Последние атаки

— Так точно, — насторожился Сергей.
— А кто вам дал право атаковать «юнкерса»?
— Но вы мне и не запрещали. — Друзья перешли на «вы».
— А разве вы не знаете закона — ведущий атакует, а ведомый его охраняет?
— . Но сзади нас никого не было, и я думал… Присутствующий при этом заместитель командира полка поднял руку:
— Хватит! Все ясно, — и строго взглянул на Лазарева, — С вами разговор будет особый. Есть азбучные истины воздушного боя, а вы ведь не новичок!
Слово командира — последнее. Пусть Лазарев все обдумает, прочувствует.
Со стоянки всей группой направились в комнату отдыха. Шли молча. Теперь комэску Воронину стало ясно, почему Кустов с Лазаревым не видели истребителей противника. Когда Кустов по радио передал; «Атакую!», то «мессершмиттов» не было. Они появились позднее. Кустов надеялся на напарника, что тот будет зорко следить за обстановкой в воздухе и охранять его, но Лазарев нарушил этот закон боя. Сергей, пожалуй, как показалось комэску, тоже это, наконец, понял и сейчас шел подавленный. Чтобы скрыть смущение, машинально замурлыкал:
Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
Воронин обозлился.
— Так почему же все-таки в бою бросил ведущего?
— Виноват, — спокойно признался Лазарев, — Считал, что вблизи нет немецких истребителей. Вдвоем, думал, быстрее расправимся с бомбардировщиками. Этого больше не будет, товарищ капитан. Простите, — и Лазарев виновато потупился. Смиренный вид оплошавшего подчиненного взорвал Кустова:
— До каких пор это будет продолжаться?!
— А зачем кричать? — парировал Лазарев, — Ну, виноват. Сам за это и поплатился. Не хотите еще раз простить — накажите,
— А нас ты в расчет не берешь? — сдерживая гнев, спросил Петр. — Мы все из-за твоей расхлябанности попали под удар. Было четыре истребителя противника. Они нас почти одновременно атаковали, а вы ничего не видели!
— Черт побери! — Летчик растерянно-виновато глядит на нас. — Да, нехорошо получилось. Грешен. Ну что ж, накажите…
Лазарев по характеру боец. Неуравновешенный, но храбрый, опытный боец. За смелость, за веселый нрав его в полку любили. Правда, часто и ругали за вольности, но прощали. А это уже не дело. Врагу такое послабление только на руку. Как же наказать Сергея, чтобы он навсегда почувствовал ответственность не только за себя, но и за товарищей? Обыкновенное взыскание согласно уставу — выговор, арест — мало помогут. И тут у капитана Воронина блеснула оригинальная мысль.
— И придется наказать!
— Ну что ж, — ответил Лазарев, уже бравируя готовностью принять любое наказание, — Раз заслужил — пожалте!
— Отстраняю вас от полетов.
Лазарев остановился и растерянно заморгал белесыми ресницами. Лицо побледнело.
— Как это, отстраняете от полетов? — сказал он сдавленным голосом, словно навалилось на него что-то тяжелое, — За что? Выходит, не доверяете!
— Вам понятен смысл моих слов?
— Понятен, да не очень. Как это — не летать!
— Идите домой и подумайте. А через неделю поговорим,
К концу ноября на полпути от Житомира к Киеву враг был остановлен. Полк Василяки после четырех с половиной месяцев непрерывных боев выводился на переформирование. Па фронте это считалось отдыхом. Правда, предстояло немало потрудиться: получить новые самолеты, освоить их, и бывалым летчикам ввести в боевой строй более молодых, прибывших после окончания военных школ.
Летчики находились в комнате отдыха. Андрей Картошкин, краснощекий и очень энергичный крепыш, вскочил с пар:
— Сколько же можно учиться?
Кустов, готовивший его себе ведомым, пояснил:
— Пойми, Андрей, это полезно! Мы с тобой успеем хорошо слетаться. А это в бою — половина дела!
— .Но я уже больше полугода на фронте, учился в запасном полку — и ни одного боевого вылета. — Он вынимает из кармана письмо своей матери из Рязанской области и подает Игорю: — Вот почитайте, что пишет!
Евдокия Михайловна в письме спрашивала сына о боевых делах, журила, что он ничего не пишет.
— А что я ей напишу? — с упреком спрашивает Картошкин. — О том, что ем напрасно фронтовой хлеб и бью баклуши?
До чего же наивны рассуждения молодых! Воронин, лежа па нарах, подумал о том, что и они, «старики», были когда-то такими же. Вспомнил Халхин-Гол, 1939 год. Тогда они, едва оперившиеся «пилотяги», тоже не знали, куда девать свою смелость. Казалось, стоит лишь взлететь — и враги в ужасе разбегутся кто куда.
И вот первый воздушный бой. Шестерка истребителей в засаде. День ожидают, когда появятся японцы, два, три… А противника нет. Естественно, нервничают: не проглядеть бы. И вдруг наблюдатели тревожно кричат: «Летят!»
Девять японских истребителей уже подходят к аэродрому. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли на взлет. Однако подняться в воздух успели только трое, а трое были сожжены на взлете.
Первый блин комом, но боевой дух ни у кого не упал. Неудачу объяснили промедлением.
На другой день снова бой. Японцы начали бомбить наземные войска. Двадцать советских истребителей двумя группами немедленно поднялись наперехват. Первая десятка так рвалась отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так-то легко было перехватить вражеские бомбардировщики. Путь десяти нашим машинам перерезали восемнадцать японских истребителей.
Все наши парни смело вступили в бой. Ни один не дрогнул. Все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел неравный, полный риска бой, но, как говорят, хвост японцам не показал. И опять неудача: восемь наших самолетов были сбиты, два, подбитые, сели в степи.
Вскоре в Монголию прибыла группа Героев Советского Союза, участников боев в Испании и Китае. Среди них — Яков Смушкевич [2] , Сергей Грицевец, Григорий Кравченко и Николай Герасимов. Целый месяц они учили молодежь тактике воздушного боя.
И вот снова грянул бой. В нем с японской стороны приняло участие сто двадцать истребителей. С нашей — девяносто пять. Результаты боя были уже совершенно иные: тридцать один японский самолет упал на монгольскую землю. Наши потеряли в том бою лишь двенадцать машин…