Честь самурая

«Да уж не Хиёси ли?» — подумала Оэцу, когда путник подошел к подножию холма. Узелок с одеждой болтался у него за спиной, а с перекинутой через плечо бамбуковой палки свисал какой-то мешок. Она изумилась, как возмужал племянник, но, пожалуй, еще больше ее удивила его прежняя мальчишеская беззаботность.
— Тетушка! Что вы тут делаете?
Хиёси кивком поприветствовал Оэцу. Песня его совпадала с ритмом шагов, а безыскусный голос обратил приветствие в шутку. Оэцу не улыбнулась, она, казалось, совсем забыла, что такое смех.
— Как ты тут оказался? Несешь весточку монахам Комёдзи?
Хиёси почесал в затылке:
— Гончар меня уволил. Я подумал, что следует известить об этом дядюшку.
— Как, опять? — Оэцу нахмурилась. — Тебя выгнали, и ты посмел явиться к нам?
Хиёси хотел было рассказать тетке всю правду, но решил попусту не тратить слов. Он спросил дружелюбным тоном:
— А дядюшка дома? Не позволишь ли мне побеседовать с ним?
— Ни в коем случае! Его ранили в бою. Мы не знаем, доживет ли он до завтра или даже до сегодняшнего вечера. Не смей приближаться к нему! — Она говорила решительно. — Мне очень жаль сестру, что у нее такой сын.
Печальная новость расстроила Хиёси.
— Я только хотел попросить дядюшку об одной услуге, но сейчас, похоже, не стоит, а?
— Что еще?
— Я подумал, не поможет ли он мне поступить на службу к какому-нибудь самураю.
— Ну и ну! Да сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Пятнадцать, а все как дитя малое!
— Потому мне и скучно работать у ремесленников. Надоело! Тетушка, а ты не слышала, нет ли у кого-нибудь места?
— Да откуда ж мне знать об этом? — Оэцу укоризненно сверкнула на него глазами. — На службу к самураю не берут людей, нарушающих семейные традиции. Да и какая польза от сорванца и пройдохи вроде тебя?
В это мгновение к ним подбежала служанка Оэцу:
— Госпожа, скорее! Вашему мужу опять плохо!
Не сказав ни слова, Оэцу бросилась домой. Хиёси принялся разглядывать темные тучи над Овари и Мино. Вскоре он прошел через ворота во двор и направился в сторону кухни. Больше всего на свете ему хотелось отправиться домой, в Накамуру, и повидаться с матерью, но его удерживала мысль об отчиме, который внушил пасынку, что забор вокруг их дома порос колючками. Хиёси решил, что прежде всего он обязан найти работу. Он пришел сюда, собираясь гордо поведать своему благодетелю всю правду, но теперь, когда Като Дандзё оказался в таком тяжелом состоянии, Хиёси не знал, что предпринять. Его вдобавок мучил голод. Он размышлял, где найти ночлег, и вдруг почувствовал, как что-то мягкое приникло к его ноге. Это был котенок. Хиёси взял его на руки и уселся у входа в кухню. Закатное солнце освещало их холодными лучами.
— Ты ведь тоже голоден? — спросил он у котенка.
Тот дрожал, и Хиёси прижал его к груди. Ощутив живое тепло, котенок благодарно лизнул щеку Хиёси.
— Кис-кис, — пробормотал он и отвернулся.
Хиёси недолюбливал кошек, но котенок был единственным живым существом, которое сегодня обратило на него внимание.
Хиёси внезапно насторожился, зрачки котенка расширились от испуга. Из комнаты, прилегавшей к веранде, донесся отчаянный крик мужчины, терзаемого болью. В кухню прошла Оэцу со слезами на глазах. Она вытирала их рукавом, готовя на очаге какое-то снадобье.
— Тетушка, — вкрадчиво произнес Хиёси, поглаживая котенка, — малыш голоден и очень замерз. Он умрет, если вы не покормите его.
О своем пустом желудке он промолчал, но разжалобить Оэцу не удалось.
— Ты все еще здесь? Скоро ночь, и я не позволю тебе остаться у нас в доме.
Она закрыла лицо рукавом, чтобы племянник не видел ее слез. Молодая жена самурая, красивая и счастливая года три назад, поникла, как цветок под дождем. Хиёси, держа котенка в руках, думал об ужине и постели, близких и недостижимых. И, внимательно посмотрев на Оэцу, Хиёси заметил в ее внешности странную перемену.
— Тетушка! У вас живот! Вы ждете ребенка?
