвычайное недовольство тем обстоятельством, что сами Хатауэи не обращали на светские условности ни малейшего внимания.
Подходя к особняку, Кристофер запоздало спросил себя, какого черта он явился без предупреждения. Вполне возможно, что день для визита неподходящий, а уж о времени и говорить нечего. Впрочем, хозяева скорее всего не заметят нарушения этикета.
Обширное поместье Рамзи славилось своей продуктивностью: три тысячи акров пахотных земель и двести процветающих арендаторских хозяйств приносили солидный доход, а большой лес ежегодно давал немалое количество ценной древесины. Сам старинный дом выглядел оригинальным и, как неохотно признал Кристофер, по-своему красивым. От центрального мансардного окна средневекового облика в обе стороны отходили ряды остроконечных фронтонов и коньки эпохи Якова Первого, украшенные причудливыми орнаментами. Слева возвышалась аккуратная прямоугольная пристройка в георгианском стиле. Смесь архитектурных деталей вовсе не казалась необычной; многие дворянские гнезда вели свою историю с незапамятных времен и постепенно обрастали новыми, порой весьма неожиданными добавлениями. Но в случае с семейством Хатауэй даже облик дома подчеркивал всеобщую странность.
Кристофер прикрепил к ошейнику Альберта поводок и с откровенным страхом направился к парадному входу.
Если повезет, то принять его никто не сможет.
Предусмотрительно привязав собаку к столбику возле выхода, он поднялся по широким пологим ступеням, постучал и погрузился в напряженное ожидание.
Вскоре дверь распахнулась и на пороге показалась экономка с обезумевшим взглядом.
 — Прошу прощения, сэр, но у нас в самом разгаре... — Из глубины донесся звон фарфора. — О... Боже милостивый! — Она со стоном показала в сторону маленькой гостиной. — Подождите там, пожалуйста.
 — Поймал! — послышался мужской голос. — Черт возьми, нет! Вырвалась и бежит к лестнице!
 — Не пускай ее наверх! — закричала женщина. Где-то плакал ребенок. — О, это проклятое существо разбудило маленького! Куда девались горничные?
 — Наверное, попрятались.
Не веря собственным ушам, капитан Фелан помедлил у входа... неподалеку блеяла коза.
 — В доме живет коза? — невозмутимо осведомился он.
 — Нет, конечно, нет. — Экономка попыталась втолкнуть его в гостиную. — Это... плачет ребенок. Да, ребенок.
 — Что-то не очень похоже, — усомнился гость. Снаружи залаял Альберт. По холлу проворно, почти не хромая, пронеслась кошка на трех лапах, а за ней — значительно быстрее, чем принято ожидать от созданий подобного рода, — просеменил ощетинившийся ежик. Экономка поспешила за дружной парочкой.
 — Пандора, немедленно иди сюда! — раздался новый голос, и Кристофер сразу сообразил, что кричит Беатрикс. Общая суматоха требовала присоединиться к участию в действии, но как же понять, что происходит?
В это мгновение в холл ворвалась большая белая коза, а следом из-за угла показалась младшая из сестер и, заметив праздного зрителя, остановилась.
 — Могли бы попытаться поймать! — воскликнула она и, узнав Кристофера, нахмурилась. — О, это вы...
 — Мисс Хатауэй... — начал он.
 — Подержите!
Она поспешно сунула ему в руки что-то живое и теплое, а сама помчалась в погоню за козой.
Кристофер ошеломленно посмотрел на крошечное создание и увидел новорожденного козленка — белого, с коричневой головкой. Впрочем, сама Беатрикс удивила его еще больше. Посмотрев ей вслед, капитан едва не выронил малыша: оказалось, что молодая леди не в платье, а в бриджах и высоких сапогах.
Капитану Фелану доводилось видеть женщин во всевозможных одеяниях и без оных, но вот в наряде конюха перед его взором до сих пор не представала ни одна из сестер Евы.
 — Наверное, это сон, — рассеянно обратился Кристофер к неловкому пушистому комочку. — Очень странный сон о Беатрикс Хатауэй и козах...
 — Есть! Поймал! — радостно прокричал уже знакомый мужской голос. — Я же говорил, что загон надо делать выше!
 — Она не перепрыгнула, — возразила Беатрикс, — а прогрызла изгородь.
 — А кто пустил ее в дом?