Честь самурая

— Ничего не поделаешь, — сказала Онака. — Проходи!
— Мне надо идти. Останься я в этом доме хотя бы на ночь, еще труднее будет расставаться с вами.
Онаке не хотелось, чтобы сын жил в их убогом доме, но ее терзала мысль о том, что он уйдет в глухую ночь.
— Куда ты собрался?
— Не знаю пока. Теперь я поступлю на службу к самураю и позабочусь о вас.
— К самураю? — прошептала Онака.
— Ты всегда возражала против того, чтобы я стал самураем, но я мечтаю стать им. И дядя Дандзё согласен. Он говорит, что мне уже пора подумать о будущем.
— Тебе придется посоветоваться с отчимом.
— Не желаю видеть его, — покачал головой Хиёси. — На ближайшие десять лет забудь обо мне. Сестренка, жаль, что тебе придется подождать с замужеством, но наберись терпения. Ладно? Я стану великим человеком и разодену нашу мать в шелка, а тебе куплю на свадьбу атласный пояс с узорами.
Женщины расплакались, поняв, что Хиёси уже рассуждает, как взрослый. Их чувства изливались в бурном потоке слез, способном, казалось, поглотить их и унести в пучину моря.
— Мама, вот две мерки соли, их дал мне гончар. Это все, что я заработал за два года. Сестренка, отнеси мешок на кухню.
— Спасибо, — сказала Онака с поклоном. — Соль — твой первый заработок.
Хиёси радовался, видя счастливое лицо матери. Он поклялся, что в будущем сделает ее еще счастливее. Так тому и быть! «Это — соль моей семьи, — подумал Хиёси. — Нет, не только моей семьи. Соль всей деревни. Или нет — всей Поднебесной».
— Я теперь, верно, не скоро вернусь, — сказал Хиёси, отступая к двери и не сводя глаз с Онаки и Оцуми.
— Подожди, Хиёси! Подожди! — Оцуми кинулась к брату. Затем она обратилась к матери: — Ты говорила о связке монет. Мне не нужны эти деньги. Я не собираюсь замуж. Пожалуйста, отдай их Хиёси.
Утерев слезы рукавом, Онака достала из укромного места связку монет и протянула ее сыну. Хиёси поглядел на деньги.
— Они не нужны мне. Оставьте их себе, — сказал он.
Оцуми, исполненная сострадания к младшему брату, спросила:
— Как же ты сможешь обойтись вдали от дома без денег?
— Мне не надо денег. Мама, не дашь ли ты мне отцовский меч? Тот, который выковал себе дедушка?
Онака покачнулась, словно от удара в грудь.
— Деньги помогут тебе остаться в живых. Умоляю, не проси меч! — воскликнула она.
— Ты ведь по-прежнему хранишь его?
— Ах нет… — Онаке пришлось признаться, что Тикуами давным-давно пропил фамильный меч.
— Ладно. У нас есть еще ржавый меч в амбаре, верно? Он цел?
— Ну… Если он пригодится тебе…
— Можно я возьму его?
Хиёси щадил материнские чувства, но должен был настоять на своем. Он вспомнил, как страстно ему хотелось заполучить эту ржавую железку в шестилетнем возрасте, как тогда плакала и негодовала мать. Теперь она вынуждена смириться с мыслью о том, что сын станет самураем, хотя она всегда молилась, чтобы эта участь миновала Хиёси.
— Возьми. Хиёси, прошу, никогда не вступай в поединок с другими людьми. Никогда не доставай его из ножен. Оцуми, пожалуйста, принеси меч.
— Я сам принесу.
Хиёси кинулся в амбар. Он снял меч с балки, на которой тот висел. Укрепив оружие на боку, он вновь вспомнил, как рыдал шестилетним ребенком, требуя у матери меч. В это мгновение он впервые ощутил, что стал взрослым.
— Хиёси, мать зовет, — сказала Оцуми, заглядывая в амбар.
Онака зажгла свечу перед домашним алтарем, положила на деревянное блюдо несколько просяных зерен и щепотку соли, из той, что принес Хиёси, и принялась молиться. Хиёси вернулся, и мать, велев ему присесть, достала из алтаря острое лезвие.
— Зачем это? — удивленно спросил Хиёси.
— Устраиваю тебе церемонию совершеннолетия. Мы не можем соблюсти ритуал, как положено, но все же отпразднуем это событие.
Она выбрила сыну волосы надо лбом, затем размягчила в воде несколько соломинок и завязала волосы в пучок на затылке. Хиёси навсегда запомнил эту церемонию. Он с печалью ощущал на лице прикосновение огрубевших ладоней матери, но им владело и радостное чувство. «Наконец-то, — думал он, — я стал таким, как все. Взрослым».