Оэцу резко вскинула голову, словно ее хлестнули по щеке. Неожиданный вопрос смутил ее.
— Неразумное дитя! Неприлично задавать такие вопросы! Какой ты невежа! Живо ступай домой, пока совсем не стемнело! В Накамуру или куда хочешь! Мне нет дела до тебя. — Задохнувшись от гнева, Оэцу скрылась в глубине дома.
— Что ж, и пойду, — пробормотал Хиёси, готовый уйти, но котенку не хотелось покидать насиженное местечко.
Служанка принесла немного холодного супа и рис, показала миску котенку и поманила его в кухню. Котенок, мгновенно спрыгнув с рук Хиёси, устремился к еде. Хиёси почувствовал, как рот наполняется голодной слюной, но его кормить здесь не намеревались.
Хиёси решил идти домой. У ворот его окликнули.
— Кто там? — раздался голос из комнаты, где лежал больной.
Хиёси поспешил ответить Дандзё и сразу выложил, что его выгнали из гончарной лавки.
— Оэцу, открой дверь!
Оэцу возражала, говоря, что муж непременно простудится на сквозняке и тогда раны его заноют еще сильнее. Она не подпускала Хиёси к комнате Дандзё, пока тот не впал в ярость.
— Дура! — закричал он. — Какая разница, проживу я десять дней или двадцать? Сказано, отпирай!
Заплакав, Оэцу выполнила приказ мужа.
— Ты его только расстроишь. Поздоровайся и ступай прочь, — сказала она Хиёси.
Хиёси просунул голову в комнату больного и поклонился. Дандзё полулежал в постели.
— Хиёси, тебя и оттуда выгнали?
— Да, господин.
— М-да. Вот и хорошо!
— Что? — Хиёси озадаченно взглянул на Дандзё.
— Нет позора в том, что тебя выгнали, если только ты сам не предал хозяина или не проявил неблагодарность.
— Понятно.
— Вы ведь и сами были раньше самураями. Слышишь, Хиёси, самураями!
— Да, господин.
— Самурай не служит за мерку риса, он не раб своего желудка. Он живет во имя своего призвания, во имя служения долгу. Пища — лишь дополнительное благо, ниспосланное Небом. Не становись одним из тех, кто готов на все за жалкую чашку риса.
Время близилось к полуночи.
Котику уродился хворым, плохо спал и без умолку плакал. Он лежал на соломенном матрасе и то и дело криком звал мать.
— Не выходи на улицу, там очень холодно, — сказала Оцуми матери. — Ложись спать.
— Отец ведь еще не вернулся.
Онака вместе с Оцуми устроилась у очага, взявшись за рукоделие.
— Куда он запропастился? Верно, опять не придет ночевать!
— Что ж, сегодня Новый год.
— Никто в нашем доме не отпраздновал его хотя бы кусочком просяной лепешки. И стужа невыносимая. Трудимся не покладая рук, а жизнь беспросветная.
— У мужчин свои радости.
— Мы называем его хозяином, а он что? Знай себе пьет сакэ, потом еще и тебя попрекает. С ума сойти можно.
Оцуми ступила в тот возраст, когда пора подумывать о замужестве, но она не могла оставить мать. Задавленная нищетой, девушка не смела мечтать о румянах и белилах, не говоря уже о новогоднем наряде.
— Пожалуйста, не осуждай его, — расплакавшись, сказала Онака. — Отец твой неудачник, зато Хиёси когда-нибудь выбьется в люди. Мы удачно выдадим тебя замуж, будешь счастлива, не то что я.
— Нет, мама, я не хочу замуж. Я всегда буду с тобой.
— Женщина не должна влачить жалкое существование, как мы с тобой. Я скрыла от Тикуами, что мы припрятали связку монет из той суммы, которую выплатил Яэмону его господин за увечье. Эти деньги пойдут тебе на свадьбу. Я прикопила достаточно шелка, чтобы сшить тебе кимоно.
— Мама, кажется, кто-то идет.
— Отец? — Онака выглянула в окно.
— Нет.
— Кто тогда?
— Не знаю. Не волнуйся! — сказала Оцуми, не выдав тревоги.
— Мама, ты дома? — позвал Хиёси из темноты.
Он вошел в прихожую, но не торопился в комнату с очагом.
— Хиёси?
— Он самый.
— Так поздно!
— Меня выгнали.
— Выгнали?
— Прости, мама. Пожалуйста, прости. — Он едва сдерживал слезы.
Онака и Оцуми бросились его обнимать.