Он услышал вдалеке лай бродячей собаки. Хиёси вышел во двор.
— Ну, я пошел. — Он был не в силах произнести ничего другого, даже пожелать счастья матери и сестре, слова застревали в горле.
Мать склонилась перед алтарем. Оцуми, подхватив на руки расплакавшегося Котику, выбежала во двор вдогонку за братом.
— Прощай! — сказал Хиёси и пошел не оглядываясь.
Его фигура становилась все меньше и меньше и наконец исчезла вдали. Ночь выдалась на редкость светлая, видимо из-за мороза.
 
РУЖЬЕ КОРОКУ
Неподалеку от Киёсу, менее чем в десяти ри к западу от Нагои, была деревня под названием Хатидзука. С любого края деревни виднелся холм, похожий на шапку. В жаркий летний полдень здесь стрекотали цикады, ночами громадные летучие мыши заслоняли лик луны.
— Эй!
— Эй! — как эхо, донеслось из рощи.
Ров, наполненный водой из реки Каниэ, огибал крупные камни и высокие деревья на склоне холма. На первый взгляд можно было и не заметить, что вода в нем заросла темными сине-зелеными водорослями. Водоросли цеплялись за источенные камни стен и за глинобитные изгороди, многие столетия защищавшие эту землю и потомков здешней знати, их власть и богатство.
Издали невозможно угадать, сколько тысяч, а то и десятков тысяч тё помещичьей земли находится на холме. Усадьба принадлежала могущественному роду из деревни Хатидзука, а здешних князей уже на протяжении нескольких поколений звали уменьшительным именем Короку. Нынешний глава рода носил имя Хатидзука Короку.
— Эй, там! Откройте ворота! — донеслись из-за ручья голоса нескольких мужчин. Короку был среди них.
Ни Короку, ни его предки на самом деле не обладали той родовитостью, которой они хвастались, да и не имели официальных прав на землю в округе и на управление ею. Они были выходцами из влиятельного провинциального клана, не более. Короку величали князем, а его людей — вассалами, хотя держались последние бесцеремонно и даже грубо. Другие князья тоже общались со своими воинами почти на равных, но отношения Короку и его людей походили на отношения атамана с разбойниками.
— Спит, что ли? — пробормотал Короку.
— Эй, страж, чего ждем? — крикнул один из воинов Короку.
— Эй!
Наконец стражник услышал их, и деревянные ворота со скрипом открылись.
— Кто здесь?
Около ворот стояли люди с железными лампами в форме колоколов на длинных шестах, с какими выходят на поле боя или под проливной дождь.
— Это я, Короку! — ответил он, ослепленный светом.
— Добро пожаловать домой.
Проходя через ворота, каждый из спутников Короку называл свое имя.
— Инада Оиноскэ.
— Аояма Синсити.
— Нагаи Ханнодзё.
— Мацубара Такуми.
Они с топотом зашагали по широкому темному коридору в глубь дома. Из дверей выглядывали слуги, служанки, жены и дети — многочисленные домочадцы Короку. Обитатели дома дружно приветствовали своего повелителя, вернувшегося домой. Короку здоровался с каждым хотя бы взглядом и, добравшись до главного зала, тяжело опустился на круглую соломенную циновку. Пламя маленького светильника четко обрисовало черты его лица. «Почему он в дурном расположении духа?» — тревожились женщины, которые принесли ему воду, чай и пирожки из черных бобов.
— Оиноскэ! — окликнул Короку воина, севшего поодаль от хозяина. — Как мы опозорились сегодня вечером, верно?
— Оплошали, — подтвердил Оиноскэ.
Четверо воинов выглядели мрачно. Короку, казалось, искал, на ком бы выместить дурное настроение.
— Такуми, Ханнодзё! А вы что скажете?
— О чем?
— О сегодняшнем дельце! На славное имя рода Хатидзука ведь пало пятно позора?
Вассалы впали в глубокое молчание. Ночь была душной, ни ветерка. Дым от курильницы с травами от комаров ел глаза.
Утром того же дня Короку получил приглашение от одного вассала клана Ода на чайную церемонию. Он никогда не был любителем таких посиделок, но на этот раз должны были собраться влиятельные люди из всей Овари, поэтому предоставился случай поговорить с ними. Отвергнуть приглашение — значит стать посмешищем. «Подумаешь, важничает, надувается, как лягушка. Да кто он такой? Вожак шайки ронинов. Видно, испугался выказать невежество на чайной церемонии».